Вышел к небольшому озерцу, аккуратно заключенному в берега из камня-дикаря. Тропки, что пробрались между камней, походили на змеек, окунувших головы в воду. Деревья, не решаясь подступить ближе, свешивали руки с множеством темных пальцев, глядя на змей и на воду.
Посреди водоема на островке стоял домик-хижина. Нарочито старый, под тростниковой крышей. Грубая деревянная дверь – чуть приоткрыта. Черная полоса нутра режет глаз бархатной лентой.
От Витькиных ног, продолжая тропинку, в воде – плоские камни на расстоянии шага друг от друга – туда, к хижине, к приоткрытой двери. Витька засмотрелся на первый камень, любуясь тонкими тенями, проложенными аккуратно вдоль каждого уступчика на поверхности, глядя на густеющую прозрачность, что утягивала взгляд в глубину, вдоль каменной грани.
За спиной прочирикала птица, что-то спросив. И, вплетаясь в вопрос, – скрип плашмя лег на спокойную воду.
Витька оторвал взгляд от мокрых камней, с усилием, как полоску липкой ленты. И увидел, дверь в хижину распахнута.
Внутри – чернота. Взгляд падал внутрь и барахтался, не в силах выбраться обратно. Хоть что-то разглядеть бы! …Вот! В пол удара сердца он успел увидеть подошву кроссовка – кто-то вошел. Входил, продолжая движение, разбивая иллюзию плотности, превращая ее в темную пустоту, наполненную присутствием человека.
Сжал кулаки, чувствуя, как ногти кусают мякоть ладоней. В голове всплыло Степкино ликующее "кадррр дня!!!". Да, это был бы настоящий кадр дня. Может быть, даже недели. Или всей его карьеры.
Рамки в рамках. Квадратная рамка снимка, в которую заключена неровно-округлая рама озера, в которой – черный прямоугольник проема, что служит рамой для незримого живого, там, в сердце пустоты – сгусток человеческого тепла. И маленький кусочек светлой подошвы – движение в тихой осенней неподвижности – доказательство наполненности черного нутра.
Но камеры не было. И он, вздохнув, снял сердцем и памятью глаз. Мельком подумал о том, что, вспоминая увиденное, будет одновременно слышать этот вопрос птицы, скрип дерева над водой и чувствовать чайный запах намокшей привяленной листвы.
Подошва исчезла. Кто-то, войдя, а как он вошел так незаметно? Или с другой стороны есть еще дорожка из камней, а Витька так засмотрелся на воду, что и не увидел, как человек обошел хижину и открыл дверь? И этот кто-то, войдя, остался там.
Витька стоял, пытаясь увидеть. Снова что-то спросила птица. Мягко захлопали крылья голубей за спиной. Звуки вращались, приближаясь и удаляясь – детский крик далеко-далеко, смех чуть ближе, скрип песка на соседней тропке за деревом – рядом совсем.
От напряжения заныла шея и даже уши. Он разжал кулаки и перевел дыхание. Перетоптался, становясь поудобнее. Решил дождаться появления человека из домика. Что там можно делать? Ведь не пописать же он туда нырнул, посреди людного парка, и даже дверей не прикрыв за собой?
Минуты ползли улитками. Даже, кажется, останавливались передохнуть.
А глаз уже шагал с камня на камень, приглашая ноги. А что? Вдруг он только подошел и не знает, что в хижине уже кто-то есть? Гулял, захотел пройтись по воде, к островку! Имеет право!
Он ступил на первый камень. Тенькнула, оторвавшись, последняя минута ожидания, отпустила, осталась на берегу обрывком резиновой нити. И потекло быстрое время. Плавное, осторожное, охотничье.
Он дошагал по спинкам камней до песчаного бережка и остановился перед входом. Прислушался. Ничего не услышал, озлился чуть и ступил в темноту, как в воду.
