Герцогиня не сомневалась ни в верности гоблинов, ни в том, что против них горожанам не выстоять, но Илана принадлежала к роду Ямборов, гордившихся тем, что их Гелань ни разу не была взята врагом. Но разве гоблины враги? Они подданные, а в городе бесчинствуют бунтовщики. И в старые годы в Гелани случалось всякое. Били арцийских купцов, били в недобрые чумные времена медикусов, якобы разносящих заразу, как-то разнесли по кирпичику дом эркарда, самочинно поднявшего свечной налог… И всегда бунты усмиряли, зачинщиков и просто попавшихся под руку колесовали, вешали, клеймили раскаленным железом… Правда, на памяти Ланки такого не случалось — отец был слишком сильным и умным правителем, чтобы жители его собственной столицы бунтовали. А она, выходит, не умная и не сильная?
— Ваше величество, прибыл кардинал Тиверий.
— Пусть войдет. — Хорошо, что можно оттянуть решение, и потом, Церковь… Она должна сказать свое слово. Это несправедливо, если гоблинов на Гелань спустит только она.
Тиверий вошел как-то боком, и Ланка вспомнила, как в детстве Стефан ей объяснял, как ходят крабы… Герцогиня выпрямилась в своем кресле.
— Ваше высокопреосвященство, нам нужен совет Церкви Единой и Единственной. Должны ли мы посылать в Гелань горные полки? Или, возможно, Церковь сможет остановить бунтовщиков святым словом?
Со стороны это могло сойти за издевательство. Если под словом «Церковь» подразумевался кардинал Тиверий, то он не мог бы сейчас внятно сказать «мама» и даже «дай».
Ланка ждала ответа, в окно по-прежнему тянуло дымом, хорошо хоть колокола стали звонить пореже, видно, уши и головы горожан оказались не железными.
— Ваше высокопреосвященство, мы ждем.
От необходимости отвечать толстяка избавил старший Цокаи, которого смело можно было назначать на место покойного господина Бо. Если исходить из цвета лица.
— Моя герцогиня, — пусть Имре не подчинялись щеки, с голосом у него было все в порядке, — я вынужден сообщить неприятное известие. Наши войска потерпели сокрушительное поражение от резистантов, на стороне которых сражались гоблины. Граф Варшани предпочел отступить на Тарску. Объединенная армия резистантов и гоблинов движется к Гелани, не встречая никакого сопротивления.
— Что ж, — Илана Ямбора не могла владеть собой хуже мелкого нобиля, — у нас есть лишь один выход. Запереться в Высоком Замке и ждать возвращения моего супруга. Успокойтесь, ваше высокопреосвященство, вам ничего не грозит. Высокий Замок неприступен.
Гиб боялся, но шел. Рене чувствовал напряжение Водяного Коня и его решимость. Это древнее создание следовало за адмиралом по собственной воле, уздечка была нужна разве что для того, чтобы найти черного скакуна и призвать.
Если верить Жану-Флорентину, то существовавшие некогда в достаточном количестве соплеменники Гиба умели принимать многие обличья, не исключая и человеческого. Философский жаб полагал, что дара речи водяные кони, большинство из которых сгинуло во время битвы со Светозарными, лишились не в наказание за ныне забытую провинность, а чтобы они не выболтали доверенную им тайну. Но молчать не значит не понимать. Именно поэтому, вызвав Гиба, Аррой заговорил с ним так, как говорил со своими маринерами, предлагая им очередной отчаянный поход.
Жан-Флорентин, высказав ряд ехидных замечаний в адрес некоторых склонных к авантюризму политиков, замолк, и Рене пришлось объясняться с Гибом самому. Видимо, ему это удалось, так как конь, тряхнув белой гривой не хуже своего седока, огласил берег рокочущим криком и враз ударил обоими передними копытами, что означало одобрение и согласие. Рене взлетел на блестящую спину и огляделся. Луна уже поднялась высоко, утратив свой зловещий ржавый оттенок. Море лениво шумело, накатывая на пустынный берег. Их никто не увидит.
Гиб взял с места в карьер и понесся вдоль полосы прибоя к устью Агаи, где, если только они не ошиблись, смотрел свои отвратительные сны призванный победителями Могильщик. Тварь должна учуять старую кровь и особенно Водяного Коня, существо, принадлежавшее Старой Тарре и пронесшее сквозь тысячелетие верность прежним богам. Учуять и проснуться, а их дело — увлечь неведомую тварь за собой.
