— Зачем? — Она подняла глаза. — У тебя еще все случится… Я тоже думала, что это конец… Когда Симон сказал, что тебя убили. Но конца, пока мы живы, быть не может. Просто у тебя теперь другая дорога.
— Нет, у нас одна дорога, Проклятый меня побери! В Гелань или, еще лучше, в Гардани. Я не дотронусь до тебя, я даже приезжать туда не буду, если ты не позволишь, но я буду за тебя спокоен! Буду знать, что ты есть, что тебе ничего не грозит.
— А мне и так ничего не грозит, — улыбнулась Леопина. — Все, что могло со мной случиться, уже случилось, и ни ты, ни кто другой ничего не изменит… И я не изменю.
— Но не можешь же ты жить одна, в болоте?
— Могу. Только это я сейчас и могу… Не знаю, что было бы, застань ты меня в Мунте. Сердце, оно ведь такое слабое, оно всегда надеется. Счастье мы вряд ли бы отыскали, но без счастья живут почти все. Я пошла бы с тобой, просто чтобы куда-то идти… Но тебя не было, и я решила…
— Но… разве тут есть обитель? Или ее будут строить?
— Нет! Пока я жива, их, — она произнесла это с неожиданной яростью, — здесь не будет! Шани, я больше не человек. Кэриун… Не знаю, тебе Рене или Роман рассказывали?
— Да.
— Тогда ты поймешь… Кэриун позвал меня, и я согласилась. Прежняя Хозяйка погибла в Кантиске, и я ее заменила. Даже захоти я вернуться, это уже невозможно. Я привязана к Тахене, я ее сердце, а она — это я… Я — Хозяйка, Шани, а ставший Хозяином человек, в отличие от эльфа, не может покинуть места, которому дал обет… Мне не следовало с тобой встречаться, но ты должен понять, я — прошлое. Твоя жизнь теперь намного короче моей, ты не должен ее тратить, догоняя ушедшую осень. Для тебя меня нет, пойми это и прими…
— Нет! — крикнул Шандер.
— Да.
Может быть, это был день, может быть, светило солнце, а может, и не светило. Что-то, без сомнения, продолжалось и называлось жизнью, он был жив, его ждали дела, которые нужно сделать. Он обещал, на него рассчитывают, он должен… Должен… должен…
— Сигнор Гардани, впереди отряд!
— Какой еще отряд?
— До сотни всадников, какие-то повозки, пока не разглядели…
— Далеко? — Голос графа звучал чуть устало, но день клонился к вечеру, устали все.
— С четверть весы. — В глазах братца Роцлава, сменившего сгинувшего Сташека, горело предвкушение схватки.
— Хорошо, посмотрим…
Эти места Шандер Гардани знал, как эфес своей шпаги. Чуть впереди дорога делала резкий поворот, огибая одинокий холм, у подножия которого било несколько ключей, питавших небольшое, но глубокое озеро. Лучшего места для того, чтобы рассмотреть тех, кто идет навстречу, оставаясь при этом невидимым, нельзя было и желать. Шандер велел большей части отряда отойти под прикрытие прибрежных зарослей, а сам с двумя десятками всадников поднялся вверх по склону. На вершине в незапамятные времена кто-то расставил огромные бурые камни, за самым маленьким из которых могла укрыться пара наездников; они со Стефаном так и поступали…
Граф проверил, как ходит в ножнах шпага. Внизу лежала дорога — грязно-белая лента среди золотистой перезрелой травы, дальше маячили вершины тополей, отмечая место, где еще недавно были Гусинки, село, давшее название вытекавшей из озера речушке. Уцелели они или разделили судьбу Белого Моста, с холма было не понять, а вот надвигавшееся с северо-запада облако пыли было видно отменно. Оно еле ползло, заставляя думать не о походной лошадиной рыси, а о сонной поступи волов.
Граф поднес к глазам подаренный Рене окуляр — пыльная гусеница стала ближе, и Шандер с удивлением разглядел, что впереди на толстой гнедой лошади едет клирик с кардинальским штандартом.
