— Смотреть! Так не бывать. — Криза затормошила Романа, но тот и сам увидел огромный водяной столб, поднявшийся из колодца. Чудовищный фонтан рвался в ослепительно-синее небо, а над ним сверкала и переливалась удивительно яркая двойная радуга.
Птицы, призывно крича, рванулись к бурлящему холодному гейзеру и закружились вокруг. Затем вожак кинулся вперед, пролетел сквозь радужные ворота и исчез, за ним последовали еще три птицы, а остальные вернулись к путникам, недвусмысленно подталкивая их к кипящему водяному столбу.
— Так вот в чем дело! — прошептал Роман. — Это дверь! Вот как пришел сюда Уанн! Что ж, раз зовут, надо идти.
— Туда? — вздрогнула Криза. — Там вода, мы умирать! Вода нельзя жить.
— Ничего с нами не случится, — заверил ее Роман, хотя вовсе не был в этом уверен. — Впрочем, ты права! Они звали только меня. Кто знает, что будет с тобой. Иди домой! Отсюда дорогу ты найдешь. А я, если все будет хорошо, к вам обязательно приеду.
— Нет! — выкрикнула орка. — Если мы терять друг друг, терять навсегда! Я идить с тобой!
— Но… — Договорить он не успел, девушка, подхватив их пожитки, стремительно бросилась вперед и исчезла в радужном сиянье.
Кто раньше поднес фитиль к запалу — арцийский мушкетер или тарскийский, — никто не заметил. Прогремел первый выстрел, и сразу же загрохотали мушкеты и легкие пушки по всей первой линии. Синий, остро пахнущий пороховой дым поднимался вверх, сменяя отползающую в овраги предутреннюю мглу. Туман еще клубился над речкой Лагой, когда пять колонн гоблинов двинулись вперед. У горцев был свой обычай — самыми защищенными в бою должны быть знаменосец, волынщик с двумя барабанщиками и полковник. Пока звучит боевая музыка, развевается знамя клана и отдаются приказы, воин уверен в победе. Впереди же идут молодые, которые должны доказать на деле свое право распоряжаться чужими жизнями, для чего нужно научиться рисковать своей.
Гоблины не сражались давно, очень давно, но традиции жили, обретая почти мистическое значение. Горцы рвались в бой, исполненные надежды на возвращение былого величия и былых обычаев. Сомнения и недовольство, которые обуревали во время вынужденного бездействия, вызванного дождями, забылись. Гоблины шли в бой весело и уверенно, как на долгожданный праздник. Их задача была предельно простой и понятной. Уррик несказанно завидовал тем, кто шагал в колоннах. С какой радостью и он маршировал бы плечом к плечу с соплеменниками под огнем вражеских мушкетов, очистив голову от неприятных и грешных мыслей. Но нет, его место при персоне регента, каковой, разряженный как на праздник, весь в черном бархате и алом шелке, сидел на крупном вороном жеребце в окружении своих сигурантов.
Графа Фредерика Койлы среди них не было, и Уррик про себя порадовался за арцийца. Тот нравился гоблину, и ему было невыносимо видеть, что творит с ним заклятие. Может быть, капитан пад Рокхе и не принял бы несчастье графа столь близко к сердцу, если бы не знакомство с Шандером. Только «Серебряный» оказался крепче духом, чем арцийский аристократ, и устоял, а того сломали. Не подскажи Уррик бедняге, что, когда Годой занят волшбой, ему не до «взнузданных», граф и не догадался бы уйти. Если судьба сведет их на поле боя, Уррик выполнит свой долг, но издевательств над пленными он не одобряет. Нет, он поступил совершенно правильно!
У гоблинов зрение хуже, чем у эльфов, но лучше, чем у людей. Годою подали позолоченный окуляр, позволяющий наблюдать картину боя, а Уррик и так видел, как тарскийские стрелки ловко расступились, пропуская колонны гоблинов, и те пошли вперед, но, попав под залповый огонь арцийских мушкетеров и легкой артиллерии первой линии, остановились и начали медленно отходить. Уррик ожидал, что арцийцы немедленно разовьют успех, но те продолжали стрелять, пока противник не отошел на сравнительно безопасное расстояние. После чего одновременно, видимо по команде, прекратили огонь.
