— Никогда не думал, что вас так много, — прошептал Роман.
— А такого и не бывать ранее, — так же шепотом откликнулась орка. — Тут приходить много чужие, я думать.
Граф Болдуэн ре Прю ничего особенного собой не представлял, хотя, скажи ему кто об этом, его светлость смертельно бы обиделся. Сын одного из провинциальных дворянчиков, не смевших мечтать даже о баронском титуле, он в один прекрасный день попался на глаза судьбе в лице всемогущего Бернара. Канцлер старательно хранил верность царственной супруге, шарахаясь от подстерегавших мужчин из рода Одуа ре Изье соблазнов, и все же высокий рост и оленьи очи двадцатилетнего Болдуэна сделали свое дело. Бернар обратил на молодого человека внимание, а обратив, понял, что темноглазый провинциал очень хочет выбиться в люди и за ценой не постоит. Канцлера это устраивало, и он пристроил красавца в Тайную канцелярию.
Не то чтобы зять императора не доверял главе «синяков», при помощи которого и взошел к вершинам власти. Арман Трюэль, так и оставшийся бароном, был великим интриганом и понимал, что удача Бернара есть его, Трюэля, удача. Но канцлеру хотелось показать, что всемогущая Тайная канцелярия для него всемогущей и тайной не является. Для этого к особе Трюэля и приставили советника с правами, мало чем отличающимися от прав самого господина начальника. Другое дело, что Болдуэн оказался человеком недалекого ума, способным лишь подозревать всех и каждого и бесконечно рассуждать о собственной честности и засилье врагов. Красавец, не жалея сил, искал заговорщиков и Преступивших среди своих же товарищей, хотя, замысли последние какое-нибудь злодейство, разоблачитель узнал бы об этом последним.
Тем не менее ре Прю крепко сидел на своем месте, получал немалое жалованье, как ему казалось, честно заработанное, и за двенадцать лет беспорочной службы стал графом, женился и завел наследника. С годами красавец заматерел и окончательно уверился в собственной значимости. Его глаза и усы упорно снились перезрелым прелестницам, с восторгом внимавшим графским повествованиям о точащей Арцию измене, которую только он, Болдуэн, и может извести.
Бернара это начинало раздражать, и канцлер всерьез подумывал о том, чтобы заменить Прю кем-то потолковее, благо это было нетрудно, но тут грянула Лагская битва. Бернар бежал. Мог бежать и барон Трюэль, но старый волчара рассудил, что, продав свою шпагу победителю, получит куда больше, и оказался прав. Узурпатор показал себя человеком разумным, приняв предложенные услуги взамен неприкосновенности и повышенного жалованья.
Судьба Болдуэна казалась более плачевной. Бегство высокого покровителя сделало его беззащитным. Барон Трюэль не счел нужным скрывать от ре Прю, что избавится от него при первом же удобном случае. В Духовом замке, где со времен Анхеля обретались фискалы, уже называли Болдуэнова преемника — старшего судебного мага Гонтрана Куи. Предполагалось, что в ближайшее время ре Прю поблагодарят за все хорошее и препроводят в отдаленное поместье. Причем еще вопрос, не упадет ли господину бывшему советнику на голову некстати свалившаяся с кровли черепица и не разнесут ли его карету внезапно взбесившиеся лошади.
Может быть, Болдуэн и не был столь умен, как Трюэль или Куи, но годы в Тайной канцелярии не прошли и для него даром. Он понимал, что его единственный шанс — раскрыть заговор против регента. И лучше всего, если в нем окажутся замешаны его, Болдуэна, враги, главным из которых был выскочка Куи.
День в канун Последней Зимней Ночи — во имя Звездного Лебедя, с чего это орки вообразили, что зима кончается в начале месяца Сирены?! — оказался сереньким и на удивление теплым. Тяжелые слоистые облака, казалось, лежали на верхушках облетевших лиственниц, снег, пропитавшись влагой, перестал скрипеть, позволяя незаметно подойти к любому костру. Собравшиеся на праздник гоблины жарили на угольях оленину и козлятину, пили принесенное с собой ягодное вино, оживленно переговаривались, сбросив обычную суровость. Роман с удовольствием толкался среди горцев, пытаясь разобраться в обычаях, несхожих ни с изысканной печалью редких празднеств Убежища, ни с суетливыми людскими ярмарками.
