Командор покачал перевязанной головой:
— Если кто и уцелел, им сюда не пробиться. Но дрались они до последнего.
— Что ж, отныне их имена будет знать вся Арция. Хоть это мы для них сделаем. Ты уже отдал приказ? — Слово «отступление» ни Феликс, ни Добори по молчаливому уговору не произносили. Командор кивнул.
Они вихрем пронеслись через Босху и Нижнюю Арцию. Легконогие кони со странно длинными гривами шли крупной рысью, но обычная лошадь, скачи она хоть галопом, неизбежно осталась бы позади. Сама земля — камни, деревья, ручьи — узнавала бывших Хранителей Тарры и как могла облегчала их путь. Древние леса расступались перед всадниками, разводя в стороны, казалось бы, навсегда сплетенные ветви, разбухшие от ливней реки смиряли сумасшедший бег, выпирающие из земли камни словно бы пригибались, оберегая нежные лошадиные ноги. А они скакали, похожие в свете вечных звезд на прекрасные видения, ибо нет и не может быть существ прекрасней, чем бессмертные эльфы, любимые дети самого Творца.
Около трех сотен всадников и всадниц на волшебных конях мчались на север, догоняя весну и пытаясь обогнать смерть. На семнадцатый день пути перед ними встали Лисьи горы, странный хребет, в древние времена какой-то неистовой силой оторванный от Великой Варты и отделенный от нее чудовищным болотом. Эльфы придержали коней на берегу Гремихи, и те, недовольно мотая гривами, ступили на козью тропу, петляющую между скал над основной дорогой. Светорожденные не хотели сталкиваться с кем бы то ни было, пока им путь не преградят те, кого они должны уничтожить.
Всадники молчали. Время разговоров давно миновало. Те, кто покинул Убежище под предводительством своего короля, выбор уже сделали и не собирались отступать. Подъем длился до темноты. Наконец дорога пошла вниз. И тут что-то неуловимое заставило Эмзара, а вслед за ним и остальных резко осадить коней. Казалось бы, все было спокойно. Было темно и тихо, успокоился даже дувший с вечера легкий ветерок. Далеко внизу плескалась Гремиха, торопясь на встречу с еще далекой Ганой. Тонко пахли высокие колючие кусты, на которых к ночи раскрылись гроздья бледных цветов. Чирикнула и замолкла птица, хрустнула под тяжестью какого-то зверя ветка. Ничто не предвещало беды, но Эмзар каким-то непостижимым образом понял: сейчас что-то произойдет. Повинуясь приказанию короля, эльфы стали поворачивать коней в небольшое ущелье, заросшее ведьминым сном,[19] весьма кстати попавшееся на пути.
Они успели вовремя. Звезды продолжали проступать на темном глубоком небе, но напоенный ароматом цветов воздух сотрясли отдаленные раскаты грома. Где-то далеко бушевала страшная гроза. Или не гроза? Там, где только что проезжали всадники, раздался шум падающего камня. Затем еще и еще. Грохот падения отдельных глыб слился в мощный рокот обвала. Горы тряслись и корчились, как будто внизу под ними заворочалось древнее чудовище, решившее проснуться и вылезти наверх. Эльфы тревожно оглядывались по сторонам, однако даже их ночное зрение — один из многочисленных даров Творца — не помогало. Ясно было одно — причина катастрофы, какой бы она ни была, далеко отсюда, за перевалом. Там небо озаряли яростные вспышки, словно странные разноцветные молнии били и били в одно место.
Эмзар, сдерживая взволнованного Опала, напряженно вглядывался в развороченное небо и наконец не выдержал:
— Мне надо отлучиться. Я должен посмотреть, что случилось. Клэр, если желаешь, поехали. Нидаль, переждите день в этой долине и идите, как и шли, вдоль реки. На третий день мы вас догоним.
— Будет исполнено, — кивнул глава Дома Ивы, — но разумно ли то, что вы решили?
— Не просто разумно, но необходимо, — отрезал Эмзар. — То, что творится за перевалом, — не просто гроза. Это магия… Мы должны знать, что это за сила. И… мне кажется, я понял, где это. Через эти горы есть сквозной проход, который мало кто знает. Люди туда не ходят и правильно делают. Ну а мы пройдем.
