Рене опомнился первым, велев отходить, но как можно тише. Кони не только подчинились — понадобилось все умение наездников, чтобы удержать скакунов от бешеного галопа.
— Что это, монсигнор? — Стах Гери заменял в таянском походе отбывшего с Шани на аденские берега Зенека.
— Не знаю, — не стал скрывать Рене, — но хорошо бы «это» обойти стороной. Если нам навяжут бой, придется драться, но тогда ни один — вы слышите? — ни один противник не должен уйти. Иначе весь наш поход станет бессмыслицей, если не самоубийством. Пока нам везет — ветер дует в лицо, вот кони и почуяли какую-то мерзость.
Рене отнюдь не был уверен, что лошадей смутил запах, но говорить о своих подозрениях адмирал счел излишним. Тем не менее он не сразу нашелся, что ответить Максимилиану, вполголоса предложившему отступить. Нет, кардинал не боялся. Во всяком случае, страх в его голосе не ощущался, скорее тревога о том, правильно ли они поступают. Ответа Рене не знал, но он успел убедить себя в том, что другого пути нет, а раз нет, придется пройти этим.
Счастливчик Рене никогда не ждал у моря погоды и, если судьба загоняла его в угол, бросался ей навстречу. До сих пор это его спасало. Конечно, когда-нибудь любое везенье заканчивается, но почему это должно случиться именно сегодня? Рене медленно покачал головой и неожиданно подмигнул клирику, ярко сверкнув глазами:
— Поздно нам поворачивать, господин кардинал Таяны и Эланда! Впрочем, если вам кажется необходимым вернуться, к вашим услугам полусотня Роцлава.
— Нет, — клирик довольно убедительно улыбнулся, — возвращаться с полдороги — дурная примета, а в Таяне я нужнее, чем на Адене. Его святейшество может без меня обойтись. Вы — нет.
— Что ж, тогда вперед, а точнее, назад! Мы не так уж далеко отъехали от последней развилки, сменим тропу, а там поглядим. Стах, проверь, как там и что. Незачем еще раз пугать лошадей.
О том, что прошлый раз разведчики ничего не заметили, Аррой решил не напоминать. Сташек браво вскинул два пальца к несуществующей кокарде и пустил коня рысью. Рене придержал вороного цевца, родного брата пропавшего в Оленьем замке жеребца. С полчаса все стояли, вслушиваясь в шорох листьев над головой. В лесу было тихо. Даже слишком тихо, и это Рене, побывавшему в Ласкавой пуще, очень не нравилось. Но не стоять же вечно, и герцог, к глубочайшему облегчению вороного, послал его по следам Сташека.
Чаща постепенно оживала: пестрые птицы то и дело перепархивали через тропу, с деревьев свешивались любопытные — за что им частенько приходилось расплачиваться жизнью — черные белки… Все было как обычно в это время и в этих краях.
Тропа отыскалась там, где ее и оставили, — у причудливой коряги, из расщепленного ствола которой тянулась вверх молоденькая рябинка. Лошади охотно свернули и бодрым шагом двинулись вперед. Не прошло и часа, как место, которое так напугало коней, осталось справа и позади, а еще через четверть часа разведчики наткнулись на двоих подростков — мальчика и девочку. Оба светловолосые и коренастые, как большинство здешних жителей. И смертельно напуганные.
Надо отдать справедливость Сташеку, действовал тот быстро и разумно. Один из разведчиков, не дожидаясь, пока ребята объяснят, что с ними случилось, бросился назад. Другой, напротив, медленно двинулся вперед по тропе. Сташек же спрыгнул с коня и, тряхнув парнишку за плечи, не терпящим возражения голосом велел рассказывать. Это помогло. Подняв на аюданта светло-голубые глаза, юнец, торопливо сглатывая и не выпуская руку подружки, забормотал:
— Убивцы… Пришли с восхода… Много… Всех половили… Мы за городкой[25] прятались, на краю… Загулялись ввечеру… забоялись запоздно домой итить… А туточка эти… Верхами… Мы как завидели, так бежать… Такой страх…
Того, что произошло в деревеньке, парочка не видела, чувство ужаса приковало их к земле, а когда к Мийке и Равку вернулась способность двигаться, они бросились бежать и бежали, пока не налетели на Сташека.