По совету Кризы эльф повязал вокруг лба ремешок на манер плотогона-одиночки: такие живут вне общин, до поры до времени не имея ни дома, ни семьи, ни соседей. Сама орка очень мило разыгрывала деревенскую красавицу, увлекшуюся лихим вогоражем. То, что они бродили вдвоем, никого не волновало, в долине тут и там встречались похожие парочки. После праздника Зимы в одних деревнях недосчитывались девушек, зато в других появлялись очень серьезные молодые хозяйки. Гоблины постарше снисходительно усмехались в усы, наблюдая за молодежью. Парочки, устав ходить, держась за руки, подсаживались к чужим кострам, и везде для них находился кусок мяса и старые как мир шутки.
Криза и Роман без устали кружили между костров и палаток, больше слушая, чем говоря. Путешествие с Кризой и музыкальный слух, позволяющий уловить и воспроизвести любые интонации, превратили чужой язык в почти родной. Иногда ради забавы Роман даже думал по-орочьи, и вот сейчас это пригодилось. Чуявший, когда ввернуть словцо, когда промолчать, Рамиэрль к середине дня знал если и не все, что хотел, то все, что можно было узнать в этой глуши. Гоблины севера дружно выступили на стороне тарскийского господаря. Те, кто ушел прошлой весной, еще не вернулись, но Годой требует пополнения, и северяне, дотоле пренебрежительно относившиеся к слишком уж очеловечившимся, на их взгляд, южным сородичам, вспомнили о них и прислали Избранного Воина, который будет говорить от имени старейшин.
Новости были тревожными, но обнадеживающими. Если Годою нужны новые воины, значит, Эланд держится. Послушать же, что говорят союзники Годоя, полезно в любом случае. Даже если юг потянется за севером, на сборы уйдет немало времени. Гоблины пойдут пешком, их задержит распутица… Роман не сомневался, что намного опередит горную армию, правда, придется пробираться через Таяну, но это эльфа не пугало.
— Смотри, — Криза незаметно, но довольно ощутимо ткнула в бок задумавшегося эльфа, — старейшины ходить слушать гостя.
— Говори тихо, но по-орочьи, — одернул спутницу Роман, — не хватало тут арцийских разговоров. Значит, гости говорят только со старейшинами?
— Да, — кивнула орка, переходя на родной язык, — горы не любят крика, особенно когда лежит снег. Крик зовет белую смерть. Старейшины выслушают, решат и все расскажут. Но ты можешь пойти. Ты вогораж, а вогораж сам себе старейшина.
— А ты?
— Я буду ждать тут. Тут хорошее место, все будет видно, а женщины, когда говорят мужчины, молчат.
— А на что ты собираешься смотреть?
— Сейчас младшие жрецы все подготовят, чтоб принести жертвы в память Созидателей и во имя их возвращения. Потом все встанут, чтоб видеть, но хорошо видно только тем, кто встанет тут. Тем, кто выше по склону, слишком далеко. Те, кто у алтарного круга, увидят только чужие головы. А потом придут жрецы-старейшины, принесут жертвы и объявят свое решение.
— А потом?
— Потом будет очень хороший праздник. Всю ночь. А утром все пойдут домой. Ты найдешь отсюда дом?
— Твой?
— Чей же еще?
— Найду, — пообещал Роман, — но ты все-таки постарайся не потеряться.
— Постараюсь, — кивнула орка. — Я на всякий случай. Лучше подумать о том, что может быть, чем потом жалеть.
— Мудро, — согласился эльф, — зря у вас не дают женщинам говорить. Что ж, пойду посмотрю на твоих старейшин.
Господин Гонтран Куи, с трудом сдерживая отвращение, слушал Жюльена Пескуара, известного средь мунтских трактирщиков как Жюль-Огурец. Этот бородатый мазила был нечист на руку и однажды попался на горячем — хозяин таверны «Бычье сердце» дядюшка Шикот застал Жюльена, когда тот заворачивал в стоившее немалых денег розовое атэвское одеяло два подсвечника и полдюжины бутылок лучшего дядюшкиного вина. И ходить бы ворюге без уха, если б милейший Шикот не знался с тайной службой. Огурца по всем правилам препроводили в Духов замок, где и предложили на выбор — либо отвечать за одеяло по всей строгости имперских законов, либо присягнуть Тайной канцелярии.