А внутри темноты не было. Провалившись через отверстие в круглой кровле, столб света упирался в песчаный пол. В рассеянном свете, что пылинки оторвали от столба, видны были каменные стены, грубые лавки вдоль них. И почти в центре – девушка в джинсах и свободном светлом свитере, темные прямые волосы рассыпались по плечам. На правом плече водопад волос больше, – голова чуть наклонена. Опущена рука вдоль колонны света и раскрыта ладонь, в которую сеялись лучи заходящего солнца.
Витька стоял и смотрел. На руку, светлеющую, прорвавшую условную границу темноты, на ноги, обтянутые потертыми джинсами, кроссовки… Обычные светлые кроссовки. Поднял глаза, привыкая к полумраку после светящейся ладони с тонкими пальцами. Посмотрел в лицо. Ровная японская челка, темные глаза. Лица от волнения не разглядел. Смотрел в глаза, чуть суженные к внешним краям, но не приподнятые.
Сглотнул, не зная, что сказать.
"Ну, девушка" – стукнуло изнутри в висок, "ну и что, дурак! Просто – девушка!". Но сердце гулко бухало, сотрясая и разбивая мысли в голове, не давая ничего сообразить.
А потом она улыбнулась. Темные в полутьме губы чуть разошлись, блеснули зубы. Тряхнула волосами, рассмеялась беззаботно, будто давно ждала именно его. Будто она – его девушка и договорились встретиться здесь, а он опоздал, как дурак, засмотревшись на посторонних людей и птиц, загулявшись по осеннему райскому саду, но она не стала сердиться, вот – смеется.
Подняла руку и протянула к нему, погрузив ее по плечо в отвесное падение световоды.
Витька помедлил и, сделав шаг, взял прохладные пальцы в свои. И почувствовал, как запело все внутри. Не мелодию услышал, а будто стронулись вековые пласты и поползли, потекли, мощно гудя, не обещая смолкнуть.
Придвинулся ближе и она, поднимая голову, чтобы не отрывать взгляда от его глаз, оказалась ему по плечо – невысокая совсем. И вдруг плавно опустилась, поджимая под себя скрещенные ноги, одним движением перетекая на песчаный пол. И он, повинуясь ее руке, тоже опускался все ниже, подгибая колени, что и так уже подгибались сами. Девушка подала вторую руку. Теперь – сидели на песке, взявшись за руки, разделенные световым столбом. Витька смутно различал светлый овал лица, темные волосы, текущие прямо-прямо вниз на плечи, откуда, гладко изогнувшись, рассыпАлись по свитеру тонкими иглами.
Она крепче сжала его пальцы и, чуть наклонившись, нырнула лицом в свет. Витька подался навстречу. Теперь свет падал на кожу, высветляя и засвечивая, убивая все тени. Оставив девушке темноту глаз и яркость полных шероховатых губ.
– Как хорошо, что ты пришел, – сказала, – я немного беспокоилась. За тебя. Но ты пришел. Значит, все будет в порядке.
Витька открыл рот и закрыл, побоявшись, что голос сорвется. Да и не знал, что сказать. Она улыбнулась. Каждый раз, когда улыбалась, губы размыкались не сразу, чуть разлепляясь от центра к краям.
– Ты не говори ничего, – заботливо сказала, – это совсем необязательно сегодня. Если тебе легче молчать, не говори.
Голос шершавый, немного низкий, и он вспомнил, как мальчишкой, приходя к деду в гараж, стоял у верстака и водил пальцем по самой мелкой наждачке – нулевке. Бархат без мягкости. От ее голоса кружилась голова, и он подумал, что она может заласкать его, не трогая, а только говоря, говоря – не важно что, лишь бы без остановки.
Девушка глянула на него внимательно. Отпустила руки. И выгнувшись, взялась скрещенными руками за подол, потащила через голову свитер. Витька смотрел, как скользит трикотаж по обнаженному телу, открывая тонкую талию и небольшую грудь. И – роспись. Вырываясь из-под пояса джинсов, змеясь по ребрам и груди, уходя под рукой на спину – широкая полоса многоцветного орнамента. Свитер упал на песок, и Витька увидел узкую голову, лежащую чуть выше грудей.
