Мальчик рисовал усердно. Он наклонился над партой, прикусил язык и шумно сопел, совершенно не замечая, что класс затих, сдерживая хихиканье. Учительница, Эстер Родригес, стояла за плечом и с интересом рассматривала произведение.
– У тебя есть талант, Мигель, – наконец произнесла она. – Хотя впредь я попросила бы тебя рисовать именно то, что я задавала.
Класс зашелся хохотом.
Рисунок Мигеля представлял собой карикатурный портрет Эстер. Чертенок подметил всё: худые щеки сделал ввалившимися, тени под глазами проложил едва ли не черными. А взгляд… Эстер проследовала к доске, рассматривая листок. Взгляд маленький паразит ухватил непередаваемо. В нем угадывалась боль, тоска, ненависть, депрессия последнего месяца, пресловутый «кризис тридцати» и призрак грядущего расставания с бойфрендом, в котором сама Эстер предпочитала себе не признаваться.
Мальчик сидел бледный, со смертельно красными ушами, и ждал приговора.
– У тебя определенно есть талант, – повторила Эстер. – Однако должна заметить, что кое-что в этом рисунке не так. Кто мне скажет, что?
Она повернула лист к классу. Ученики зашушукались. Учительница ответила себе сама:
– Сколько на этом рисунке источников света?
– Нам так не видно… – заметила девочка из середины.
– Хорошо, – Эстер сосредоточенно свела брови. – Я вам покажу один фокус.
Три долгие секунды учительница внимательно вглядывалась в изображение, затем положила его на стол лицом вниз и решительно взялась за мел. Через какую-то минуту на доске, штрих за штрихом, появилась очень точная копия рисунка Мигеля.
Кто-то присвистнул.
– Надо развивать зрительную память, – пояснила Эстер. – Итак, давайте поговорим о свете. Один архитектор прошлого сказал: «Архитектура – это упорядоченный свет». На самом деле это относится не только к архитектуре, но и к скульптуре, и к живописи…
Дверь класса открылась, и на пороге появился незнакомец.
– Сеньорита Родригес?
У Эстер внутри всё замерло.
– Можно вас на одну минутку?
Как могла спокойно, она положила мел и прошла к выходу. Прикрыв за собой стеклянную дверь – дети смотрели с любопытством, – она произнесла:
– Вы, наверное, из банка? Я уже говорила с вашим сотрудником вчера вечером, и мне пообещали отсрочку…
– Я не из банка, сеньорита Родригес, – перебил гость. – Я из полиции.
В огромной переговорной тихо жужжал кондиционер. На настенном экране медленно крутилась трехмерная модель здания, а ее гипсовая сестра теснилась на столе среди конкуренток. Дэвид говорил с каждой фразой всё медленнее, всё неувереннее. Он замыкал список претендентов и до начала презентации думал, что ему повезло – гораздо выше шансы запомниться. Теперь, глядя на мрачнеющее лицо главы концерна, он уже так не считал.
Стюарт Максвелл был крайне недоволен и не скрывал этого. Едва Дэвид отблеял последние слова благодарности слушателям, глава концерна поднялся с места и обвел глазами присутствующих.
– И правда, кто в наше время читает технические задания? – спросил он негромко. – Мне казалось, что задача поставлена предельно ясно. Тем удивительнее, что никто из конкурсантов не предложил ничего приемлемого. Грег, – он обратился к технику за проектором, – покажите нам долину.
Тот кивнул, и очень скоро на экране появились две фотографии зеленого, цветущего пространства.
– Это, как все мы, надеюсь, помним, место будущей постройки. Я вас спрашиваю – оно чем-то похоже на Манхэттен? На Уолл-стрит? Похоже? Чем?
Никто не осмелился ответить.
– А если ничем не похоже, так какого черта вы натащили сюда весь этот хлам? – Он картинно указал на стол с макетами.
– Мистер Максвелл, – подал голос пожилой архитектор, лицо которого багровело от гнева, – я думаю, все были бы признательны, если бы вы более точно выразили суть ваших претензий, а также задали нам направление для поисков.