Мазила не колебался, причем не только и не столько из трусости. Дружба с фискалами сулила не только деньги, пусть и не шибко великие, но и возможность безнаказанно изливать смелые и возвышенные мысли, коими Огурец был преисполнен, и власть над собеседниками, которых он мог отправить в Духов замок, а мог и не отправлять. Художник был создан для такой жизни. Правду сказать, дядюшка Шикот потому и оставил дверь приоткрытой, удалившись с помощником в погреб, что приглядел болтливого и нечистого на руку рисовальщика и решил, что из него выйдет толк. Толк вышел. Выявленные злоумышленники, даже оказавшись в ссылке, не догадывались, что виной их несчастий стал разговор с невоздержанным на язык художником… Как ни странно, но за семь лет ни одна из жертв Огурца на него не донесла, защищая собутыльника и собеседника с упорством, достойным лучшего применения.
Куи понимал, что без таких вот огурцов не обойтись, но избавиться от отвращения не мог. Сейчас же господин старший судебный маг был особенно раздражителен. Всю свою жизнь он верой и правдой служил короне, борясь с разъедающей империю гнилью. Талантливый маг, он добровольно отказался от прибыльной и уважаемой работы печатного волшебника ради сомнительной карьеры судебного заклинателя. Работа была не из легких: кроме выявления Недозволенной магии, приходилось заниматься нуднейшей писаниной, исправлением чужих ошибок и, самое мерзкое, работой с осведомителями, ибо только маг мог с большой долей уверенности определить, говорят те правду или лгут.
Гонтран знал, что сильный духом человек порой выдерживает даже магический допрос, другое дело, что среди доносчиков сильные духом не попадаются. Что до товарищей Гонтрана и его начальства, то большинство занималось собственной карьерой; доверять им было можно от сих до сих, уважать и любить не выходило вовсе. Куи быстро освоился в этой кишащей проглотами мутной воде и принялся медленно, но уверенно карабкаться по служебной лестнице, полагая, что чем выше он поднимется, тем больше сделает. Долгожданный перевод в столицу подвел черту под десятилетием каторжного труда. Здесь, в Мунте, Гонтран собирался завести собственных прознатчиков, которые подчинялись бы лишь ему и работали на благо Арции. Разумеется, в понимании Гонтрана Куи. На это, по расчетам господина судебного мага, требовалось два или три года, но времени как раз и не оказалось: троном завладел узурпатор!
Будучи человеком умным, Гонтран по достоинству оценил Годоя. Тот вел себя безукоризненно, а его договор с начальником Тайной канцелярии вообще был вершиной государственной мысли. Разумеется, господин Трюэль согласился на все требования самозваного регента — кому хочется быть отданным на растерзание толпе горожан, еще вчера вздрагивавших, когда при них поминали Духов замок?!
Нет, в том, что Арман Трюэль договорился с Годоем, не было ничего удивительного, он был просто обязан это сделать. И, всячески угождая узурпатору, начать работу против него! Именно этим и должна была заняться Тайная канцелярия Арции! А на деле? На деле соратники Куи во главе с начальством доказывали собственную незаменимость и усердие, не забывая топить соперников. Гонтран был достаточно опытен, чтобы понять — Тайная канцелярия перешла на сторону Годоя, сам же он так поступить не мог. Нобиль в первом поколении, Куи безумно гордился своим безупречно арцийским происхождением; ползать на брюхе перед тарскийцем было для него унизительно, но это повод для отставки, а не для драки в окружении. Так уж вышло, что Гонтран полагал своим долгом борьбу с Недозволенным, а от Годоя Недозволенной магией прямо-таки разило.
Разумеется, господин судебный маг ни с кем своими мыслями не делился; от природы сдержанный, да еще прошедший школу Духова замка, он не доверял никому. Куи продолжал исполнять свои обязанности, среди которых числилось и общение с Огурцом, но голову судебного мага занимали иные вещи. Он должен был оценить размеры нависшей над Арцией угрозы и отыскать выход. Впрочем, кое-что предпринимать он начал уже сейчас.
Гонтран не сомневался, что Архипастырь и эландский герцог не могут не пытаться узнать, что творится в Мунте, а значит, в городе неизбежно появятся шпионы. Нужно их разыскать, и вот тут-то таскающийся по трактирам Жюльен пошел в ход. Доносчик не знал, для чего именно нужны старшему судебному заклинателю любопытные чужаки, да его это и не волновало, свои деньги и защиту он получал, чего же еще? Огурец старался как мог, но так и не нашел никого мало-мальски пригодного. Нет, добрых два десятка ни в чем не повинных провинциалов в умелых руках «синяков» признали свою вину, но Гонтрану требовались не награды, а союзники. Огурец же вытаскивал пустышку за пустышкой. Мазила чувствовал, что господин судебный маг недоволен, и лез из кожи вон, вот и сегодня по его наводке стражники приволокли какую-то бабенку, возмечтавшую о месте кухарки.
