Как понял эльф, старика звали Граанч, и, судя по богато украшенным поясу и чупаге[35] и по тому, что он всегда говорил последним, был он не только уважаем, но и облечен властью. Граанч и северный друг друга невзлюбили, это было очевидно даже чужаку. Вопросы старейшины подразумевали ответы, весьма неприятные для посла, а слова, обращенные к соплеменникам, не оставляли простора для сомнений: Граанч сделает все, чтобы предотвратить поход.
На взгляд Рамиэрля, старик был даже излишне резок. Ему следовало не дразнить могущественных соседей, а, на словах соглашаясь с ними, тянуть с выступлением, изобретать различные причины, одним словом, вести себя, как положено властителям слабых стран. Увы, искусством политики в Корбутских горах еще не овладели, зная же Годоя, Роман не сомневался, что Граанч рискует. Эльф бы не удивился, если бы старик внезапно умер, и для себя решил держаться поближе. Чтобы защитить или же, если не выйдет, разоблачить убийц, тем самым сорвав их замысел.
Посол же именем Истинных Созидателей уже требовал выставить двадцать тысяч вооруженных воинов. Они должны спуститься к истокам Рысьвы, пока еще лежит снег, и примкнуть к сорока тысячам северян.
— Ты все сказал? — Граанч кипел от негодования. — Мы выслушали тебя, хотя в ночь, когда рождается весна, должно веселиться, а не говорить о делах.
— Мое дело неотложно и угодно Созидателям.
— Созидателям ли? Или тем, кто хочет глупой славы для себя? Почему мы должны тебе верить? Нам не было явлено никаких знамений, а ведь Инту приютил народ юга. Мы ждем, когда ее кровь призовет нас, а утраченный меч вновь будет обретен. Тогда мы спустимся с гор и исполним свой долг.
— Час уже пробил, — нетерпеливо перебил северянин. — В тебе говорит страх. Ты врос в эти горы корнями, как дерево, и забыл и о нашей былой славе, и о нашем позоре.
— Кто дал тебе право на подобные слова? — Глаза Граанча метали молнии. — Ты, родившийся тогда, когда я прибил на дверь клыки своего сотого кабана?! Кто учил тебя так говорить?
— Созидатели. — Посол стоял, гордо вскинув голову. Он верил тому, что говорил, а пропереть такого непросто. Ему предъявили очень серьезные доказательства воли Созидателей и его собственной избранности, иначе он держался бы по-другому.
— Не прервать ли нам наш разговор, почтенный Граанч? — вкрадчиво вмешался один из четырех жрецов-старейшин, поддержавших северянина. — Для жертвоприношения все готово. Верховный жрец-старейшина не может долее заставлять народ ждать.
Роман не сомневался, что посол постарается продолжить разговор, но тот, с трудом скрыв торжествующую улыбку, наклонил голову:
— Сначала жертва Созидателям, затем все остальное.
Верховный жрец-старейшина с достоинством, но явно поспешая, направился вниз. За Граанчем, опираясь на свои чупаги и соблюдая строгий, но пока непонятный Роману порядок, последовали остальные, за которыми двинулись допущенные на совещание старейшин одиночки вроде самого Романа.
Эльф наспех проверил все вокруг. Что бы там ни происходило, магией пока не пахло. Если б не уверенность северного, можно было перевести дух, но на узкоглазой высокомерной физиономии читалось предвкушение будущего торжества. Будь Роман честным вогоражем, он бы уже затевал ссору, отвлекая ненависть посла от Граанча, но рисковать талисманом Эрасти и собранными сведениями либер не мог.
Старейшины шли между взволнованными соплеменниками, почтительно, но не подобострастно расступавшимися перед ними, и путь их лежал к подножию Обители. Когда-то здесь начиналась трещина-тропа, ныне скрытая в ледяной воде.