— Вы безумны, — вздохнул Нидаль, — но бывает, что безумие одного спасет многих. Да хранит вас Великий Лебедь.
…Полки Михая продолжали атаковать, но не столько для того, чтобы прорваться, сколько чтобы не давать врагу отдыха. Это не шло ни в какое сравнение с прежним бешеным натиском, когда фронт был опрокинут и опьяненные успехом победители бросились на единственную оставшуюся преграду. Архипастырь хмуро наблюдал за чужой конницей, гарцующей на почтительном расстоянии от арбалетчиков барона Шады. Старый друг не подведет. «В мире нет ничего надежнее друга Шады», — говорил Эллари. И был прав.
Солнце уже кануло в лес. Еще час, и можно уходить. Занятно, что после кровопролитнейшего сражения под командованием Феликса оказалось куда больше народу, чем утром. Правда, теперь эти люди, кони и одиннадцать уцелевших пушек составляли все арцийское воинство.
Подскакал Генрих на некрасивом мосластом мерине, вряд ли помышлявшем о карьере боевого коня. Аюдант командора лихо вскинул перевязанную руку к перевязанной же голове.
— Барон готов.
— Пусть берет уцелевших ополченцев и… кто там к нам приблудился? «Старые быки»? И их тоже. Передай — выдвинуться к речке, напоследок дать таянцам по ушам и уходить по Святой дороге. Под барабанный бой и с развернутыми знаменами! И чтоб те это видели. Дистанцию в арбалетный выстрел. Тревожить вылазками, чтобы жизнь медом не казалась…
— Монсигнор… — Как-то так вышло, что воины в этот день перестали называть Феликса «ваше святейшество». Тон в этом деле задали ветераны, помнившие маршала Датто и углядевшие в Архипастыре его достойного преемника по воинской части. — Монсигнор, там не только «Быки». Подошли «Бешеные псы» и «Дикие охотники». Уцелело достаточно «Злых пчел» и «Ловцов жемчуга», и, кажется, я видел сигну «Райских птиц». Я сейчас…
— Никаких «сейчас», — отрезал Феликс. — Только тех, кого я назвал. И только так, как я сказал…
— Но мы еще можем драться.
— Не сомневаюсь. Но драться — не значит умирать без толку. Брысь отсюда!
— Я тоже не понимаю. — Добори с удивлением смотрел на Феликса.
— И не надо. Твое дело — под прикрытием Шады собрать всех, про кого сказал мальчишка, и стянуть к лесу.
— Хочешь ударить Михаю в спину?! Но это верное самоубийство… Или ты полагаешь, что, убив его самого, мы прекратим войну?
— Нет, не полагаю, — отрезал Архипастырь, — потому что Годой — это война, но война — это не только и не столько Годой.
— Но… Что ты, Проклятый тебя побери, задумал?!
— Я хочу, чтобы Годой думал, будто мы намерены дать ему бой под стенами Кантиски. Там резервы, там оружие, там надежные стены, там дороги в Верхнюю Арцию, откуда идут вызванные императором резервы. Сюда они не успели, но у Кантиски мы их перехватим и можем дать еще одно сражение, которое наверняка проиграем. И вот тогда действительно будет кончено.
— Когда ты так говоришь, мне становится страшно. Но ведь у нас нет другого выхода?
— Есть. Признаюсь, я понял, что делать, вспомнив слова молодого Луи. Проклятье! Какой император погиб…
— Может быть, еще нет.
— Не похоже, чтобы мальчик выжил, если его люди погибли. Он такой же, каким был Эллари… Прости, что не сказал тебе раньше, люди должны были знать, что у них нет другой возможности, кроме как стоять насмерть. Чтобы Михай почуял это всей своей поганой шкурой.
— А теперь?
— А теперь ты должен знать все. Мало ли что со мной случится. Сейчас мы укроемся в лесу. Разведчики Годоя нас вряд ли заметят. И когда ублюдок бросится за Шадой — а насколько я знаю старого греховодника, тот будет отступать, как лев, — мы повернем на Гверганду. Мы оторвемся от Годоя на несколько переходов, прежде чем тот что-то поймет.