При преступнице оказалось рекомендательное письмо и немножко денег, однако, раз уж ее видели у особняков государственных изменников, придется пожертвовать часом, а то и двумя. Иначе недоумок ре Прю донесет, что Гонтран Куи в заговоре с Фло и Батарами. Раньше Куи на подобные глупости наплевал бы, но теперь, когда он и вправду собрался идти против Тайной канцелярии, приходилось дуть на холодную воду. Господин судебный маг подавил раздражение и спустился вниз, где в сводчатой, хорошо освещенной комнате с унылыми стенами дожидались своей участи арестованные минувшей ночью.
Гонтран без особого интереса оглядел задержанных и похолодел — вот оно! То есть она. Колдунья из Белого Моста, увезенная герцогом Рене…
Огурец, сам того не подозревая, поймал золотую, да что там золотую, алмазную рыбку! Просто так в Мунте она — как же ее звали? ах да, Леопина — оказаться не могла.
Куи не колебался — Годой должен быть уничтожен, причем против него хороши любые средства, сейчас же главное — не возбуждая подозрений, заполучить колдунью в свои руки. Жаль, он не слывет охотником до женского пола. Тогда бы его уединение со смазливой бабенкой, после чего означенная бабенка всплыла бы где-то в низовьях Льюферы, никого бы не удивило.
Маг подошел к Лупе и голосом злым и скучным осведомился:
— Кто такая? В чем виновата?
Невыспавшийся пристав, чьей обязанностью было принимать «ночных гостей», порылся в бумагах и равнодушно пробубнил:
— Халина Имстер, двадцати девяти лет, вдова мещанина из Мальвани, при ней обнаружено письмо за подписью Моники ре Атно, троюродной сестры по матери скрывающегося от правосудия…
Лупе стиснула зубы. Как все, оказывается, просто! Луи вне закона, и письмо его родственницы равносильно приговору. Потому-то и дома стояли пустыми, даже торговцы от них шарахались, а она двумя руками влетела в капкан, и хорошо, если не потянула за собой беднягу-художника и толстого трактирщика. Только бы уничтожить письма Луи, а для этого нужно хотя бы на четверть часа остаться одной. Что бы с ней ни делали, она должна остаться Халиной из Мальвани, недалекой провинциалкой, подавшейся в столицу. Тогда, возможно, она и вывернется.
— Так как, говорите, ваше имя?
Лупе с усилием подняла голову и выдержала взгляд двух почти бесцветных и холодных, как зимний туман, глаз, глаз, которые она уже где-то видела.
— Проше дана, меня зовут Халина…
Северные гоблины не слишком высоко ценили своих южных собратьев, а потому разговор начали несколько свысока. Эльф пожал плечами: глупость его раздражала всегда и везде, к тому же высокий, затянутый в темную кожу воин с богатым оружием чем-то неуловимо напоминал его собственную сестрицу. Бесспорно, Эанке, скажи он ей это в лицо, постаралась бы, как и положено знатной Светорожденной, сначала упасть в обморок, а потом отравить обидчика, но заносчивость выглядит одинаково мерзко и у эльфов, и у гоблинов. Оставалось радоваться, что говорить с южанами отрядили самовлюбленного нахала, — соплеменникам Кризы вряд ли понравится подобное обращение. Пока же на каменных ликах трех десятков старейшин, бывших по совместительству еще и жрецами, не отражалось ничего; они внимательно выслушали гостя и начали задавать вопросы.
Новости выглядели весьма обнадеживающе даже в изложении уверенного в победе и собственном величии северянина. Отбрасывая словесную шелуху, Рамиэрль с жадностью впитывал главное: во Фронтере появились резистанты, практически полностью отрезавшие засевшего в Мунте Годоя от Таяны и Тарски. Между Лисьими горами и Олецькой в относительной безопасности чувствуют себя только крупные гарнизоны, дороги же во власти разбойников, из ниоткуда появлявшихся и тут же исчезавших в топях. Эланд тоже сопротивляется, как и Кантиска. Феликс и Рене живы. Основные силы северных гоблинов зимуют у стен какой-то крепости, которая, без сомнения, будет взята сразу же, как стают снега.
Стройный вогораж, услыхав это, иронически поднял густую черную бровь. В ответ стоявший отдельно от всех кряжистый старик в богато расшитом поясе неожиданно подмигнул, и Роман понял, что далеко не все орки одержимы желанием идти через сбесившуюся Фронтеру, да еще под командованием спесивого болвана.