Капитан взглянул на Годоя, который с непроницаемым видом сжимал затянутой в перчатку рукой окуляр. Уррик пад Рокхе понимал, что его соплеменники никогда не повернули бы, если б не было приказа. Молодой горец был никаким полководцем, предпочитая всяческим тактическим тонкостям схватку один на один, но замысел Годоя он понял — тарскиец хотел, чтобы нападали арцийцы. Арцийский же полководец, судя по всему, придерживался прямо противоположной точки зрения. Уррик вспомнил, что Фредерик Койла отзывался о маршале Ландее как о смелом и славном, но недалеком человеке. Граф ошибался — маршал был не так прост. Во всяком случае, в первую из расставленных ловушек он не попался.
Мушкетеры в красно-черном вновь заняли исходные позиции, мушкетная и артиллерийская дуэль возобновилась. Солнце припекало все сильнее, на небе не было ни облачка. Обе стороны выпускали в белый свет пулю за пулей, и больше не происходило ничего. Разве что Михай Годой слез с коня и устроился в специально принесенном кресле, созерцая с укрепленного за ночь холма творящееся на поле. Так продолжалось почти два часа; наконец регент лениво махнул рукой, приказывая повторить наступление, и снова колонны, печатая шаг, двинулись вперед под бравое гудение волынок. Снова стрелки отошли, чтобы не путаться под ногами. Снова арцийцы открыли огонь, но на этот раз гоблины перли вперед, хотя пули и ядра выхватывали из четких рядов то одного, то сразу нескольких. Когда расстояние между атакующими сократилось настолько, что командиры свистнули приказ «Бегом!», арцийские стрелки проделали то же самое, что и тарскийцы. Они расступились и отошли в стороны и вбок, а перед наступающими встала пехота.
— Монсигнор, идут! — лихо козырнул молодой гвардеец.
— Хорошо, — кивнул седеющей головой маршал Ландей.
И это действительно было хорошо, потому что, когда неприятель делает именно то, чего ты от него ожидаешь, это половина победы.
Франциск Ландей в парадной форме, которая в последнее время стала казаться маршалу слишком узкой, сидел на барабане в тени одинокой сосны, то ли кем-то посаженной, то ли случайно выросшей на небольшом холмике, расположенном как раз по центру арцийских позиций. Холмик этот словно бы самой природой был предназначен для командного пункта. Лагское поле вообще являло собой почти идеальное место для генерального сражения. Правда, маршала немного беспокоила возвышенность на противоположной стороне поля, но уж тут ничего не поделаешь. Даже если на том холме Годой поставил свои тяжелые пушки (а они у него были — граф Койла даже сказал сколько. Шестьдесят орудий, из которых в утренней перестрелке принимало участие не более десяти), они не принесут вреда, если к ним не приближаться. Да, а гоблины, или как их там, опять отходят, даже, можно сказать, бегут. И красно-черные мушкетеры тоже удирают…
— Монсигнор, — молодой воин в красно-синих цветах одного из южных графов уставился на маршала горящими глазами, — его сиятельство просит разрешения атаковать.
— Стоять! — рявкнул маршал. — Стоять на месте и ждать приказа! Того, кто сунется в драку раньше времени, расстреляю, будь он хоть принц. Понял?
Мальчишка, обиженно поджав губы, козырнул и помчался к своему графу, ругая про себя разжиревшего тугодума последними словами. Спровадить его было куда проще, чем отвязаться от Жерома. Вице-маршал, нацепивший на себя целый арсенал, был настроен весьма решительно и намеревался примерно наказать «этих дикарей», посмевших замахнуться на империю. Для Жерома было совершенно очевидно, что атакующие сломлены и деморализованы и теперь самое время их добить, пустив на них тяжелую конницу. Жером страстно размахивал руками перед носом у маршала и требовал поручить ему командовать атакой.
