— Конечно, — улыбнулся Гардани, — мне он нравится.
— Тебе бы и граф Койла понравился, — скривился Мальвани.
— Ну нет, — не согласился таянец, — Койлу я видел. За предателя я его, правда, не держал, но иметь с таким дело — увольте!
— И все же не стал бы я брать к себе этого арцийца, — с сомнением проговорил Феликс, — после того, что произошло…
— Вот именно после того, что произошло, и нужно брать, — усмехнулся Аррой, подставляя лицо проглянувшему солнцу. — Вы боитесь второго Койлы? Этого не будет!
— Почему ты так уверен?
— Потому что парня подобрал сам Годой из числа тех, кто только и смотрит, как бы перейти на нашу сторону. Как ты думаешь, зачем он это сделал? Да для того, чтоб мы его или отшвырнули, или, того лучше, казнили, увидав в нем предателя. Тогда другим арцийским нобилям неповадно будет с нами связываться. Расчет нехитрый.
— Что ж, очень может быть… Излишняя подозрительность отталкивает, и все же, Шани, постарайся, чтобы Гартаж не оказался у тебя за спиной во время боя… Хотя, — командор неожиданно засмеялся, — если мальчишка в отца, его за хвост удерживать придется, чтоб не лез впереди всех. Кстати, Рене, а что на месте Марциала сделал бы ты? Я не имею в виду интриги…
— Я? То, чего ты в свое время опасался. Прорвался бы в город с моря. При хорошем ветре осенью это вполне возможно. Ваши цепи, конечно, хороши, но есть управа и на них…
— Какая это? — набычился Мальвани.
— Рене, Сезар! — Феликс укоризненно покачал головой. — Кто о чем, а монах о свечках… потом разберетесь, как брать Гверганду с моря, а сейчас нам нужно не отдать ее с суши. И ответить на письма.
…Наутро затянутый в черный с серебряной оторочкой доломан Леон Гартаж сопровождал графа Гардани. Шандер коротко поклонился выехавшему навстречу Марциалу и вручил незапечатанный свиток, на котором было три слова «нет» и три подписи — Архипастыря Феликса, великого герцога Эландского и короля Таяны Рене Арроя и маршала Арции Сезара Мальвани.
— Ну и кто там? — Луи подсыпал пороха на полку своего пистоля. — «Рогатые»?
— Не похоже, ваше величество. — Вырвавшиеся вместе с Луи из лагской ловушки воины упрямо именовали своего вожака императором, и принц оставил всяческие попытки это прекратить.
— А кто же тогда?
— Больше всего смахивают на «синяков» и фискальную стражу, — пояснил Ноэль, славящийся своим умением незаметно подкрасться к кому угодно, — и с ними еще какие-то, в серых плащах. Хотели притащить хоть одного, да никто из паршивцев до ветра так и не отошел. Железные они, что ли…
— Сколько их там?
— Много. Вокруг села сотен пять, не меньше, так ведь еще и внутри есть. И, похоже, еще кого-то ждут.
— Что делать будем? — Луи всегда спрашивал совета Ноэля, хотя следовал ему не всегда. Ветеран был не в обиде: молодой предводитель оказывался прав шесть, если не семь раз из десяти. Ноэль потрогал шрам на подбородке.
— Можно обойти село вдоль речки, и в лес. Их двое, а то и трое на одного нашего. Проклятый их знает, чем они заняты, но за дорогой уж точно не следят…
— Да, — кивнул Луи, — всех «синяков» не перебьешь. Нам о Жнецах думать надо.
Не обремененный обозами отряд — громоздкое имущество, включая отобранные во время одного из набегов пушки, хранилось в непролазных для всех остальных Кабаньих топях, — притаился на опушке Ласкавой пущи. Прашинко где-то мотался, а люди Ноэля вторую неделю не находили ни Жнецов, ни отряда, который можно было вырезать. Вчера почти показалось, что безделью конец, но при «синяках» оказалось слишком много стражи, а чуть дальше обнаружился сильный конный отряд. Луи же тщательно оберегал своих людей и на рожон не лез. Эарите сумела втолковать принцу, как важно то, что они делают, и потом… он обещал Лупе.
Селян, конечно, жаль, но урожай не голова, новый вырастет. Зато ограбленные фронтерцы могут и за вилы взяться. Пусть не все, но некоторые. Когда «синяки» уйдут, надо наведаться в село, поговорить… Ему нужны новые люди и, чего греха таить, припасы на зиму, хотя сборщики вряд ли оставят лишнюю курицу для резистантов.[32]
Отряд тихо отошел в глубь леса и потянулся на юго-восток. Они почти миновали опасное место, когда Гайда осторожно тявкнула, привлекая внимание хозяина. И тут же под копыта коней чуть ли не вывалились две женщины и девчонка-подросток, тащившая за руку мальчонку лет семи. Выражения исцарапанных ветками лиц говорили сами за себя. Луи спрыгнул с лошади, даже не поняв, что делает.
