Конь иногда сбивает седока.
В финале "Медного всадника" во время погони за бедным Евгением пьедестал памятника - символа самодержавия - вообще остается пустым!
Символика многозначительная.
"Ужо тебе!.."
ПУШКИН И ЧААДАЕВ.
ВЫСОКОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ РОССИИ.
"Россия вспрянет ото сна..."
(А. ПУШКИН. "К ЧААДАЕВУ", 1818 г.)
"Россия! встань и возвышайся!.."
А. ПУШКИН. "БОРОДИНСКАЯ ГОДОВЩИНА", 1831 г.)
"Освобождение Европы придет из России".
А. ПУШКИН. "ЗАМЕТКА ПРИ ЧТЕНИИ "ПУТЕВЫХ ОЧЕРКОВ" ГЕЙНЕ", 1835 г.)
На протяжении всего XIX столетия самым больным для русской общественной мысли был вопрос о судьбах России, о ее ничтожестве и величии, о путях ее развития в будущем.
По пути ли России с культурным и экономическим развитием капиталистического Запада? Должна ли она слепо следовать за ним?
Есть ли у русской духовной культуры собственные истоки или ей остается только перенимать и усваивать духовные ценности Запада? Предстоит ли ей сыграть яркую роль в истории социально-политического и культурного развития мировой цивилизации?
Мы знаем о резкой, взволнованной полемике Гоголя с Белинским, о долголетних спорах "западников" и "славянофилов", об идеях "общинного социализма" Герцена и Чернышевского, о переписке народников с Марксом и Энгельсом по поводу возможного своеобразного "русского"
пути к социализму на основе крестьянской общины. Мы хорошо знаем, что научная концепция исторического развития цивилизации была впервые разработана основоположниками марксизма, что на основе ее был разрешен и больной вопрос о дальнейших судьбах России: сначала теоретически в работах молодого Владимира Ульянова, а затем и практически - всем ходом, всем бурным развитием русской культурн и экономики, всем комплексом социально-экономических и политических потрясений, завершившихся первой в мире социалистической революцией.
Но и за сто лет до Октября русская общественная мысль уже стала выдвигать этот вопрос, и над ним всю свою недолгую жизнь напряженно размышлял Пушкин. Уже говорилось, что само обращение поэта к истории своей страны, к ее узловым, наиболее динамическим процессам, к ее наиболее ярким личностям не было самоцелью, а диктовалось потребностью понять, осмыслить настоящее и будущее России.
"В Пушкине было верное пониманье истории, - писал П. А. Вяземский. Принадлежностями ума его были: ясность, проницательность и трезвость"4. А. И. Тургенев ему вторит: "Я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные. Никто так хорошо не судил русскую новейшую историю"38.
Взгляд на историю, выработанный Пушкиным самостоятельно, формировался в тесной связи с интеллектуальными веяниями эпохи, с развитием передовой философско-эстетической мысли Европы.
Что представляла она собой тогда? В какой степени оказала влияние на Пушкина? Все это вопросы нерешенные и необычайно интересные.
Начало XIX века принесло с собой поистине революционную ломку всех прежних представлений о ходе развития человеческого общества.
Именно тогда и стал складываться взгляд на общество как на организм непрерывно изменяющийся, развивающийся, прогрессирующий по определенным общим законам, то есть взгляд исторический. Сам XIX век получает общепризнанное название "исторического" в отличие от "просветительского" XVIII века.
Иван Киреевский, близкий знакомый Пушкина, призывал в 1830 году к уважению действительности, которое составляет "средоточие той степени умственного развития, на которой теперь остановилось просвещение Европы и которая обнаруживается историческим направлением всех отраслей человеческого бытия и духа". "История, - продолжал он, - в наше время есть центр всех познаний, наука наук, естественное условие всякого развития; направление историческое обнимает все..."39 Ту же мысль еще более определенно высказал Белинский: "Век наш - по преимуществу исторический век. Историческое созерцание могущественно и неотразимо проникло собой все сферы современного сознания.
История сделалась теперь как бы общим основанием и единственным условием всякого живого знания; без нее стало невозможно постижение ни искусства, ни философии".