Франциск обещал, но сообщил при этом, что раньше третьего, а всего вернее, четвертого часа пополудни конница с места не тронется. Жером открыл рот и сразу же его закрыл, так как началась очередная атака. Враги пятью колоннами вновь двинулись вперед. Маршал уже понял, что Годой бросает в бой, отводит и снова бросает одни и те же части. В общем-то, это было правильно, если бы хоть раз дошло до нормальной схватки. Но нет! Гоблины раз за разом наседали на арцийцев, а потом, словно бы дрогнув, быстро отходили. В том, что они не боятся, Ландей был уверен. Он достаточно долго проговорил с Фредериком и представлял характер этих неукротимых бойцов. Отходили они потому, что им приказали. Это была не атака, а демонстрация атаки. Враг не лез напролом, как следовало ожидать, а словно бы исполнял ритуальный танец-шествие: шаг вперед, поклон, шаг назад…
Маршал пытался понять, что все это значит. Гоблинской пехоты у Годоя около сорока тысяч, и вся она сейчас, похоже, в деле. Гоблины — это живой таран, способный разрушить любую полевую оборону, остановить их может либо стремительная атака тяжелой кавалерии, которая при этом поляжет и сама, либо бьющие в упор пушки. Годой же использует эту силу как легких стрелков, беспокоящих первые линии обороняющихся. Зачем? Он идиот? Ни в коем случае, это Жером у нас идиот. И Базилек идиот, но никак не тарскийский господарь. Имитирует удар в центре, а сам атакует на флангах? Маловероятно. Что у него в запасе, кроме гоблинской пехоты? Двенадцать тысяч тарскийских пикинеров и мушкетеров, чья пробивная сила далеко не так велика, как у горцев, и к тому же Годой не пошлет их в мясорубку. Таянские всадники? Сколько их осталось при регенте? Койла говорит, что тысяч десять тяжелой кавалерии у мерзавца есть. Это все еще серьезно, но арцийские позиции с флангов прикрывают леса и довольно глубокий овраг, а с тыла — укрепленный лагерь. Нет, флангового удара кавалерии можно не опасаться, тем более со стороны, не прикрытой оврагом, он поставил Луи. Правда, сделал он это главным образом, чтобы вывести принца за пределы ожидаемой кучи-малы, но при этом все было честно. Увенчанная грудой валунов вершинка главенствовала над довольно большой частью поля и нуждалась в обороне. К тому же на всякий случай в лесу стоят четыре тысячи Марциала, а проследить за опушкой леса любитель белокурых корнетов в состоянии.
Да, так что у Годоя еще в резерве? Полсотни орудий и тысяч шесть мушкетеров… Похоже, тарскийский господарь выгреб все арсеналы Гелани…
— Монсигнор!
— Вижу. — Ландей, по старинке прикрыв глаза от солнца рукой — не терпел этих новомодных окуляров, да и усиливающаяся дальнозоркость позволяла обходиться без них, — воззрился на поле. Все шло как по писаному. Гоблины, устрашающе ощетинясь пиками и изредка постреливая из мушкетов, пошли в пятую по счету атаку. На сей раз они решили взяться за дело всерьез: несмотря на сильный огонь, настырно поперли в лоб имперским пехотинцам и… после короткой схватки снова откатились назад, хотя было очевидно, что в ближнем бою они куда сильнее ополченцев. Зная это, маршал и расставил второй эшелон именно так, чтобы враги «пробили» брешь в рядах ополчения и, устремившись в нее, выскочили прямо под пушки. А враг, вместо того чтобы развить наметившийся успех, предпочитает плясать какую-то бессмысленную кадриль, без толку выматывая лучшую часть своей пехоты.
— Монсигнор! — Жером по-прежнему рвался в бой. — Монсигнор! Их ряды расстроены. Они отступают! Прикажите атаковать!
— Нет, — огрызнулся маршал; ведь мелькнула же какая-то мысль, когда этот осел его отвлек.