Девушка подняла руку и провела по змеиной голове. Потянулась к Витьке. Зацепила пальцами его тишотку. Он послушно нагнул голову, освобождаясь. Улыбнувшись, она снова взяла его руки, плавно подымаясь.
…Стояли внутри света, прижавшись кожей к коже. Витька смотрел на гладкий пробор в темном глянце волос и думал о третьем. Или – о третьей. Кожа змеи между их телами. Не мог думать о ней, как о рисунке. Девушка стояла неподвижно, только грудь чуть вздымалась, прижимаясь крепче. И снова чуть свободнее. И каждый раз ему чудилось, что есть еще шевеление, не от дыхания.
Она подняла лицо, пересыпая прямые пряди по голым плечам. Посмотрела серьезно и перевела взгляд в полынью неба над их головами. Сильнее сжала его ладони холодными пальцами.
– Ты готов, Витька? – спросила шепотом, без звона, одним шорохом.
– Да, – он и сам не знал, к чему. Внутренний гул усиливался…
Она резко подняла вверх его руки. Столб света будто вобрал их в себя, всосал и выплюнул в темнеющую уже синеву. Прошуршали, пытаясь задержать, но лишь гладя по голым локтям и джинсам, стебли и метелки тростника, устилавшего крышу. И, поворачиваясь, сливаясь и откидываясь назад, запрокидывая лица в небо, они вонзились в прохладный осенний воздух.
Витька закричал ликующе, заорал, чувствуя подошвами кроссовок, как уменьшаются стремительно вода и песок, деревья и крыши окрестных домов.
Она смеялась. Звонко, тысячью колокольчиков. Витька вспомнил жаворонков над жаркой летней степью. И пронзился мгновенным пониманием того, сколько таких невидимых летят и смеются в разреженной голубизне просторного неба.
Летели вверх, только вверх, все быстрее и быстрее. И Витька был счастлив. Так счастлив, как никогда раньше. Счастье разрывало его кожу и разносило тело на множество мелких клочков, что летели вверх, перемешиваясь с воздухом. Он смотрел на закрытые глаза девушки, на темные полукружия ресниц и хотел умереть. Умереть в воздухе, а потом – упасть, свалиться – лучше в воду, кануть и не оставить следа.
Что-то хлопнуло резко за спиной. Девушка глянула на него, и, откидываясь, оторвалась… Закружилась листом и пропала.
"Упаду… без нее…" – стукнуло камнем по виску, – "уже падаю"… И громкий настойчивый стук, грохот – разорвал уши, ударил по шее.
Витька падал так же стремительно, как поднимался вверх. Успел подумать, что падение – тот же полет, только в другую сторону, и проснулся. Упав лицом в мокрую подушку, ушами – в грохот.
Кто-то колотил во входную дверь.
Глава 8
Рывком сел в кровати, скидывая на пол скомканную простыню. Поймал глазами отключенный мобильник с пульсирующим огоньком вызова.
– Витька!!! – орал Степан в коридоре.
Вскочил и, пошатываясь, побрел к двери. Щелкнул замком. Дверь распахнулась, больно ударив его по плечу. Степка ворвался в прихожую, следом стали вваливаться еще люди. Витька только крутил взлохмаченной головой, провожая безумным взглядом резиновых амбалов в черных футболках. В прихожую влетела Тина Тин. Проскочила было в комнату, но остановилась, увидев хозяина за дверью. Смерила взглядом голое бедро плечо и локоть, фыркнула высокомерно-заинтересованно.
Степка уже метнулся обратно, таща в руках застиранный махровый халат. Ткнул им Витьку в живот:
– Надевай, давай! Переговоры щас будут!