— Немудрено, что они испугались. — Роцлав Завгородний не забыл, как дрожал его испытанный конь, повидавший поболе выросших в лесу ребятишек. — Сельцо ваше далеко?
Оказалось, недалеко. Как раз в той стороне, куда отказывались идти лошади.
— Посмотреть? — Роцлав умоляюще взглянул на Рене — бравый лейтенант не был в Ласкавой пуще и не видел растерзанного в клочья вместе с конем воина. Он много чего не видел, этот Роцлав, и рвался в драку. Виноват в этом был Рене, не желавший заранее запугивать людей неведомым. Умнее всего было двинуться дальше, но оставлять в тылу разбойников, напавших на мирную деревеньку? С другой стороны, ввязаться в бой означало раскрыть свое присутствие.
— Проклятый знает, что там за мерзавцы, а вслепую и на мышей не охотятся. Роцлав, Сташек, гляньте, что там. Только тихо. Если бить, то так, чтоб ни один не ушел. Если лошади упрутся, спешиться.
Роцлав кивнул, и двенадцать конных тихо двинулись вперед. Остальные деловито готовились к возможной схватке. Ждать пришлось недолго — разведчики дело знали. Им удалось подобраться к самому краю деревни.
Лошадиный страх, чем бы он ни был вызван, рассеялся. В деревеньке действительно чужаки — к городке привязаны кони, но в самом селе тихо, как в могиле. Коней не стерегут, караулов нет. Так что как только, так сразу…
— Добро. Сколько людей нужно, чтоб оттуда ни одна собака не выскочила?
— Полусотни за глаза и за уши хватит, — отозвался Роцлав. — Вообще-то и двух десятков довольно, но чтоб уж точно никто не ушел…
— Возьмешь сотню. При попытке удрать убивать на месте. С остальными — по Коронному праву. Убивал? Есть свидетель — на дерево. Пленных не брать, кроме двух или трех. Связать, чтоб и пальцем пошевелить не могли.
У нее были легкие пепельные волосы и огромные зеленоватые глаза, в которых, казалось, плясали солнечные зайчики. Она стояла на краю поляны, задумчиво разглядывая Луи, и молчала, ничем не напоминая всех тех женщин, с которыми он когда-либо имел дело. И одета она была как-то странно: от переливчатого золотисто-зеленого платья не отказалась бы самая изысканная из мунтских дам, но рукава внизу не были скреплены запонками, а щиколотки открыты, как у простолюдинки, да и маленькие узкие ступни были босы. И еще на ее плече сидела и никак не желала улетать большая белая бабочка с остроконечными крыльями. Бойкость в обращении с прекрасным полом была у Луи в крови, но тут он растерялся, а лесное диво, составив наконец впечатление о пришельцах, улыбнулось и вышло из кустов, которые, казалось, сами раздвинули ветви.
— Я жду вас уже давно. — Голос у нее был неожиданно низкий, хрипловатый. — Время не ждет, нужно спешить…
— Но… кто вы? — Луи Гаэльзский наконец-то обрел дар речи.
— Не имеет значения… Я должна проводить вас к той, которая объяснит все, что можно объяснить. — Принц слушал и не слышал, вглядываясь в нежное треугольное личико. Она не была столь юной, как показалось вначале, и она, без сомнения, не была ни крестьянкой, ни простой горожанкой. Луи прозакладывал бы последнее фамильное кольцо против обглоданной кости, что перед ним ноблеска. Но что, во имя Проклятого, она делает здесь, в этом лесу, одна?
Принц щелкнул каблуками и склонил голову:
— Благородная сигнора, я и мои люди к вашим услугам.
— Вашим людям, принц, лучше дойти по этой тропе до озера и остановиться на отдых. Они устали, там их ждет свежая вода, хорошая охота и рыбалка… Скажите им, что вы скоро вернетесь.
— Монсигнор! — возмущенно зашептал Ноэль. — Она же свихнутая, сразу видать. Не ходите вы никуда… Ну или хоть меня возьмите!
— Нет, — также шепотом огрызнулся Луи, — я пойду один. Я чувствую, что это очень важно.
— Вы полагаете, это они? — Максимилиан из последних сил сохранял хладнокровие.