— Они что, с ума посходили? — проворчал Кривой Жиль, пытаясь меж клубами дыма рассмотреть, что происходит. — Бегают туда-сюда под огнем, словно ищут, где бы их расколотили…
Словно ищут? Вот оно! Ландей чуть не закричал. Он все понял! Да тут и понимать было нечего. Они с Годоем поставили друг другу одну и ту же ловушку! Годой рассчитывал, что гордые имперцы не усомнятся в том, что дикари бегут, и бросятся за ними, прямо под пушки большого холма! «Не выйдет! Пришли вы, а не мы. Вам надо идти вперед, а мы будем стоять здесь хоть до осени, а через два-три дня подойдет Сезар, который отрежет Годоя и от дороги на Гверганду, и от Фронтеры. И вот тогда сначала попляшет узурпатор, а потом Базилек!»
— Монсигнор, они бегут! Пора!
— Только через мой труп. — Франциск ре Ландей поднялся со своего барабана и подошел к аюдантам. — Наступать будем только по моему сигналу. Не раньше, иначе головы отверну. Поняли? — Маршал еще раз оглядел поле боя. Теперь он был спокоен, так как больше не сомневался ни в своей правоте, ни в конечной победе. Хотя, конечно, стоило бы оставить рядом с собой того же Добори или Матея — нет, один нужен Феликсу, а другой должен держать под уздцы Луи. Ну, тогда хоть барона Шаду, словом, кого-то из друзей юности, с которыми можно быть откровенным. Не с Жеромом же говорить, а Жиль, Жиль — старый верный товарищ, но в стратегии разбирается не лучше быка. Он бы уж точно всеми четырьмя ногами угодил в расставленный капкан.
Маршал смотрел на поле и не заметил поднявшегося на холм графа Койлу. А хоть бы и заметил — тот не был прикреплен ни к какому отряду и мог болтаться, где его душе угодно. Ландей досадовал на Фредерика, ставшего одним из доверенных людей канцлера. Но, с другой стороны, тот был сыном одного из приятелей юности маршала. И хоть из парня гвардеец не получился, он очень неплохо фехтовал, да и вообще дураком не был, а то, что он рассказал о тарскийцах, пригодилось очень и очень. Побывав в лапах у Годоя, Койла, похоже, научился уму-разуму, а уж в его ненависти к регенту усомниться было невозможно. И все равно маршал с облегчением спровадил графа к Марциалу, с которым тот был весьма дружен и ранее. Поговаривали, что братец Бернара несколько раз предлагал Койле превратить их дружбу в нечто иное, но Фредерик, заслуженно слывший величайшим юбочником, был непоколебим.
Вице-маршал Жером, томящийся от безделья и желания броситься в настоящий бой на белом коне, Койлу не только увидел, но и радостно приветствовал, немедленно пожаловавшись на медлительность и нерешительность маршала. Граф выслушал, как-то странно улыбаясь. Затем, все с той же улыбкой, подошел сзади к Ландею и выстрелил ему в спину из инкрустированного слоновой костью пистоля атэвской работы.
Смертельно раненный маршал медленно осел на землю. Жизнь же графа Койлы прервал выстрел Кривого Жиля. Затем трое или четверо аюдантов для верности несколько раз проткнули тело убийцы шпагами, и никто не снизошел до того, чтобы закрыть ему глаза, в которых навсегда застыли ужас и мука.
Кривой Жиль поддерживал голову Ландея, кто-то вопил, кто-то бегал в поисках, как назло, куда-то запропастившегося медикуса, а принявший командование вице-маршал Жером садился на белого коня и махал платком. Запела труба. Подхватила другая, отозвалась третья, земля задрожала от ударов тысяч копыт…
— Жиль, — Ландей говорил тихо, но отчетливо, — как?..
— Наши наступают, — ответил тот, глотая слезы, — все хорошо. Сейчас будет медикус.
— Останови их, — глаза Франциска на мгновенье вспыхнули прежним огнем, — немедленно… Нет… поздно… не успеть… Осел Жером… клянись… спасти… Луи.