Максимилиан остался с Рене, других клириков столь высокого ранга после смерти Иннокентия в Таяне не водилось, тем не менее за сигноносцем ехало два десятка человек в черно-зеленых мундирах Церковной гвардии. Следом тащился запряженный четверкой возок, опять же с кардинальскими знаками на крыше, а за ним две пары волов везли нечто, напоминающее клетку на колесах, по бокам которой трусили гвардейцы. Позади ехали всадники в дорожной одежде, явно не воины и не церковники, замыкали же процессию повозки с поклажей и пять или шесть десятков черно-зеленых.
— Кого еще несет? — пробормотал Шандер. Клирики вряд ли могли представлять опасность, к тому же численное превосходство Гардани было очевидным. Граф дождался, когда замыкающий отряд поравнялся с высоким явором, росшим на берегу Гусинки, и, выехав из-за прикрывавших его камней, махнул шляпой. Это послужило сигналом. «Серебряные» четко и быстро окружили странный обоз. Они не проявляли враждебных намерений, но каждый мало-мальски сведущий в воинском деле человек понимал: любая попытка сопротивления равнозначна смертному приговору. Путники сопротивляться и не подумали. Дверца возка отворилась, на дорогу спрыгнул молоденький клирик, который помог сойти тучному человеку в зеленых кардинальских одеждах.
Шандер не поверил собственным глазам — перед ним был Тиверий! Самозванец также узнал графа, и на холеном лице появилась самая медоточивая из всех возможных улыбок. Он явно вознамерился благословить чадо, и Шандеру пришлось действовать быстро и решительно — сама мысль о прикосновении этой… жабы вызывала омерзение.
Гардани дал знак, и «Серебряные», на лицах которых не читалось ничего хорошего, обнажили сабли.
— Тиверий, — Шани слегка замялся, не зная, как обращаться к расстриженным клирикам, — бывший епископ Таяны и Тарски, вы виновны в государственной измене и ереси. Именем Архипастыря я вас арестовываю!
Улыбка Тиверия стала еще слаще. Очевидно, он готовился к подобному разговору, так как ответил не задумываясь, громко и внятно. Хорошо осведомленный о трусости клирика, Шандер насторожился: столь уверенное поведение ничего хорошего не сулило.
— Сын мой, — возвестил самозваный кардинал, — в тебе говорит излишнее усердие и гнев, застилающий твои глаза. Ведаю, что я был оклеветан в глазах его святейшества, — заплывшие глазки попытались подняться к небу, — и его величества, да продлит Творец их дни, но я, скромный служитель Церкви нашей Единой и Единственной, не ропщу, но с кротостью принимаю клевету и попреки. Сам же, как муравей, неустанно ношу долю свою в общий наш муравейник.
Да будет тебе известно, что я, недостойный слуга Триединого Господа нашего, с Его помощью и по Его велению открыл врата Высокого Замка, этого оплота ереси, чернокнижия и злонравия, и низверг нелюдей и богомерзких еретиков, его захвативших. — Тиверий перевел дух, заодно пытаясь понять, какое впечатление произвели его слова, но строгое лицо Шандера оставалось спокойным. Расстрига сглотнул и продолжил еще более проникновенно: — Я, молясь неустанно о здравии славы и надежды Благодатных земель благочестивого и победоносного Рене из рода Волингов и его воинства, внес малую лепту в победу над самозваным регентом Михаем Годоем и его приспешниками-еретиками. Но, будучи скромным служителем Церкви нашей Единой и Единственной, я не счел возможным воспользоваться плодами сей победы и в сопровождении верных сынов Церкви отправился к престолу Архипастырскому, дабы передать в руки его святейшества ключи Высокого Замка, а также то, что с облегчением предаю в ваши руки. Ибо я, человек мирный, с невольным страхом думал, удастся ли мне доставить то и тех, что я вез, в Кантиску. Я немолод и слаб телом, ты же есть первый из воинов Таяны и друг и соратник его величества…
— Рене Аррой еще не коронован, — оборвал излияния Шани, — а ты решением Архипастыря, подтвержденным конклавом, лишен сана и объявлен предателем и преступником.
— Ведаю о том, — скорбно кивнул Тиверий. — Но безгрешных в сем грешном мире нет и быть не может. Даже владыки мирские, даже князья Церкви и те ошибаются… Раскрой глаза свои, и ты узришь, что, оклеветанный и оказавшийся в логове зверя, я, с помощью Его, одержал победу над прислужником Антипода…
— Хорошо, я посмотрю, — кивнул Шандер, — но сначала ваши люди сложат оружие.
