- Изабелла молилась на меня, но, когда я был неправ, спорила яростно, упрямо! Ты же... от обиды ты, словно пес, залезаешь в свою конуру и сидишь там, затаившись. А в результате мы страдаем оба! Что дурного в спорах? Они, как гроза, очищают воздух!
- Вся беда в том, что тебя воспитали как леди. Ты никогда в гневе не повысила голоса, ты всегда ровна, холодна, спокойна. Но твое подсознание, доставшееся от прародителей-обезьян, бьется и бушует, как барс в клетке.
Глаза Алисы вспыхнули, она крикнула во весь голос:
- Ты лжец! И не смей попрекать меня своей женой! Мы же договорились никогда не вспоминать прежних супругов, а ты каждый раз толкуешь о ней и доводишь меня до исступления! Неправда, я - не каменная статуя... и не только в постели, ты-то прекрасно это знаешь! Да, я не стану скандалить при каждом неудачном слове и выхожу из себя лишь в самых крайних случаях. А ты... ты живешь в непрестанной ярости!
- Ложь!
- Я не лгу!
- Ну, хватит, - сдался Бартон, меняя тему. - Так чем же я не устраиваю тебя в роли капитана?
Алиса закусила губу.
- Речь не о том, как ты управляешь судном или обращаешься с командой; это все ты делаешь прекрасно. Нет, я о другом: ты не в силах справиться с самим собой.
Бартон присел.
- Ну, давай, давай. Только о чем ты?
Алиса наклонилась вперед. Ее лицо скрылось в тени.
- Прежде всего, ты не можешь прожить на одном месте больше недели. Через три дня ты уже взвинчен. К седьмому - мечешься, как тигр в клетке.
- Избавь меня от зоологических сравнений, - прервал он ее. - Ведь ты же прекрасно знаешь - только что я просидел на одном месте больше года.
- Да, пока строилась лодка. Но и сейчас ты выбрал такой проект, который позволил как можно быстрее ее закончить. К тому же, ты постоянно уезжал куда-то, оставляя нас работать на судне. Тебя тянет побывать всюду, узнать новости, изучить редкие обычаи и все еще незнакомые тебе языки неважно что, был бы предлог удрать.
- Это болезнь души, Дик. И я сказала только об одном ее проявлении. Тебе невыносима любая остановка, но дело не только в этом... ты сам себя не выносишь, сам от себя пытаешься сбежать.
Он встал и принялся вышагивать взад и вперед.
- Значит, ты утверждаешь, что я сам себя не выношу. Какое жалкое существо! Он не любит даже себя - значит, другие тоже не могут его любить.
- Ерунда! Этого я не говорила!
- Все, что ты несешь, - чистой воды вздор!
- Вздорные мысли в твоей голове, а не в моих словах!
По ее щекам потекли слезы.
- Но я... я люблю тебя, Дик!
- Видимо, не настолько, чтобы выносить мою никчемную эксцентричность.
Она всплеснула руками.
- Никчемную?
- Меня одолевает жажда странствий. Так что же? Надо ли над этим потешаться? Достоин ли осмеяния бегун, который чувствует зуд в ногах?
Она слабо улыбнулась.
- Нет. Я лишь заклинаю тебя избавиться от него. Это не зуд, не жажда странствий, Дик. Это обреченность.
Алиса встала, закурила сигарету и, размахивая ею перед носом Бартона, продолжала:
- Посмотри! В свое время на Земле я бы никогда не осмелилась закурить. Леди не могла себе этого позволить... особенно, если ее муж эсквайр, а отец - епископ англиканской церкви. Леди не могла выпить больше допустимого приличиями... не могла, наконец, выругаться! Я уж не говорю о том, чтобы лезть в воду голой или проткнуть копьем человека!
- И вот я, Алиса Лиддел Харгривс из поместья Кафнеллс, истинная аристократка, позволяю себе все это - и много большее... веду себя в постели так, что покраснели бы обложки французских романов, которые любил почитывать мой бывший супруг. Я изменилась! Почему же не можешь измениться ты? Сказать по правде, Дик, я устала от бесконечных странствий, от вечной тесноты на маленьких судах, от неуверенности в завтрашнем дне. Ты же знаешь, я - не трусиха. Все, что мне нужно, - найти место, где говорят по-английски, где собрались подобные мне люди, где царит мир; место, где мы могли бы осесть и иметь крышу над головой. Я так устала вечно скитаться!
Бартона тронули ее слезы. Он положил ей руки на плечи.
- Но что же делать? Я должен продолжать свой путь. Вот моя...
- Изабелла? Но я-то - не она! Я - Алиса, и я люблю тебя, Дик, но не могу быть вечной твоей тенью, что волочится следом при свете дня и исчезает ночью.
Она отшвырнула наполовину выкуренную сигарету и повернулась к нему.
- Но это еще не все! Есть одна вещь, которая волнует значительно больше. Ты не доверяешь мне! У тебя есть тайна, Дик... по-моему, страшная тайна...
- Может быть, ты скажешь - какая? Лично мне ничего не известно.
- Не лги! Я же слышу, как ты разговариваешь во сне! Это связано с этиками, да? С тобой что-то произошло, о чем ты молчал все годы. Я слышу, как ты бормочешь о коконе, о своих семистах семидесяти семи смертях. Я слышу имена, о которых ты не упоминаешь наяву, - Лога, Танабар. Ты говоришь о каком-то таинственном пришельце... Кто они, эти люди?
- Да, секреты могут хранить лишь мужчины, спящие в одинокой постели, - улыбнулся Бартон.
- Почему ты не хочешь рассказать мне? Неужели после стольких лет ты не можешь быть со мной откровенным?
- Если бы я только рискнул... я рассказал бы обо всем, но это слишком опасно. Поверь мне, Алиса, я молчу, потому что ничего не смею сказать. Ради нашего общего блага не требуй никаких объяснений. Ты только разозлишь меня.
- Ну, ладно. Но ночью руки, пожалуйста, не распускай.
Он долго не мог заснуть, а перед рассветом, внезапно пробудившись, в страхе спрашивал себя: не разговаривал ли он вслух?
Алиса сидела на постели, пристально вглядываясь в него.
22
Во время завтрака к Бартону явился Оскас, изрядно под хмельком. Он вручил ему мех, в котором плескалось с полгаллона спиртного.
- Слышал ли ты о большой белой лодке, плывущей с низовий Реки? спросил вождь.
- Ну, об этом не слышал только глухой, - Бартон отхлебнул добрый глоток. У вина был прекрасный аромат - грейлстоуны никогда не выдавали второсортную продукцию. - А-а-ах! - Помолчав он добавил: - Мне трудно поверить всем этим россказням. Говорят, что корабль приводится в движение гребными колесами; значит, у них двигатели из металла. Но где удалось его добыть? Кроме того, я слышал, что и корпус металлический. Столько металла не собрать на всей планете - а судно не маленькое.