Достигнув подножия утеса, поток раздваивался; обтекая чуть выпуклое дно долины, он устремлялся вниз, прижимаясь к ее стенам, и исчезал в боковых ущельях. Новоявленный мыс и был избран для жертвоприношения. Отыскался и жертвенник — огромный валун, на котором умудрились развести огонь. Рядом лежали, иногда конвульсивно подергивая связанными ногами, с десяток баранов, косуля, кабан и самый настоящий медведь, гордость какого-то удачливого охотника. Однако глаза всех были обращены в другую сторону. Роман вгляделся, вслушался и понял.
Рождение новой реки, перекрывшей путь к Ночной Обители, особо ретивые объявили знамением. Души Созидателей не удовлетворены жалкими жертвами, они требуют иной крови. Какому-то гоблину удалось захватить нескольких человек, и теперь самые правоверные собирались их прирезать. Разумеется, во имя погибших Созидателей и их именем.
Роман глянул на счастливчика, захватившего столь ценный трофей. Высокий, но такой широкоплечий, что казался приземистым, он с деланым равнодушием смотрел куда-то вверх, однако его прямо-таки распирало от сознания собственных заслуг.
Граанч пад Никор Ранна, тяжело ступая, вышел вперед и трижды ударил своей чупагой о камень.
— Время! — провозгласил он.
— Воистину время, — согласно наклонили головы старейшины. — В память о тех, кто создал все сущее, добровольно откажемся от лучшего, что имеем.
— Откажемся! — На этот раз грохнула вся долина. Граанч еще раз ударил чупагой, и его топорик окутало призрачное голубоватое пламя, подобное тому, что пляшет иногда на мачтах кораблей. Роман, вздрогнув от неожиданности, еще раз проверил окрестности. Нет, колдовством тут и не пахло. И тем не менее холодный огонь продолжал гореть. Верховный поднял чупагу вверх, и тут же пламя охватило вершины десятка гигантских лиственниц, росших на склонах.
— Мы сказали, нас услышали, — провозгласил Верховный.
— Воистину, — подтвердили старейшины.
Дальнейшее ничем не отличалось от обрядов, многократно виденных Романом во время скитаний по странам, куда еще не дотянулась рука Церкви Единой и Единственной с ее курениями и красным вином и куда не ступал конь последователей пророка Баадука, саблей и огнем утверждавших необходимость шесть раз на дню с воплями валиться на колени лицом на закат. Другое дело, что, утверждая свою веру, и последователи Триединого, и почитатели Баадука пустили столько кровищи, что в ней утонул бы самый голодный идол древности. При этом и в Атэве, и в Арции люди втихаря продолжали резать глотки баранам и сворачивать шеи курам, выкупая кровью животин удачу. А в душных джунглях Сура до сих пор кочевали племена, жертвующие духам кто младенцев, кто только что созревших девушек, а кто и впавших в старческую немощь вождей. Кровавых жертв не признавали, похоже, лишь в Эланде — маринеры предпочитали радовать море частью захваченной добычи, а не чужими, пусть и цыплячьими, жизнями. Глядя на торжественные приготовления, Роман в очередной раз подумал о несхожести маринеров с остальными обитателями Благодатных земель. И о том, что лучше бы Кризе не досталось удобного места.
Бараны и косуля безропотно приняли свою судьбу. Кабан и медведь пытались бороться, но, накрепко связанные, ничего не могли поделать со своими мучителями, и их кровь смешалась с бараньей.
Как только буро-черная туша в последний раз дернулась, а дымящееся медвежье сердце было извлечено из груди горного гиганта и возложено на алтарь, Верховный поднял полыхающий топор, намереваясь что-то возгласить, но тут вперед выступил высокий старик. Тот самый, что напомнил о жертвоприношении.
— Созидатели, — возвестил он, — ждут от нас стойкости и веры. Мы должны вырвать сердца предателей, и мы должны быть жестоки к врагам! Только тогда мы вновь обретем богов. Только тогда мир вновь будет принадлежать нам! Вспомним Песнь Уцелевшего: «Кровь отступников открывает дорогу!» Вспомним Предсказание. Колдун с равнин с рыжим младенцем знаменуют конец и начало! Кровь младенца откроет Ночному народу путь вниз, а предателям — в ледяную пустоту небес! Свершилось! Мой сын привел в Великую Ночь к Обители колдуна с рыжим младенцем! Их кровь открывает врата удачи. Наш поход потрясет корни гор! Сын мой, подойди!