Дальнейшее зависело от копыт Гиба, но какое-то даже не шестое, а седьмое чувство твердило Рене, что принятое решение единственно правильное. Вот в собственном возвращении Счастливчик подобной уверенности не испытывал, хотя это было не так уж и важно. Корабли, на которые в полном порядке погрузилась армия Мальвани, уже на внешнем рейде. Старый Эрик поднимет паруса, как только убедится, что о Марциале можно забыть, а дальше дело Архипастыря и командора. Эти не подведут, тем более с ними Эмзар…
Луна сдвинулась совсем ненамного, когда Гиб вынес седока на пустынный безнадежный берег. Агая медленно, словно бы нехотя вползала в залив, где отродясь не водилось ни рыбы, ни даже ракушек. Только в конце лета ленивые, пахнущие гнилью волны выносили на берег зеленую тину. Море брезговало водами Агаи, и причина могла быть лишь одна.
Рене прислушался. Стояла глухая вязкая тишина, но древняя тварь уже не спала, подхваченная той же магической круговертью, что и вся Тарра. Адмирал это понял, едва они замерли на границе двух ненавидящих друг друга вод.
— Давай!
Конь втянул ноздрями сырой, пахнущий чем-то неприятным воздух и громко закричал. Ударил о слежавшийся песок полупрозрачным копытом и закричал снова. Рене почувствовал, как по широко разлившейся воде пробежала дрожь, передаваясь ненадежным пескам. А Гиб словно бы отплясывал какой-то прихотливый танец — прыжок, удар копытами, крик, еще прыжок в сторону. Снова удар и крик, и так до бесконечности; в причудливых прыжках и воплях черного жеребца чувствовался какой-то будоражащий ритм, подчиняясь которому волны Агаи то убыстряли свое течение, то словно бы отступали от залива. А Гиб стоял на границе реки и моря и звал, звал, звал…
Как всегда, именно то, что казалось самым надежным, таило в себе угрозу. Скала, на которой стоял Злой маяк, задрожала. Гиб в последний раз испустил пронзительный вопль и, отпрыгнув по-кошачьи, боком, замер, нехорошо косясь на исхлестанный ветрами утес. Рене с каким-то отстраненным интересом наблюдал, как от подножия скалы отхлынули воды, вопреки извечному закону, повелевающему речным водам стремиться к морю. Обнажилось ровное дно, покрытое слоем вязкой грязи. В свете обезумевшей луны отбрасываемые камнями тени казались нарочито четкими и черными, а зыбучие пески, грязно-серые днем, светились серебром. На какое-то время все замерло, а затем у подножия скалы вздулся и с громким шумом лопнул отвратительный пузырь. Образовавшуюся каверну тут же затянуло, но рядом набрякали несколько новых волдырей.
Вязкая жижа кипела, как каша в казане, распространяя запах гниющих водорослей, к которому чем дальше, тем больше примешивался какой-то другой, острый, отдаленно напоминавший смесь мускуса и прогорклого сала. Гиб вздрогнул всем телом, фыркнул и сделал шаг назад, но потом, очевидно устыдившись, продвинулся вперед на два шага.
— Сохранить хладнокровие в критической ситуации — сделать первый шаг к победе, — ободрил Водяного Коня Жан-Флорентин.
Гиб фыркнул снова, на сей раз обиженно. Рене промолчал, не отрывая взгляда от бурлящей грязи. Адмиралу приходилось иметь дело с самыми разными тварями, многие из которых по праву считались смертоносными, но раздразнить чудовище, пожравшее тела первых богов Тарры, было слишком даже для Арроя.
На кого похожа шевелящаяся в зыбуне тварь, Рене не представлял. Отчего-то казалось, что Могильщик — это огромная змея, серая и безглазая, но при этом отнюдь не слепая. Жан-Флорентин имел на сей счет собственное мнение, каковое и огласил, хотя его никто не спрашивал.
— Исходя из специфики своего предназначения, — убежденно объявил жаб, — Могильщик должен обладать всеми признаками, присущими животным, питающимся падалью.
Рене промолчал, Гиб, разумеется, тоже. Жан-Флорентин собрался было развить тему, но в песчаной каше мелькнуло что-то темное. Рене невольно сжал зубы — какой бы тварь ни оказалась, игра будет смертельно опасной. Еще несколько мгновений, и стало ясно: ужас, скрывавшийся в устье Агаи, вот-вот вырвется наружу.
Первой показалась плоская клиновидная голова с наростом-нашлепкой и черепашьим клювом, затем длинная голая шея, и Рене подумал, что на месте Светозарных он даже под страхом гибели не связался б с подобной гнусью.