События, происходящие в настоящем, обусловлены прошлым течением исторических процессов, и потому в истории народа кроется объяснение настоящего и указание на направление движения в будущем. Вместе с тем каждый новый период представляет собой нечто новое по сравнению с предшествующим, новую и, как правило, более высокую ступень общественного прогресса. Такой взгляд, теперь для нас само собой разумеющийся, был тогда откровением. Он резко отличался от просветительского мировоззрения XVIII века, которому ход развития общества не представлялся еще единой цепью социального прогресса, где исторические события вытекают одно из другого, а не просто друг с другом соседствуют.
Исторический взгляд на вещи был естественным следствием целой эпохи социальных потрясений, которую переживала Франция, а с нею и вся Европа начиная с 1789 года. Эти потрясения со всей очевидностью показали, что история - это не пестрая чехарда событий, в которую играют полководцы и императоры, что она определяется не их капризами, не их счастливой или несчастливой "звездой", не личными свойствами ума и характера, как казалось ранее. Становилось все яснее, что не они творят историю, не они в конце концов направляют судьбы народов, государств, течение войн, а скорее напротив - ход исторического развития распоряжается судьбами великих личностей, избирает их своим орудием, возносит на вершины славы и величия, когда их деятельность и личные качества соответствуют потребностям исторического момента, и низвергает в бездны забвения тогда, когда они пытаются идти против веления времени.
Ярким примером тому была судьба Наполеона, как и судьбы множества ниспровергнутых монархий в Европе.
С этой точки зрения вся история человечества обретала какую-то скрытую от глаз логику развития, внутреннюю закономерность, единонаправленность развития, некую равнодействующую в борьбе различных и противоположно направленных сил. Что это за "крот истории", который неслышно роет под землей, прокладывая пути дальнейшего развития общества, со всей ясностью и научностью показали только Маркс и Энгельс.
Но и до них многие мыслители - историки, философы, экономисты обращали свое внимание на политические и экономические условия жизни народных масс как на основные причины, вызывающие социальные катаклизмы мятежи, бунты, революции - и наталкивали на мысль, что смена феодальных порядков буржуазными есть непреложная объективная необходимость. Более того, как раз в 20-х годах XIX века во Франции, Англии, Германии получают распространение идеи социалистов-утопистов, которые сам новоявленный буржуазный строй считают обреченным и предсказывают появление бесклассового общества.
Большая заслуга в развитии исторического миропонимания принадлежала плеяде французских историков периода реставрации, так называемой романтической школе. Эти историки пытались нащупать, понять движущие силы общественных процессов и видели их в "силе обстоятельств", которая складывается из переплетения и борения интересов миллионов людей, преследующих свои частные цели, из их противоречивых индивидуальных усилий. В итоге, однако, получаются общезначимые результаты, вырисовывается некая равнодействующая, определяющая сила в этом кажущемся хаосе событий. В клубке взаимносталкивающихся интересов французские историки усматривали борьбу не только индивидов, но и больших общественных групп, объединенных общими целями, то есть борьбу классов. Открытие классовой борьбы как движущей силы истории было выдающимся завоеванием общественной мысли того времени. Маркс и Энгельс, создавая исторический материализм, непосредственно использовали идеи французских историков.
И в этой связи особый интерес и важность приобретает тот факт, что Пушкин, оказывается, был прекрасно осведомлен о всех течениях западной историографии и социальной мысли начиная с Вольтера. Пушкин имел возможность ознакомиться в петербургской библиотеке Вольтера с такими его историческими работами, которые были неизвестны и западным авторам. Внимательно изучал Пушкин многих представителей "старой школы", историков: Юма, Робертсона, Гиббона, Сисмонди, Лемонте. Последнего он особенно ценил, восхищался его книгой о царствовании Людовика XIV.
Одно время, как мы уже успели убедиться, и Пушкин разделял предрассудки этой школы, считавшей, что законы, устанавливаемые правительством, являются первопричиной добродетелей и пороков народов, а потому все дело в том, чтобы "придумать хорошую конституцию" и убедить правительства принять ее (Сисмонди). В этих мечтах о "хорошей конституции", которыми, кстати, "болел" весь декабризм, было что-то от утопически-просветительского взгляда: выработать сначала разумную идею, а затем преобразовать общество в соответствии с ней.
"Новая школа" историков ставила вопрос иначе: конституции, законоположения - не причина, а следствие общественных преобразований. Прежние историки выдвигали задачу изучить "природу человека", его страсти, чтобы понять природу общества; новая школа, напротив, считала, что природа определенного общества, "дух эпохи", дух времени создает и определенного человека, поэтому изучать нужно прежде всего именно общество на той или иной исторической стадии его развития, его особенности, его потребности, образ мыслей, его нравы, его психологию.
