Что представляли собой другие преподаватели и воспитатели (гувернеры) Лицея?
Вот Давид Иванович де Будри, профессор французской словесности, "забавный, коротенький старичок, с толстым брюхом, с насаленным, слегка напудренным париком, кажется никогда не мывшийся и разве только однажды в месяц переменявший на себе белье" (М. Корф)11. Он не только дал лицеистам прекрасные познания во французском языке и литературе, но и способствовал их умственному развитию, переводил с ними стихи и рассказывал о великих деятелях французского Просвещения и Французской революции - о Руссо и Вольтере, о Робеспьере и Марате.
Давид Иванович был родным братом Марата - великого трибуна Французской революции - и очень гордился этим. "Впрочем, - замечает Пушкин, вспоминая о Давиде Ивановиче, - Будри, несмотря на свое родство, демократические мысли, замасленный жилет и вообще наружность, напоминавшую якобинца, был на своих коротеньких ножках очень ловкий придворный".
Вот - Николай Федорович Кошанский, доктор философии, преподаватель российской и латинской словесности. Несколько чопорный, франтоватый, педантичный человек. Ему, как и Куницыну, к открытию Лицея нет и тридцати лет, и он также великолепно образован, большой знаток и ценитель античной поэзии и искусства. Лекции его, по отзывам воспитанников, можно было назвать эстетическими, исполненными занимательности и вкуса. На уроках он побуждал лицеистов к самостоятельному поэтическому творчеству, задавая темы для стихов и "требуя изобретательности в сюжете и изящности в изложении".
Однажды, окончив лекцию несколько раньше урочного часа, Кошанский сказал: "Теперь, господа, будем пробовать перья. Опишите мне, пожалуйста, розу стихами".
Перья заскрипели, но стихи ни у кого не клеились, "а Пушкин мигом прочел два четверостишия, которые всех нас восхитили" (И. Пущин)4.
Что это за стихи? Может быть, вот эти, которые датированы, правда, более поздним временем? Стихи действительно прелестны, они очаровывают и буйной ритмикой, и задорным настроением, и смелым образом:
роза - дитя зари:
Где наша роза,
Друзья мои?
Увяла роза,
Дитя зари.
Не говори:
Так вянет младость!
Не говори:
Вот жизни радость!
Цветку скажи:
Прости, жалею!
И на лилею
Нам укажи.
Кошанский, сам писавший стихи в старомодном, классическом стиле, не принимал "ветреной", "легковесной" поэзии юного Пушкина и выговаривал ему за отступления от канонов стихосложения, за то, что пишет поэт "не по правилам". Пушкин прозвал Кошанского "Аристархом" - по имени сурового древнегреческого критика - и посвятил ему довольно дерзкое послание:
Помилуй, трезвый Аристарх,
Моих бахических посланий,
Не осуждай моих мечтаний
И чувства в ветреных стихах...
Помилуй, сжалься надо мной
Не нужны мне, поверь, уроки
Твоей учености сухой.
Я знаю сам свои пороки.
Конечно, беден гений мой...
И в заключение:
А ты, мой скучный проповедник,
Умерь ученый вкуса гнев!
Поди кричи, брани другого
И брось ленивца молодого,
Об нем тихонько пожалев.
Во время длительной болезни Кошанского его замещал в течение 1814 года тридцатилетний адъюнкт-профессор философии Педагогического института Александр Иванович Галич (Говоров). Он учился за границей, был приверженцем философии Шеллинга, всю жизнь работал над капитальным трудом "Философия истории человечества". Этот добрейший и умнейший человек вел себя с воспитанниками как равный и скоро сделался всеобщим любимцем.
Уроки его проходили непринужденно, в веселых беседах и так, что воспитанники "даже не оставались на своих местах, а окружали толпой кафедру снисходительного лектора" (Я. К. Грот)12. Вечерами лицеисты запросто приходили к Галичу домой, где профессор предводительствовал за веселым застольем и соревновался с лицеистами в остротах, эпиграммах, розыгрышах. Конечно, Галич в глазах Пушкина являл собой прямой контраст с Кошанским, этим "угрюмым рифмотвором", ретивым творцом "холодных од". Галич - "верный друг бокала и жирных утренних пиров", "мудрец любезный".
Нет, добрый Галич мой!
Поклону ты не сроден.
Друг мудрости прямой
Правдив и благороден...
Своими знаниями Галич делился с лицеистами щедро, но незаметно.
Он имел обыкновение, прервав веселую беседу, говаривать, взяв в руки томик классики: "Теперь потреплем старика".
Пушкин вспоминал в "Евгении Онегине" о своем любимом профессоре, Чья благосклонная рука Потреплет лавры старика!
Галич одним из первых оценил талант юного Пушкина и, по собственным словам поэта, одобрял его на поэтическом поприще. Именно "добрый Галич" "заставил" Пушкина написать для экзамена 1815 года "Воспоминания в Царском Селе".
Положительным было и влияние на лицеистов адъюнкт-профессора исторических наук Ивана Кузьмича Кайданова. В 1811 году ему двадцать девять лет. Он, в частности, познакомил лицеистов с экономической жизнью России. Пущин рассказывал, что однажды Кайданов отечески оттрепал Пушкина за уши, прослушав его фривольные стихи.
Одного возраста с Кайдановым и преподаватель физико-математических наук Яков Иванович Карцев. Это человек насмешливый, острый, язвительный. Математика мало интересовала лицеистов, что поначалу бесило Карцева. Но вскоре он смирился с этим и развлекал воспитанников злыми анекдотами про обитателей Царского Села, включая и царствующих особ.
Лицеисты помирали со смеху, слушая его "вовсе не математические россказни" (М. Корф).