Чудище бодро лезло на поверхность, расшвыривая во все стороны брызги грязи. Оно оказалось не столь уж и велико — чуть больше сурианского слона — и более всего напоминало уродливую голошеюю птицу без перьев, по недосмотру обзаведшуюся еще и обезьяньими лапами. Длинные голенастые ноги заканчивались четырехпалыми когтистыми ступнями, похожие на расплющенные тыквы нашлепки вдоль спины и длинный хвост тварь явно не украшали, но всего хуже были редкие каштановые волосики, сквозь которые просвечивала серая кожа. Чудовище ошалело вертело башкой, что было вполне естественно для существа, тысячелетиями не вылезавшего на поверхность. Судя по всему, монстра мало интересовали такие вещи, как звезды или море. Он хотел жрать, а рядом была пища, причем лакомая.
Тварь, принюхиваясь, повернула уродливую голову в сторону Рене, и тот увидел тусклые большие глаза. Сначала медленно, а затем все быстрее Могильщик засеменил к предполагаемой добыче. Гиб, оправившийся от первого испуга, приплясывал на месте, выказывая презрение к врагу, Рене же испытывал сильнейшее разочарование. Вряд ли этот драный страус представлял какую-то опасность. Рене знал, что Гиб разделается с ним одним копытом, да и сам эландец легко спалил бы Отвратита в том же черном огне, в котором сгорели стрелы «синяков». Вспомнились прекрасные строгие черты Всадников и призрака из топи. Неужели Светозарные, боги и покровители прекрасных эльфов, докатились до того, чтобы отдать тела создателей Тарры этой твари?!
Омерзение переполняло адмирала, омерзение и мучительная жалость к тем, кто был погублен тысячелетия назад, не получив даже посмертия. Гиба била дрожь — не от страха, от желания растоптать ковыляющую к ним изголодавшуюся нечисть. Рене, стиснув зубы, наблюдал за нелепыми и какими-то дергаными движениями Могильщика, но глаза маринера — это глаза маринера. Краем глаза адмирал заметил, что море словно бы пятится, обнажая серый песок, затонувший корявый пень, какие-то кости… Само присутствие Отвратита оскорбляло вольную стихию. Море словно бы превратилось в разумное, чувствующее существо, обуреваемое отвращением и яростью. Сейчас отвращение пересиливает, но вскоре перевесит ярость, и тогда…
— Гиб, — шепнул адмирал, — вперед!
Водяной Конь рванулся с места. Могильщик, увидев, что вожделенная пища убегает, большими прыжками припустился следом по обнаженному морскому дну, поблескивающему лужицами воды. Гиб мог легко оторваться от преследователя, а мог его уничтожить, но Рене заставлял коня бежать перед самым носом оголодавшего за века гада. Тот, кстати, оказался неплохим прыгуном. Будь на месте Водяного Коня даже эльфийский скакун, Могильщик его настиг бы. Об опасности Отвратит не думал, испытывать какие-то чувства, кроме голода, этому созданию было не дано. Длинными, вроде бы неуклюжими прыжками оно неслось за всадником и не могло догнать. Гиб всякий раз слегка прибавлял ходу, так и не сбившись с лучшей в этом мире иноходи на галоп, и клацающие челюсти хватали ветер в какой-то ладони от роскошного белого хвоста.
Прозрачная холодная росинка сорвалась с тонкой ветки и маленьким бриллиантом упала в подставленную ладонь. Нанниэль повернула руку, ловя каплей пробившийся сквозь ясную чистую зелень звездный луч. Весна в Убежище, куда более долгая, чем за пределами острова, всегда была томной и изысканной. Ничего яркого, излишне пестрого. Цветы, белые или нежных пастельных расцветок, изливали тонкий аромат. Мелодично звенели многочисленные ручьи и роднички, над которыми кружились прозрачные стрекозы, на покрытых причудливой резьбой стенах плясали солнечные зайчики. Все было как всегда. Как всегда…
Водяная Лилия медленно обошла темнеющий пруд. Светало. Серебристые ивы полоскали в черной воде зеленеющие ветви, мраморная девушка поправляла растрепавшиеся волосы, улыбаясь счастливо и просветленно. Она, Нанниэль, никогда так не улыбалась…
Каменная красавица будет вечно счастлива и вечно любима, но создавший ее ныне одет в цвета Осени. И повинна в этом Эанке, а если быть до конца честной, то они обе. Это она внушила гордой и страстной девочке несбыточную мечту о власти. Потому что хотела уберечь дочь от собственной судьбы. Любя одного, принадлежать другому, чужому и равнодушному, что может быть страшнее? Теперь они свободны друг от друга.
То, что Астен мертв, Водяная Лилия почувствовала сразу же: эльфийский свадебный обряд связывает двоих особыми узами, а про гибель Эанке ей поведала ее собственная кровь. Нанниэль не знала, как все произошло, но была уверена: отец и дочь уничтожили друг друга. Водяная Лилия ненавидела Астена и боялась Эанке, но с их смертью в душе возникла пустота, которую было не заполнить. Убитая любовь оставляет кровоточащую рану, убитая ненависть — разочарование, убитая повседневность — холод и одиночество.