— Да будет так, — возвысил голос толстяк. — Они сделают это с радостью, ибо вооружились токмо по моей просьбе, дабы сопровождать меня через дикие и опасные земли. Под защитой же ваших мечей, сын мой, мы в безопасности.
Шандер не ответил, но «Серебряные» уже делали свое дело. Граф спешился, бросив поводья подбежавшему аюданту, и пошел за переваливающимся Тиверием. Тот важно шествовал к сооружению на колесах, которое Гардани заметил еще с холма. Это действительно была клетка, водруженная на соляной воз, более того, Шани ее узнал по особым образом изогнутым прутьям. Раньше она стояла в замковом зверинце. Теперь в ней находились два человека и одна голова.
Как Шани ни владел собой — столкнувшись с остекленевшим тяжелым взглядом Михая Годоя, он побледнел.
Сколько раз, прикованный к постели, Шандер представлял себе встречу с магом-регентом, сколько раз во сне и в мечтах всаживал ему в горло клинок — и вот теперь встретился с ним на пыльной дороге. Страшный Михай, таинственный Михай, непобедимый Михай был мертв.
Наверное, потому, что взгляд Годоя слишком долго преследовал его по ночам, граф видел только голову своего мучителя, и Тиверий, озадаченный затянувшимся молчанием, вмешался:
— Человек, возомнивший себя равным Господу и поднявший руку на святую Церковь и властителей земных, мертв, но его ближайшие приспешники предстанут перед судом духовным и светским. Вот они — блудница и злокозненный язычник, упорствующие в своих многомерзких грехах!
Шандер с трудом оторвал взгляд от мертвой головы и попал из огня да в полымя, столкнувшись с тяжелым взглядом гоблина. Шандер окаменел, словно Годой снова наложил на него свои чары. Пленник медленно отвел глаза, даже не пытаясь заговорить. Ни гневных обличений, ни просьб о пощаде. Воины умирают молча. Уррик дал клятву хранить тайну, и он ее хранил. Шандер такой клятвы не давал. Выхватив из кучи отобранного оружия алебарду, граф рубанул по замку, даже не подумав спросить о ключе. Лезвие со звоном отскочило. Шани саданул еще и еще, вкладывая в эти удары всю свою прежнюю и нынешнюю ненависть и боль. Гоблин с каменным лицом следил за руками Шандера, женщина, лежащая ничком на дне клетки, даже не повернула головы.
Тиверий пытался что-то бормотать, Шандер удостоил его лишь одним взглядом, но таким, что расстрига то ли пискнул, то ли хрюкнул и постарался спрятаться за спинами своих подручных, но те вытолкнули его назад. Замок наконец подался, и Шандер рывком распахнул дверцу.
— Выходите!
Пленник не пошевелился.
— Выходите! — повторил Шандер.
— Сын мой! — завизжал Тиверий. — Это преступники и еретики!..
— Кем бы они ни были, — отрезал Шандер, — они не звери, чтобы возить их в клетках. А вот ты… Ты жрал из рук Годоя, ты принял от него фальшивый сан, благословил на войну… Пока он ходил в победителях, он еретиком не был… Ты двойной предатель и будешь предавать и дальше. Неужели ты думаешь, Архипастырь или Рене примут тебя с распростертыми объятиями?! После всего?!
— Они… оценят… именно я победил еретика и схватил его приспешников!.. И мои заслуги… — Тиверий что-то говорил, но Шандер его не слышал: в растрепанной, прятавшей лицо женщине, с трудом вылезавшей из клетки, он узнал Ланку. Ланку, которую пытался спасти от Годоя и свихнувшегося отца! Ланку, которую учил ездить верхом и держать шпагу. Сестру Стефана и… жену Михая Годоя!
— …сообщница богомерзкого еретика, чьи руки по локоть в крови невинных жертв, — бубнил Тиверий.
Воины затаили дыханье. Ланка молчала, пытаясь стянуть на груди разодранное платье, а Уррик как мог прикрывал ее от чужих взглядов.
— …за преступления перед Церковью Единой и Единственной, запрещенное ведовство и непотребную связь, — зудел Тиверий.