– Эй!! – закричал Витька. И заторопился спуститься. Радуясь услужливой реальности. Сейчас он им поможет, они его куда-нибудь подбросят. Может, не в Москву, – на станцию. А если не на станцию, то приключение продолжится – заночует у сторожа в дачном кооперативе. Полстакана водки, чай, сало в рваной бумажке, разговоры. Волноваться за него некому, Степка хорошо, если к утру из постели Тинкиной выберется. Он и сам мастер пропасть куда на пару дней.
На бегу, подворачивая ноги на мерзлых комьях, Витька улыбнулся, представив, как он, такой всегда смирный и для Степана скучноватый, расскажет небрежно:
– Забрел в степь монгольскую, ночевал у аборигена. От самогона до сих пор, блин, череп раскалывается.
Двое, бросив суету, стояли неподвижно, глядя, как он приближается.
Белобрысый, с мокрыми от усилий жидкими прядями через широкий лоб, облокотившись на машину, смотрел узкими внимательными глазами. Темноволосый, с круглой стрижкой под горшок, подняв плечо, прикуривал сигарету, закрывал зажигалку длиннопалой ладонью. И сам – длинный, изогнутый. За локтем белобрысого на месте водителя маячила темная голова, чуть просматриваясь.
– Ух, еб! – добродушно удивился блондин, – ты откуда взялся, земеля?
Витька смешался. И в самом деле, что говорить? Судя по золотой цепи на шее у блондина и килограммовым перстням на длинных пальцах темноволосого – рассказы о вселенской тоске, погнавшей трезвого человека в эту пустошь, могут быть приняты за издевательство.
– Я… – он остановился рядом, развел руки и широко улыбнулся. Пожал плечами:
– Бухали с ребятами. А потом…
– Ага, за грибами ушел, да? – предположил блондин.
– Ну, типа того.
Темный молчал, курил. Потом выбросил длинный окурок, отошел на два шага от машины и, не отворачиваясь, расстегнул ширинку, стал мочиться на мерзлую землю. На лице – скука и недовольство.
У Витьки по спине побежали мурашки.
– Ну, ладно, чего стоять, – хмуро сказал темный, застегнувшись, – давай навалимся, втроем-то.
– Щас, Жука, погодь. Дай с малышом познакомиться. Как тя звать, малыш?
– Вик… Витька, – голос съехал в хрип и Витька прокашлялся:
– А вы не в Москву поедете?
– Подбросить?
– Хотелось бы, – неуверенно сказал, про себя прикидывая, может, заночевать в степи оно и лучше было бы.
– Подбросим, – легко согласился белобрысый, щуря узкие глаза. Протянул широкую ладонь:
– Я – Юра. Юрок Карпатый. Не слыхал?
– Н-нет.
– Вот и хорошо. Ну ладно, давай, хлопчики, напряглись!
Мотор снова взревел, втроем они поддели машину за багажник, раскачали. Медленно автомобиль пополз из рытвины, разбрызгивая болотистую мешанину. Встал на дороге, урча.
– Запрыгивай, герой, вовремя ты грибы пошел собирать!
Карпатый сел на переднее сиденье. Жука снова прикурил и, дымя, полез на заднее.
Витьке отчаянно захотелось остаться. Вот сказать сейчас "ну, ребята, я пошел, счастливо!"
Дверца с его стороны распахнулась.
– Ну, чего телишься, темнеет уже, – с нотками раздражения крикнул Карпатый, – залазь!
Витька нырнул в салон.
Жука сидел, привалившись к дверце, вытянув в просвет между передних сидений длинную ногу в остроносой туфле. А посередине, глядя прямо перед собой, сложив на коленках острые кулачки и сместив в Витькину сторону сомкнутые ноги в длинных сапожках, сидела девушка.
Витька опешил.
– Здрасс, – сказал, устраиваясь. Стараясь не прикасаться бедром к ворсистой темной юбке.
Девушка кивнула равнодушно, не поворачиваясь.
– Знакомься, кореш. Это Ладочка. Моя бывшая женщина. Решила сегодня скрасить нам одиночество. Правда, Ладочка?
Девушка промолчала.
Белобрысый повернулся, скрипя кожаной курткой, закинул локоть на спинку сиденья. Повторил вопрос:
– Правда, Ладочка?
Ладочка оторвала взгляд от зеркала заднего вида. На секунду.
– Правда.
– Молодец, ладушки! – хохотнул Карпатый и, потянулся через салон, мазнул девушку по лицу широкой ладонью:
– Любит меня, – поделился с Витькой, – от меня женщины просто так не уходят. Нравлюсь. Правда, девонька?
– Правда.
– Та-ак…
– Правда, Юрочка.
– Хорошо, – удовлетворился Карпатый. И поторопил шофера:
– Ну, давай, уже, давай, ехай. А то Чумка там на сранье изойдет, без водки.
Ехали около получаса. Ладочка молчала, глядя темным взглядом в спинку переднего сиденья. Карпатый и Жука лениво переговаривались. Вспоминали каких-то знакомых, посмеивались.
В сереньких сумерках подъехали к дощатой сторожке – не сторожке – одинокий домишко на два окна. Будка собачья, металлолом, раскиданный по грязному двору, обозначенному забором из сетки-рабицы.