Нанниэль давно считала себя одинокой, но настоящую цену самому страшному из всех произнесенных когда-либо слов узнала после гибели нелюбимого мужа и жестокой дочери. Когда же Эмзар увел всех, кто хотел и мог сражаться, женщина впала в какое-то забытье. День шел за днем. Лили дожди, падали листья, шумела метель, улыбались фиалки… Бледные завитки, проросшие на месте гибели Тины, вновь стали роскошным папоротником, который в самую короткую ночь в году одарит влюбленных жаркими, сводящими с ума цветами, а осиротевшая Нанниэль тенью бродила по Убежищу, никого и ничего не замечая. И вот теперь капля росы, упавшая с юной березы, словно бы разбудила ее.
Нанниэль поняла, что ей пора. Убежище — это прошлое, которому она больше не принадлежит. Эта жизнь кончена, и ее место в том пугающем, грубом, кровавом мире, куда ушел сначала сын, а затем и Эмзар Снежное Крыло, ее единственная, вечная любовь. Она должна идти к ним. К нему. Сегодня. Немедленно.
Вода отступила до самого горизонта. Озадаченные морские обитатели, оказавшиеся на мели, жалко трепыхались среди бурых и зеленых водорослей. Копыта Гиба и растопыренные пальцы Могильщика расплескивали лужи, топтали застигнутых врасплох рыбин и не успевших убраться с дороги крабов. При желании тварь могла бы нажраться до отвала, но ее манила древняя кровь. Погоня неслась на восток, постепенно забирая в глубь продолжающего отступать моря. Рене знал здесь каждый мыс, каждую скалу, каждый извив побережья… Показалась Ветровая скала, откуда до лагеря Марциала нет и весы…
Рене бросил еще один взгляд через плечо. Отвратит по-прежнему несся за ними, смешно вытянув шею в тщетной надежде дотянуться. Солнце уже встало, обезумевшие от обилия пищи морские птицы с криками кружили над внезапно пересохшим заливом. Гиб коротко взвизгнул и обернулся, сверкнув зеленым глазом. Наконец-то! На горизонте стремительно вырастала гигантская водяная стена. Море собралось с силами, вознамерившись навсегда избыть осквернившую Тарру мерзость, но Могильщик не смотрел на горизонт, его интересовала лишь добыча.
Рене в последний раз взглянул в тупые и жадные глаза твари и расхохотался. В этот миг они с Гибом стали единым целым, древним и могущественным существом, полным неистовой, первозданной радости. Водяной Конь взвился на дыбы и победно заржал, и ответом ему был грохот океана. Стена воды стремительно неслась вперед — отвесная, увенчанная роскошной клубящейся гривой.
— Вперед! К лагерю…
Гиб сделал чудовищный прыжок и понесся к аккуратно насыпанному валу, с каждым шагом отдаляясь и от ставшего приманкой обреченного преследователя, и от взбесившегося моря. Могильщик же, лишившийся с пробуждением прежней защиты, так и не заметил своей гибели. Чудовищный вал подхватил отвратительное тело и, желая от него избавиться, повлек к берегу. Кружащиеся в небе морские птицы видели, как стена воды, сметая все на своем пути, ударилась в Зимнюю гряду, выламывая из нее огромные куски. За первой волной последовала вторая, третья… А когда выплеснувшее свою ярость море отступило, на мокром песке остались причудливые нагромождения камней, кучи водорослей да тины, какие-то деревянные обломки и десятка полтора искореженных арцийских пушек, напоминавших о том, что еще ночью здесь был лагерь девяностотысячной армии.
— Они можуть тут цельный год сидеть, — Рыгор раздумчиво тронул длинные усы, — на такие стены кидаться — лучше сразу в Рысьву вниз башкой…
— А кому они тут мешают? — проявил мудрость Луи. — Пусть их сидят! Гелань наша. Таяна наша. Фронтера тем более наша! Оставим их здесь под присмотром — и в Мунт!
— То було б добро, когда б не було погано, — хмыкнул бывший войт. — Шоб их тут держать, надо и руки, и голову… Иначе они такого понаделают… В замке одних гоблинов тьма, а ще геланьска шелупонь да тарскийцы з ихними подлыми подковырками… К таким только спиной повернися, враз без хвоста останешься…
— Это так, — подтвердил Роман, — но и караулить их мы не можем. Мы нужны в Арции… Конечно, — эльф нахмурился, — есть еще подземные галереи, если их не завалили… Ход Стефана вряд ли знает кто-то, кроме меня и Уррика…
— Дак у чему тогда справа?! — Рыгор приосанился. — Под утро и вдарим. Главное — до замка вломиться…