Так не понравившийся Роману здоровила гордо вступил в освещенный жертвенным костром круг, он не оглядывался. Следом за ним дюжий охотник волок оборванного человека, прижимавшего к груди сверток с ребенком, с другой стороны тащили за волосы пронзительно визжащую молодую женщину.
Звездный Лебедь, как?! Каким образом здесь, на краю света, оказался Симон с Лисьей улицы, деверь Лупе, соратник и друг?! Что за женщина с ним, откуда ребенок? Будь оно проклято, ремесло разведчика! Разведчик — всегда предатель. Он предает тех, кто ему верит, доверяя сокровенное. Он предает своих, потому что… Да потому что он, Роман Ясный, не может выхватить шпагу и броситься на выручку маленькому лекарю. Он обязан вернуться! Чтобы рассказать об увиденном, чтобы встать рядом с Рене…
Нэо Рамиэрль не вправе умереть здесь и сейчас. Не вправе рискнуть кольцом Ангеса, древними тайнами, правдой о гоблинских армиях… Будь оно все трижды, четырежды, десять тысяч раз проклято! Он не может даже отвернуться, так как стоящие рядом не поймут.
В память Романа навеки врезалась эта сцена. Мертвенный свет пылающих, но не сгоравших лиственниц, пятнистые от звериной крови камни алтаря, шум потока, притихшая толпа и семь застывших фигур.
Тянущий лапы к звездам фанатик — и как только он, Рамиэрль из клана Лебедя, мог думать, что проклятые гоблины отличаются от людей и эльфов лишь внешним видом?!
Верховный, все еще сжимающий чупагу, но почти утративший власть. Трое воинов, тупых и счастливых, — этих он рано или поздно убьет, хотя легче от этого не будет.
Женщина, которая не может уже даже кричать. Симон, пытающийся прикрыть собой какого-то ребенка…
Время остановилось, как останавливается всегда, когда мы выбираем меньшее из зол. Проклятое эльфийское зрение позволяло видеть все в мельчайших подробностях: кровоточащие ссадины на лице женщины — видно, ее тащили лицом по шероховатым камням или льду, обрывки рыжей лекарской мантии, разноцветные полоски одеяльца, в котором заходился плачем ребенок, осклабленные рожи добытчиков… Фанатик, уже не оглядываясь на Верховного, обнажил нож, вероятно загодя припасенный для такого случая. Его звероподобный сынок, перехватив поудобнее спутанную гриву волос, толкнул пленницу вперед; женщина упала на колени.
— Зрите, — вновь возопил отец удачливого охотника, — я, я, Кадэррок пад Ухэр, исполню предначертанное во имя Возвращения!
И тут в круг ворвалась орка… Грэдда! Мать Кризы и Грэддока, осмелившаяся любить того, кого захотела, и заплатившая за это чуть ли не жизнью. Роман ее узнал сразу, хотя видел лишь единожды. Нет, воистину гоблины, как и люди и эльфы, способны как на великую жестокость, так и на величайшее милосердие.
Грэдда озверевшей кошкой налетела на охотника и изо всех сил толкнула, а тот то ли не ожидал нападения, то ли неловко стоял. Гоблин тяжело грохнулся, нелепо задрав ножищи. Он так и не выпустил волосы жертвы, и женщина рухнула на своего мучителя. По рядам зрителей пронесся ропот, а потом все стихло. Казалось, стало слышно, как падает редкий крупный снег.
— Ты! — закричала Грэдда, поворачиваясь к жрецу-старейшине. Кто, глядя в ее лицо, осмелился бы утверждать, что орки безобразны и звероподобны?! — Ты, убийца! Упырь! На тебе крови, как на зимнем медведе!.. На тебе и твоих выродках!..