— Помяни волка к зимней ночи… — Рене непроизвольным жестом убрал со лба белую прядь. — Я уже свыкся с мыслью, что любая мерзость ведет в Тарску… Мы же видели, что творится с лошадьми. Разбойников тут отродясь не водилось — им подавай большие дороги да баронские угодья, а тут земли не то чтобы бедные, но смирные какие-то, брать в общем-то и нечего. Разве что шкурки, но в эту пору зимнюю добычу уже забрали перекупщики, да и незачем для этого окружать деревню. Куда проще подстеречь негоциантов, объехавших десяток, а то и два таких выселок.
— Монсигнор, — кардинал внимательно вгляделся в бледное голубоглазое лицо, — если людей, как вы полагаете, убивают посланцы Годоя, то зачем?
— Зачем? Его святейшество рассказал, с чем столкнулся принц Луи, но Годой не хочет пакостить в своей империи, и они пришли сюда… Вот за этим за самым, святой отец! Разве Церковь в старые годы не провозгласила анафему идолопоклонникам, приносящим человеческие жертвы своим несуществующим богам? Только, боюсь, эти боги, в отличие от разрисованных досок, которым вы молитесь, не такие уж несуществующие.
— Рене, вы… — Максимилиан аж задохнулся. — Это невозможно!
— Да бросьте вы, — отмахнулся эландец. — Я признаю Церковь как институт политики, я очень уважал Филиппа и ценю Феликса, да и с вами, ваше высокопреосвященство, мы ладим, но сейчас идет война. Я не могу и не хочу прятать голову в песок, как дурная птица из Эр-Атэва, которая и летать-то разучилась… Я повидал многое, в том числе и то, чего, по словам академиков и Церкви, не может быть, но доказательств присутствия Триединого Всеблагого и Всемогущего мне как-то не попадалось. Так что придется нам с вами взять его работу на себя. На людях я готов стоять на коленях со свечкой — не для себя и не для Церкви, а для общего дела. Но с вами я буду откровенен, и, надеюсь, вы со мной тоже, иначе у нас ничего не выйдет.
— Вы отчитали меня, как ребенка, — насупился клирик, — но я понимаю вас и со многим согласен. Однако меня всю жизнь учили не попустительствовать ереси и безбожию. Это сильнее меня, я делаю это не задумываясь, когда слышу еретические речи… До встречи с вами самым большим еретиком мне казался покойный Архипастырь, так я и с ним на дыбы вскидывался… Привычка.
— Этого не может быть!
— И это говорит человек, первым в Арции обнаруживший эту нечисть! — Седая зеленоглазая старуха укоризненно покачала головой.
— Но… но такое не приснится и в страшном сне!
— Нет такого страшного сна, который не заканчивался бы пробуждением, и нет такого страшного сна, который был бы страшнее жизни. — Старуха поморщилась, вспомнив о чем-то своем. — Ты знаешь не все, но вряд ли многие знают больше тебя. Что думаешь делать?
— Мы шли в Эланд к герцогу Рене. Я хотел отыскать проход в Идакону через Лисьи горы и Внутренний Эланд…
— Вы не пройдете, даже если я пропущу вас через Тахену. Дальше моя власть кончается. Над Таяной стоит туман, вдоль Явеллы рыщут Охотники. Против них человеческое оружие — что деревяшка против стали.
— Но мы же их били, — вскочил Луи, — клянусь, что били!
— Не их, — поправила его странная собеседница. — Тем, кто прошел посвящение Ройгу, с осени Горду не пройти. Вы схватились со Жнецами, мелкой челядью, которую научили наполнять Чашу. Этих бить человеческим оружием можно и должно, но в Таяне хозяйничают другие. Вы не сделаете и дюжины вес, как Охота встанет на ваш след. Это арры везде пройдут тенью облака, их никто не заметит, а вы люди…
— Значит, возвращаться? — Плечи Луи обреченно ссутулились. — Что ж, остается одно — краем Пантаны в Святую область. К осени, может, и доберемся…
— Зачем? — удивилась Хозяйка топей. — Каждый должен быть там, где сделает больше всего. Судьба привела вас сюда, ваше место здесь. Отрежьте Годоя от Таяны и Тарски. Не дайте Ройгу прорваться через Горду.