Как вдруг раскрылось богатство и красота русского языка, который, оказывается, мог превратить в высокую поэзию самые обыденные, самые "низкие" темы! Мужицкий, бурлацкий, кучерской язык оказался языком необыкновенной выразительности, красоты, пластичности, художественности. Это было какое-то чародейство, превращение лягушки в красавицуцаревну.
Это в самом деле был уже язык не салонов, не дворцовых зал, а художественно обработанный язык русского народа.
Литературные староверы были возмущены им, он оскорблял их слух.
Смешно нам сейчас читать, но тогда находились критики, которые сурово выговаривали Пушкину за то, что он употребил в "Евгении Онегине"
"мужицкое" слово "корова", а в "Полтаве" такие "низкие", "бурлацкие"
выражения, как "усы", "визжать", "вставай", "рассвет", "ого", "пора".
Когда вышла в свет поэма "Руслан и Людмила", вызвавшая много ожесточенных споров, один из этих "староверов", брюзжа и негодуя, сравнивал в "Вестнике Европы" появление пушкинской поэмы с такой картиной: "Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться! Бога ради, позвольте мне, старику, сказать публике посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей".
Раздраженный гонитель Пушкина и не подозревал, как верно и точно он изобразил этой картинкой явление на Руси народного поэта. В самом деле, словно в напудренное, расфранченное "благородное собрание", говорящее по-французски вперемежку с искусственными, на чужой манер построенными русскими галантными фразами, вдруг ворвался, распахнув широко двери, некто юный и гаркнул с озорной улыбкой:
- Здорово, ребята! Гоже ли нам все рядиться в чужое? Не пора ль заговорить попросту, по-русски?
Перечитаем, вдумаемся в известные с детства строки:
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Кто до Пушкина в России мог о таком так написать, кто мог сделать эту прозаичнейшую картину дремлющей за веретеном старухи шедевром поэтической лирики?
Или вот эта уж подлинно "мужицкая" по своему складу, характеру, по доброй легкой усмешливости речь - разве не высокая поэзия?
Сват Иван, как пить мы станем,
Непременно уж помянем
Трех Матрен, Луку с Петром
Да Пахомовну потом.
Мы живали с ними дружно,
Уж как хочешь - будь что будь
Этих надо помянуть,
Помянуть нам этих нужно,
Поминать так поминать,
Начинать так начинать,
Лить так лить, разлив разливом.
Начинай-ка, сват, пора.
Трех Матрен, Луку, Петра
В первый раз помянем пивом,
А Пахомовну потом
Пирогами да вином,
Да еще ее помянем:
Сказки сказывать мы станем
Мастерица ведь была
И откуда что брала.
А куды разумны шутки,
Приговорки, прибаутки,
Небылицы, былины
Православной старины!..
Слушать, так душе отрадно.
И не пил бы и не ел,
Все бы слушал да сидел.
Кто придумал их так ладно?
Народной русской речью, сказками да прибаутками Пушкин заслушивался с детства, любил толкаться по базарам, ярмаркам, пускался в долгие беседы со старухами, богомольцами, нищими у церквей.