— Уведите безумную. — Холодный презрительный голос мог принадлежать только гостю с севера. — Я сам принесу жертву во имя Возвращения — уведите эту женщину! Я сказал, иначе мне придется принести в жертву и ее, дабы ее вопли не сглазили Великого Дела.
Высокие, меченные белым воины встали за спиной Верховного. Тот рванулся было что-то сказать, потом угрюмо опустил голову, заранее смиряясь с поражением. Верховный — но не Грэдда. Обнажив охотничий нож — такой же, как у Кризы, орка закрыла собой человека с ребенком. Она не собиралась уходить.
— Убийца! — повторила она. — Ты говоришь, что служишь богам?! Горе им, если у них такие слуги! Горе нам, если к нам вернутся такие боги. Твое дело проклятое! — Кроме ножа, у нее было только одно оружие. Им владеют даже связанные по рукам и ногам пленники, если их дух не сломлен.
Тысячи глаз видели, как Грэдда плюнула в сторону Кадэррока и северного. И внезапный порыв ветра бросил плевок прямо в лоб посланцу, который инстинктивно утерся, а потом махнул рукой. Затянутый в черную кожу с белым северным Знаком воин шагнул вперед. Грэдда, оскалившись волчицей, повернулась к нему, но защищаться ей не понадобилось. Носящий Знак упал. В горле его торчала стрела. Сын не оставил мать. Вторая стрела впилась в глаз некстати поднявшегося охотника, и юный Грэддок, все еще прихрамывая, выскочил вперед, бережно, но споро помогая поднять женщину. Грэдду заслонил могучий Рэннок с топором, и — у Романа совсем помутилось в глазах, когда совсем с другой стороны с диким воплем «мама!» выскочила Криза и, пролетев меж ошалевшими северянами, встала рядом с братом.
Никто из них, в отличие от Романа, не знал лекаря Симона, не сидел у него за столом, не задыхался от ужаса перед белым младенцем, не спорил о том, какую цену и за что можно платить. Вряд ли кто-то из них, за исключением разве что Кризы, проведшей полгода в обществе эльфа, вообще задумывался о таких вещах, как добро и зло. Но они не колебались, когда пришло время выбирать, хотя никто их не заставлял жертвовать жизнью, пытаясь спасти тех, кого спасти было нельзя.
Их было четверо против… Нет, не десятков тысяч. Десятки тысяч безмолвствовали, наблюдая за разворачивающейся перед ними трагедией, о которой спустя сотню лет будут петь песни, превознося то ли мудрость и решительность Воина с Севера, то ли доброту Грэдды… В зависимости от того, чья возьмет.
Против Грэдды и ее семьи стояли чуждые южанам воины со Знаком рогов и беснующийся фанатик. Роман видел, что, не будь Верховный так подавлен, он бы еще мог взнуздать судьбу. Рене, тот наверняка смог бы, Рене, но не этот согбенный годами орк, мудрый, возможно даже добрый, но опустивший руки.
Роман отвернулся от Граанча и встретил взгляд Кризы. В нем не было укора или просьбы, лишь непонимание. В черных глазах девушки читалось: «Почему ты не с нами?!» Ей было не понять, что смерть нескольких — меньшее зло в сравнении с гибелью Тарры, что добытые ими сведения стоят того, чтобы за них заплатить тысячами жизней, а кольцо и вовсе не имеет цены. Она бы не поняла… Да и времени объяснять у него не было.
Четверо «рогоносцев» — слава Великому Лебедю, они заявились без арбалетов! — двинулись вперед. Старый Рэннок поднял свой топор и… Роман сам не понял, как это вышло, но его рука уже обхватила сзади горло гостя с севера, а кинжал оказался приставлен к тому месту, где у всех — эльфов, людей, гоблинов — пульсирует жила с кровью, которая, опять-таки у всех, одного цвета, алого, как плащ Волинга!