Зернов! хромаешь ты ногой,
Романов головою.
Но что, найду ль доьолыю сил
Сравненье кончить шницом?*
Тот в кухне нос переломил,
А тот под Австерлицем.
[* Шпиц (нем.) - здесь: острота, колкость]
Но как бы хороши ни были одни преподаватели и гувернеры и как бы ни были дурны другие, все это еще мало объясняет, почему Лицей стал купелью гения Пушкина, почему из стен его вместе с поэтом вышло столько людей незаурядных, столько характеров сильных, умов блистательных. Состав преподавателей мало изменился и в последующие годы, однако ни один последующий выпуск не сравним с пушкинским.
Ответ на этот вопрос следует искать еще и в особенностях политической и духовной жизни России в тот период, когда Пушкин был лицеистом, когда расцветала его муза.
Временной отрезок с 1811 по 1817 годы - период пребывания Пушкина в Лицее - совершенно исключительный для России по событиям и потрясениям, по резким и неожиданным поворотам и переменам в судьбах страны и в общественном сознании.
Точные и емкие слова находит для характеристики первых месяцев лицейской жизни Иван Пущин: "Жизнь наша лицейская сливается с политическою эпохою народной жизни русской: приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве"4.
К 1811 году почти вся Европа лежала у ног Наполеона. За два с небольшим десятилетия старушка Европа пережила перемен и событий больше, чем за два столетия до этого. Кратером вулканических потрясений на континенте была Франция. Падение Бастилии, казнь Людовика XVI, якобинский террор, гильотина - все это привело европейские монархии в ужас. А затем термидор, и 18 брюмера, и громкая слава никому ранее не известного молодого генерала Наполеона Еюнапарта, имя которого скоро стало звучать зловеще и устрашающе.
Как карточные домики рушились - по воле самозваного французского императора - царства и троны, покорялись страны и народы; бывшие величественные монархи толпились в передней у "узурпатора", испрашивая милости. Все устои и авторитеты, все представления о божепомазанности монархов и незыблемости самодержавия были опрокинуты и растоптаны наполеоновскими армиями.
Об этом времени вспоминал в 1836 году Пушкин:
Припомните, о други, с той поры,
Когда наш круг судьбы соединили,
Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то Славы, то Свободы,
То Гордости багрила алтари.
В горниле битв, в крови сражений, во взлетах и падениях революционного порыва рождалась новая Европа, ковалась новая эпоха - эпоха быстрого буржуазного развития, индустриальной цивилизации. Лавина социальных перемен и потрясений освежающим ливнем прокатилась по континенту и стала могучим стимулом обновления духовной жизни. Во всех ее областях обнаружились умы недюжинные, поднимались настоящие исполины духа - Гете и Шиллер, Гегель и Гейне, Бетховен и Стендаль, Байрон и Вальтер Скотт, Сен-Симон и Гумбольдт.
Одна Россия оставалась в стороне от той политической и духовной горячки, которой была охвачена остальная Европа.
Но вот армии Наполеона вторглись в Россию и триумфально двинулись к Москве. И проснулось вдруг и раскрылось все, что было в русском характере подлинно великого, сильного, свободолюбивого, несгибаемого - истинно национального. Боль и горечь отступления, которому, казалось, не будет конца, вызвали бурный всплеск патриотического чувства. Огромная, неподвижная - словно окаменевшая в долгом летаргическом сне - империя сотрясалась под ударами чужеземных войск. Душа народа пробуждалась к самосознанию, чувству достоинства, гневу и действию, ожесточалась и мужала.
Россия готовилась к решительной схватке с неприятелем. Через Царское Село беспрерывным потоком шли полки. В народное ополчение записывались стар и млад.
Вы помните: текла за ратью рать,
Со старшими мы братьями прощались
И в сень наук с досадой возвращались,
Завидуя тому, кто умирать
Шел мимо нас... и племена сразились,
Русь обняла кичливого врага,
И заревом московским озарились
Его полкам готовые снега.
По утрам, после завтрака, лицеисты спешили в газетный закуток, где на столе всегда были свежие русские и иностранные журналы, газеты, реляции о ходе военных действий. "Читались наперерыв русские и иностранные журналы, при неумолкаемых толках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам и научали нас следить за ходом дел и событий, объясняя иное, нам недоступное" (И. Пущин)4.
Тон и язык статей изменился неузнаваемо. Слова жгли, проникали в душу, воспламеняли. Однажды лицеисты с радостью обнаружили в новом номере "Сына отечества" статью своего любимого профессора А. П. Куницына. Ее читали вслух:
"Пусть нивы наши порастут тернием, пусть села наши опустеют, пусть грады наши падут в развалинах; сохраним единую только свободу, и все бедствия прекратятся"13.
Фразы этой статьи сами походили на ратников - непреклонных и мужественных, готовых умереть, но отстоять родину.
Московский пожар потряс все русские сердца. Об этом сам Пушкин впоследствии скажет устами своей героини в "Рославлеве": "Неужели...
пожар Москвы наших рук дело? Если так... О, мне можно гордиться именем россиянки! Вселенная изумится великой жертве! Теперь и падение наше мне не страшно, честь наша спасена; никогда Европа не осмелится уже бороться с народом, который рубит сам себе руки и жжет свою столицу".
Война 1812 года стала в России войной подлинно народной, так что даже самый ничтожный и забитый из крепостных вдруг осознал себя частицей великой, непобедимой, самобытной силы, имя которой - народ русский. Об этом много свидетельств мы находим у декабристов, бывших пламенными участниками баталий 1812 года.
Иван Якушкин записывал: "Война 1812 г. пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом существовании.
Все распоряжения и усилия правительства были бы недостаточны, чтобы изгнать вторгшихся в Россию галлов и с ними двунадесять языцы, если бы народ по-прежнему остался в оцепенении. Не по распоряжению начальства жители при приближении французов удалялись в леса и болота, оставляя свои жилища на сожжение. Не по распоряжению начальства выступило все народонаселение Москвы вместе с армией из древней столицы. По рязанской дороге, направо и налево, поле было покрыто пестрой толпой, и мне теперь еще помнятся слова шедшего около меня солдата:
"Ну, слава богу, вся Россия в поход пошла!" В рядах даже между солдатами не было уже бессмысленных орудий; каждый чувствовал, что он призван содействовать в великом деле"14.
Нам из далекого нашего XX века трудно себе представить всю новизну и необычность того чувства, которое простой солдат выразил в этой фразе: "вся Россия в поход пошла!" Впервые, может быть, русский народ со всей остротой осознал себя единой нацией и нацией великой, осознал, что слава и величие России - не в славе и величии царской фамилии, как внушали ему попы с амвонов, а в их - солдат, офицеров, партизан - мужестве и самоотверженности. Это чувство уверенности в могучих силах народных, впервые так полно тогда проявившееся, никогда уже не оставляло нашего самосознания, питая убежденность в великом будущем России.
Воплощением этого самосознания и явился Пушкин.
Без войны 1812 года, вернее, без разгрома Наполеона в войне 1812 года Пушкина как великого национального поэта не было бы, как не было бы и декабристов.
Обостренное чувство национальной гордости и национального величия проявилось тогда в злом и беспощадном обличении всего того низкого, малодушного, корыстного, кичливого, что присуще было "светской черни"
и что особенно контрастно выявлялось на фоне великого всенародного подъема.