— На Гверганду?!
— Да. По дороге соединимся с Мальвани. Рене всю зиму готовился к войне, туда же должны подойти… ну, словом, соплеменники Романа Ясного. Их немного, но они владеют магией. А дальше… Помнишь, мы боялись, что Годой вломится во Внутренний Эланд, потому что там, кроме Вархи, нет крепостей, но…
— Хочешь сказать, что, пока Годой будет стоять под Кантиской, мы с Рене и Сезаром ударим по Таяне? — Теперь Добори смотрел на Архипастыря, как на самого Триединого…
Раненые были с грехом пополам перевязаны, мертвые похоронены. Луи привел на Лагское поле около восьми тысяч человек. Маршал оставил ему две. Сейчас на ногах осталась едва ли пара сотен. Еще тридцать два человека были ранены достаточно серьезно, но не опасно, и спустя неделю или две вполне могли вернуться в строй. Тяжелораненые остались в поле. Сумели вытащить лишь четверых, из которых двое вряд ли увидят рассвет.
Принц, прихрамывая — он не был ранен и сам не понимал, откуда взялась ноющая боль в ноге, — медленно обошел всех, старательно вглядываясь в осунувшиеся чумазые лица. Раньше их было слишком много, чтобы он мог запомнить всех, теперь — в самый раз. Люди следили за Луи с каким-то странным выражением, словно от того, что он скажет и сделает, зависела и их судьба, хотя воины разгромленной армии вольны были идти на все четыре стороны. Если дойдут, конечно.
Сын Эллари невольно по привычке поискал глазами Матея и вдруг понял, что ветеран ушел туда, откуда пока еще никто не вернулся. Дыра в душе, пробитая этой смертью, была не из тех, которую можно заткнуть, но надо было жить, думать, что-то делать со всеми этими людьми, которые отчего-то не расходятся, а смотрят на него, Луи Гаэльзского. Принц устало провел рукой по лбу, поправляя сбившуюся повязку. Проклятый день наконец-то кончился, синие густые тени наползали со всех сторон, на небе появились первые звезды, и принц отыскал среди них Волчью, ту, что стояла в зените в момент его первого крика… Что ж, будем считать это советом свыше…
Луи Гаэльзский уверенно вышел на середину поляны.
— Кто может стоять, подойдите ко мне, чтобы я мог вас видеть.
Воины вскочили со своих мест, словно только этого и ждали, впрочем, так оно и было. Луи помедлил, пока не наступила полная тишина — слышно было лишь журчание ручья, у которого завели свою песню любвеобильные лягушки, — и поднял руку.
— Мы сегодня хорошо дрались, — его голос в напряженной тишине показался неожиданно сильным и звонким, — очень хорошо, и не наша вина, а наша беда, что бой проигран. Мы выполнили свой долг перед империей, сделали даже больше, чем она заслуживала. Поэтому я, Луи, сын принца Эллари Арцийского, освобождаю вас от присяги императору Базилеку, пустившему в Арцию врагов. Все, кто устал, ранен, кому надоела эта война, могут сложить оружие и уходить. Я требую только одного, сделайте это немедленно! Империя не заплатила вам за службу, но у меня есть несколько драгоценностей, возьмите их и продайте. — Луи рванул на себе ворот рубахи и сорвал с цепочки медальон с крупным бриллиантом, а затем, чуть помедлив, снял с пальца кольцо. — Я должен вам больше, но у меня, кроме этих вещей, ничего нет. Ну, вы решили?
Люди молчали, затем один, пряча глаза и путаясь в петлях, расстегнул кирасу и бросил ее к ногам принца.
— Мне не надо денег, — голос воина звучал тускло и хрипло, — я должен спасти мать и сестер… Они живут слишком близко, а я… видел Лошадки…
— Хорошо, — кивнул Луи. — Кто еще?
Из строя вышло еще семеро.
— Это все? — Люди молчали, неприязненно косясь на решивших уйти. — Хорошо, — еще раз повторил Луи. — Возьмите камни.
Один из воинов, хмурясь, протянул руку, и принц опустил в нее драгоценности.