— Что случилось?
Одна из женщин, высокая и статная, словно очнувшись от кошмарного сна, уставилась в лицо принцу, не забывая прикрывать собой спутницу, явно беременную.
— Хто вы? — Голос, низкий, грудной, слегка хрипловатый, чем-то напоминал голос Лупе.
— Арцийцы, — Луи старался говорить как можно мягче, — пробираемся в Эланд.
И тут беременная ринулась вперед, явно стремясь обхватить принца за колени. Девчонка с ревом немедля к ней присоединилась. Не терпящий подобных верноподданнических чувств Луи раздраженно отстранился и обратился к статной, кое-как державшей себя в руках:
— Что случилось, красавица?
И Гвенда рассказала. Она, дура такая, все же послушала войта и не стала поднимать тревогу, только соседке Катре и шепнула. Женщины, хоть и не решились бросить дом, на площадь со всеми не пошли, Катря с сынишкой заперлись дома, а Гвенда пробралась через лаз в заборе на задворки церкви, где и столкнулась с Ганкой. Остальные столпились на центральной площади, на коронный помост забрался предводитель «синяков», и тут такое началось…
Голос Гвенды прервался. Однако воины и так все поняли. Теперь, даже прикажи Луи идти дальше, его вряд ли послушались бы. Горечь Лагского поля, безымянный ужас уничтоженных Лошадок, унижение отступления не позволяли пройти мимо еще и этой беды, оттолкнув судорожно цеплявшиеся за запыленные сапоги женские руки.
Действовали быстро и слаженно. Беременную Катрю с сынишкой оставили с вьючными лошадьми, при которых находилось несколько человек из числа не до конца оправившихся раненых. Полсотни воинов засели у опушки, чтобы отсечь погоню, если таковая будет, а Гвенда с Ганкой, наскоро отерев слезы, вызвались провести два десятка арцийцев в село тайной тропкой, по которой они и выскочили. Луи, как ему ни хотелось идти с передовым отрядом, стиснул зубы и остался с основными силами, которые должны были вломиться в Белый Мост, едва поднимется шум. Ноэль, нехорошо осклабившись, прошелся среди вояк, заметив, что, ежели каждый сразу прикончит по одному ублюдку, силы сравняются. О вражеской кавалерии, болтавшейся в весе от села, старались не думать, хотя Луи на всякий случай отрядил в ту сторону десяток всадников посмышленее.
Солнце поднялось уже высоко, день обещал быть жарким. В небе проплывали горделивые облака, не снисходя до творившегося внизу непотребства. Луи махнул рукой, и отряд на рысях двинулся к околице, которая — редкостная удача — была отделена от открытого пространства узким, почти пересохшим ручьем, по чьим берегам росли высокие кусты. Место, прямо-таки созданное для засады, если б орудующие в селе убийцы не были столь самоуверенны. Теперь же славный боярышник помогал не им, а людям Луи, прикрывая их от случайного взгляда. Добравшись до ручейка, всадники остановились. Те, кому надлежало воспользоваться лазом Гвенды, спешились, привязали коней и один за другим исчезли в глубокой, заросшей перезрелой крапивой канаве. Обе селянки настаивали на своем личном участии, упирая на то, что знают каждую улицу. Луи отправил красотку-трактирщицу с пешим отрядом, Ганку посадил на коня впереди себя. Конникам тоже не мешало знать, где какой тупик.
Они ждали, а ветер услужливо доносил звуки, от которых руки сами тянулись к оружию. Наконец на дальнем конце села взвилось пламя, почти сразу охватившее громадный высохший тополь. Луи махнул рукой, и полторы сотни конных обрушились на стражников, бестолково таращившихся на дым. В то же время затрещали выстрелы и в деревне. Арцийцы с легкостью смяли заставу и вихрем понеслись по улочкам, с размаху рубя ошалевших «синяков». На все про все ушло не больше четверти часа, и Луи Гаэльзский оказался полноправным хозяином несчастного села.
Главари нападавших и их охрана были люди с головой. Они не сопротивлялись и при первых же выстрелах дунули прочь, прорвавшись сквозь начинающийся пожар. Остальные оказались не столь счастливы. Из стоявших на южной околице удрало человек двадцать, еще с десяток бросили оружие. Те, кто орудовал внутри села, загружая фуры всем, что попадалось под руку, бросили мешки и бочки и попрятались по щелям.
Судя по тому, как и что творили эти крысы, Белый Мост так и так был обречен. «Сборщики» трудились не покладая рук, но это был не тот ужас, который они нашли в Лошадках, а обычный грабеж с поджогами и убийствами. По крайней мере, Луи так считал, пока они не вырвались к церкви.