Этот поворот к новому взгляду на историю начался во Франции к концу второго десятилетия века и оформился в 20-х годах, то есть шел почти одновременно с формированием исторического мышления Пушкина.
Представителей "новой школы" Пушкин сразу же заметил, заинтересовался ими, следил за их публикациями. Основные идеи Вильмена, Тьерри, Гизо, Тьера, Баранта им осмысливаются почти сразу после их появления в печати. С Проспером де Барантом Пушкин познакомился в последние месяцы своей жизни лично и не раз беседовал с ним.
Любопытно, что от проницательного взгляда Пушкина не ускользнуло даже то, что стимулом для поворота к новому миропониманию послужили французским историкам романы Вальтера Скотта. "Новая школа французских историков образовалась под влиянием шотландского романиста", - писал он в 1830 году. Много позднее, уже после смерти нашего великого поэта, Огюстен Тьерри (отец классовой борьбы, по выражению Маркса)
признал, что действительно романы Вальтера Скотта впервые натолкнули его на новые исторические идеи.
Тьерри писал: "Я глубоко восхищался этим великим писателем. Восхищение мое увеличивалось по мере того, как я сравнивал его изумительное понимание прошлого с убогой и тусклой ученостью крупнейших современных историков... С восторгом я приветствовал появление шедевра "Айвенго". Вальтер Скотт бросил свой орлиный взгляд на тот исторический период, на который вот уже в течение трех лет были направлены все усилия моей мысли... Он поэтически изобразил сцену той долгой драмы, которую я старался воспроизвести с терпением историка.
Все, что было правдивого в основе его произведения: общие черты эпохи...
политическое положение страны, различные нравы и взаимоотношения людей, принадлежащих к разным классам, - все согласовалось с линиями плана, который складывался тогда в моем уме. Признаюсь, что посреди сомнений, сопровождающих каждую добросовестную работу, мое воодушевление и уверенность удвоились благодаря той косвенной санкции, которую получила одна из любимых моих идей со стороны того, кого я считаю величайшим из когда-либо существовавших мастеров исторической фантазии".
Я не случайно привел столь длинную цитату: она имеет отношение и к Пушкину, который в Михайловском зачитывался Вальтером Скоттом, как "пищей для души". Она позволяет понять, какое влияние и в каком направлении могли оказать романы Вальтера Скотта на историческое мышление Пушкина. Поэт работал тогда над "Онегиным" и замышлял "Бориса".
В обоих произведениях изображена именно определенная историческая эпоха определенной страны, формирующая людей, их умонастроения, цели, интересы, их психологический облик.
Пушкин не раз подчеркивал, что "Борис" - трагедия "романтическая".
Создание такой трагедии он считал делом новаторским, литературным подвигом, революцией в драматургии. Но что вкладывал он в понятие "романтическая"? Не имел ли он в виду при этом свою солидарность с принципами новой школы историков, которая именовала себя романтической? Во всяком случае, "романтизм" трагедии понимался поэтом как ее историзм и реализм. Он писал: "Отказавшись добровольно от выгод, мне представляемых системою искусства, оправданной опытами, утвержденной привычкою, я старался заменить сей чувствительный недостаток верным изображением лиц, времени, развитием исторических характеров и событий, - словом, написал трагедию истинно романтическую".
Верное изображение времени, эпохи, исторических характеров - это как раз то, что требовали французские историки-романтики, вдохновляясь, в частности, произведениями Вальтера Скотта. Иначе говоря, Пушкин идет "вровень" с новым историческим миропониманием.
Тот факт, что в принципе идеи французских историков созвучны концепции исторического процесса, складывавшейся у Пушкина, не означал, однако, что он во всем с ними соглашался. Со многими их представлениями поэт-историк прямо или косвенно полемизирует.
Созвучна, конечно, историкам-романтикам мысль Пушкина, что "дух времени" является "источником нужд и требований государственных".
Пушкину, безусловно, импонировала также мысль Вильмена, родоначальника романтической историографии: чтобы постигнуть великую историческую личность, нужно постигнуть эпоху, ее породившую, причем историк в освещении минувших событий должен быть полностью беспристрастен; его задача не выбирать произвольно факты, чтобы доказать желаемое, а обрисовать возможно более объективную и полную картину происходившего, понять его причины.