— Виват! — Луи вздыбил чалого, посылая приветствия. — Вперед! Бей их!
— Стоять! — зло оборвал принца Матей. — Что они делают? Что делают?! Франсуа рехнулся на старости лет, что ли?! — Ветеран с помертвевшим лицом воззрился на несущуюся карьером арцийскую конницу. Улыбка медленно сползла и с лица Луи.
— Что-то не так?
— Все не так, — отрезал Матей, продолжавший закусив губу смотреть на поле.
В густом дыму было не так-то просто что-либо разобрать. Казалось очевидным, что маршал бросил в атаку стоящие по обе стороны укрепленного лагеря кавалерийские части, и те, быстро смяв нерешительно топтавшиеся на месте заслоны тех фронтерских баронов, что присоединились к Годою, лихо и беспорядочно помчались вперед.
— Но, — принц подъехал поближе, — разве ты сам не говорил, что маршал знает, когда и что делать?
— Говорил, — согласился Матей, не отрывая напряженного взгляда от откатившейся на восток битвы, — но и кляче обозной ясно, что еще не время! Эти подлецы в колоннах далеко не выдохлись…
«Подлецы» действительно не выдохлись. Луи и Матей не могли видеть, как, достигнув помеченного условными знаками места, гоблины остановились, прекратив свое якобы беспорядочное отступление, и быстро перестроились в каре. Пять ощетинившихся пиками, изрыгающих огонь и стрелы живых крепостей встретили разогнавшихся арцийских всадников и устояли. Атака разбилась о незыблемо стоящих пехотинцев, как кажущаяся всесокрушающей морская волна разбивается о прибрежные скалы. К тому же колонны Годоя, наступавшие с утра расходящимися лучами, отступая, сокращали расстояние между собой, стягиваясь к подножию укрепленного холма. Преследующие их с двух сторон кавалеристы не видели, да и не могли видеть, что лезут в бутылку. Это должны были заметить с командного пункта, но там к этому времени оставался лишь изрубленный в капусту граф Фредерик Койла.
Почувствовавший себя вождем и героем Жером лихо мчался в бой под маршальской консигной, увлекая за собой жаждущих отомстить за Франциска Ландея и покрыть себя славой гвардейцев и дорвавшихся наконец до боя нобилей. Кривой Жиль и подчиненный ему отряд личной охраны маршала, отдав последние почести своему командиру, выдвигались поближе к холму, на котором стоял Луи.
Жиль был верным и честным, но никогда не блистал умом и понял последние слова Ландея слишком буквально. Он так и не догадался послать гонцов к Феликсу и Матею, оповестив их о смерти маршала и о том, что его консигной и жезлом завладел человек, которому нельзя доверить даже командование полком. Не проверил Жиль, и что творится в лагере, и чем занят Марциал, от которого, судя по всему, и явился убийца. Для любого мало-мальски искушенного в политике и стратегии человека было бы очевидным немедленно арестовать Марциала, остановить, хоть бы и пулей в спину, Жерома и передать командование Феликсу, Матею или Добори. Жиль же старательно, но медленно пробирался вперед через расстроенное неожиданной атакой собственной конницы расположение арцийских пехотинцев, с трудом сдерживая отчаянье. Он был слишком солдатом, чтобы позволить себе все бросить и предаться своему горю или, упаси святой Эрасти, ослушаться маршала. Ему приказали охранять Луи, и он думал только об этом.
А в это время арцийская кавалерия, сбившись в кучу и мешая друг другу, бестолково атаковала гоблинские построения, неся бешеные потери от бьющей с холма артиллерии и мушкетеров. А в это время Марциал объяснял начальнику охраны арцийского лагеря, что ему приказано ввести своих людей внутрь ограждения. А в это время хоть и изрядно потускневшая с уходом «Серебряных», но все еще грозная таянская кавалерия, спрятанная за холмом, ждала сигнала, чтобы ринуться вперед, мощными фланговыми ударами вынуждая арцийцев отступать по собственным следам, сминая свою же пехоту и артиллерию…