Там, на ветвях старого каштана, вниз головой висело несколько человек; среди суконных селянских свит выделялось зеленое одеяние клирика. Двое повешенных еще подавали признаки жизни, и Луи с облегчением увидел, что Жани прямо с коня сиганул на узловатую толстую ветку и принялся возиться с веревками, не обращая внимания на продолжающийся бой… Затем Луи отвлекся на выстрелившего ему в спину из-за церковной двери «сборщика» в молочном плаще. Пуля просвистела над плечом принца, который мгновенно развернул коня и с разгона рубанул стрелявшего палашом. Больше на площади делать было нечего, и Луи, внутренне содрогаясь, вошел в церковь.
Там никого не было, лучи света, пробиваясь через чистые оконца, выхватывали лики великомучеников и заступников; в столбах света плясали пылинки, пахло воском, курениями и чем-то особенным, свойственным только храмам. Луи задержался у иконы своего небесного покровителя, хотел поставить свечку, да не успел, прибежал Ноэль. Солдаты нашли селян, запертых в длинном сарае, ранее служившем складом для проезжих негоциантов и мытарей. Луи подоспел, когда плачущие люди как раз начинали выходить, и поразился, что это сплошь молодые женщины и дети. Старух почти не было, а мужчин и вовсе не нашлось ни одного.
Сотни полторы доведенных до животного состояния двуногих выползали из темного проема, как из могилы. Кто-то заходился плачем, кого-то рвало, но большинство шло, как во сне, с трудом переставляя ноги.
Скоро отыскались и старики, и мужчины. Первые лежали в садике за храмом. Их было много — во Фронтере люди жили, как правило, долго. Очевидно, почти прожитые жизни ни для чего не годились, и бедняг перебили сразу. Мужчин загнали в подвал корчмы, откуда предварительно вывезли все запасы. Их после состоявшегося на площади «суда», признавшего Белый Мост виновным в грабеже и убийстве на тракте, должны были заклеймить и вывезти на каторжные работы. Походная жаровня с раскаленными клеймами отыскалась тут же. В арсенале заплечных дел мастера нашлись и заточенные, но, к счастью, еще не окрашенные кровью белые рога, подтвердившие подозрения Луи насчет орудовавших в селе мерзавцев. Правда, те на сей раз заниматься ритуальными убийствами не спешили, а просто грабили, убивали и насиловали. В той же «Белой мальве», в бывшем общем зале было заперто десятка три девушек и женщин, которых покамест миновала судьба загнанных в сарай.
Луи понимал, что на него свалились сотни перепуганных людей, которым до подхода годоевцев далеко не уйти, однако лицо принца даже не дрогнуло. Так уже было на Лагском поле, когда на него словно бы что-то накатило, и он начал сухо и четко отдавать распоряжения, которые сразу же выполнялись.
Пленников, кроме троих, казавшихся самыми разговорчивыми, повесили, мертвых сельчан снесли в храм, рога с превеликой осторожностью воткнули в кучу навоза, приготовленную для удобрения чьего-то ухоженного огорода. Обитателям села было велено захватить с собой самое необходимое и собираться у ручья. Нерадивых и медлительных подгоняли воины, и все равно принц понимал, что они не успеют.
«Вот и все, ваше величество, — подумал он о себе в третьем лице, — тут, скорее всего, и будет твой последний и абсолютно бессмысленный бой, потому что, как только убьют тебя, прикончат и этих бедолаг, которым ты дал лишь небольшую отсрочку».
И все равно настоящий воин признает поражение только после смерти. Время летело галопом, когда мысли возвращались к приближающимся врагам, и при этом стояло на месте, когда речь шла о копающихся крестьянах. Наконец все сгрудились в кучу у околицы и в сопровождении легкораненых двинулись к лесу.
Последними уходили Гвенда и с трудом державшийся на ногах здоровенный мужик, вытащенный Жани из петли. Здоровяк оказался войтом и любовником красотки-корчмарки, которая помогала ему идти, не забывая оглядываться на четверых подростков. Трое парнишек шли насупившись, глядя в землю, девочка тащила на руках большую рыжую кошку и ревела в голос, оплакивая мать, убитую при попытке вырвать мужа из рук палачей.
Нестройная толпа медленно тащилась по скошенному лугу. Между ними и спасительной опушкой оставалось с полвесы, когда в село ворвался тарскийский эскадрон.
Застава в три десятка всадников была выставлена с той стороны Белого Моста, откуда, по мнению Ноэля, следовало ожидать атаки, и годоевцы не заставили себя ждать. Это были не фискальные стражники в белых и лиловых плащах, а опытные кавалеристы с черно-красными флажками на пиках. Они сразу же заприметили заставу и дружно пришпорили коней.
Люди Ноэля, видимо не ожидавшие, что врагов будет так много, растерялись и, бестолково нахлестывая лошадей, бросились наутек. Разгоряченные погоней тарскийцы, вися на плечах у преследуемых, стрелой пронеслись по главной улице села, но на противоположной окраине удиравшая застава развернула коней навстречу врагу, а рядом, как из-под земли, выскочил и сам Ноэль с сотней всадников.