– Это я могу, – улыбнулся Стюарт. – Вы слышали когда-нибудь об Антонио Гауди?
– Архитектура – дочь природы, – сказал Антонио. – Понимаете, граф…
Раздался лай, визг детей. Оба собеседника обернулись: длинноухая английская собака прыгала вокруг песчаного замка, который малыши строили на берегу моря. Самый старший и смелый, загорелый до черноты мальчишка, подбежал к важным господам:
– Сеньор! Ваша собака ломает наш дворец!
– Беда мне с этим псом, – вздохнул граф Гуэль, направляясь к месту стычки. – Линдсей! Линдсей, ко мне!
Антонио последовал за ним.
– Добрый пес, но фантастически глупый. Линдсей! Что ты опять натворил?
Довольная жизнью псина бросилась к хозяину и радостно завиляла хвостом. Антонио присел на корточки у песчаного здания, рассматривая утраты.
– Знаете, граф, а крепость-то, по-моему, устояла. Вот, кстати, замечательная иллюстрация к моим словам о мудрости природы. Архитектура должна следовать за природой, она ее дочь.
– Дочь? – усмехнулся Эусеби Гуэль. – Знаешь, друг мой, я два года прожил в Лондоне и могу уверенно сказать – архитектура природе падчерица, причем нелюбимая.
– А кто же нас неволит… – пробормотал Антонио. Он был занят – пачкая песком дорогой костюм, к построенному детьми замку он лепил четыре тонкие, островерхие башни. – Видите, граф, природа уже всё придумала, надо только внимательно смотреть. Глядите, Гуэль, чем не готический собор?
– Готический собор? – переспросил тот. – Друг мой, но разве вот такой собор когда-нибудь поймут и примут?
В баре было дымно и шумно.
– Это уже четвертый, – констатировал Бен, наблюдая, как Дэвид опрокидывает очередную порцию виски.
– Еще будет пятый, – пообещал тот. – И шестой. Бенни, ты понимаешь вообще, сколько сил я вложил в этот конкурс? Я работал над проектом, как проклятый, я всё на него поставил. И что в итоге?
– Да погоди, – Бен закурил, – ты же говоришь, они так и не выбрали победителя. Значит, для тебя еще не всё потеряно?
– Что?! – Дэвид зло отобрал у друга зажигалку и шваркнул ее об стол. – Я тебе попробую объяснить. Вот представь, что ты пробежал марафон. Сорок два километра или сколько их там. Ты добежал. И ты хочешь знать только одно – ты победил или нет, больше у тебя ни на что сил не остается. А тебе говорят – у нас сломался секундомер, мистер. Мы все очень сорри, но вы можете прямо сейчас пробежать снова. Вот что это такое.
– То есть ты сливаешь, – нарочито спокойно кивнул Бен.
– Не, ну хоть ты не будь козлом, а? Я же тебе говорю – они хотят Гауди. Гауди, понимаешь? Га-у-ди. Это всё, это кранты. Вот на слове «Гауди» это уже кранты.
– Кто такой Гауди? Вот не надо на меня так смотреть, я не архитектор, я не знаю, кто такой Гауди, и мне от этого нифига не стыдно. Он кто?
– Он псих. Этот чувак был архитектор, жил в девятнадцатом веке в Барселоне. Нагугли потом «собор Саграда Фамилия». Дико уродливая хрень, четыре здоровых шпиля, все неровные. Вот он ее построил. Еще он дома строил, тоже только по большой обкурке можно такие. Погугли, ты офигеешь, я тебе говорю.
– Так в чем дело? Тебе под него закосить религия не позволяет?
Дэвид взял пустой стакан, покрутил в руках, ища, куда б его зашвырнуть, тихо поставил обратно на стол.
– Ты не догоняешь, Бен. Под него невозможно закосить. В принципе. Этот сукин сын был гений. Он абсолютно неповторим.
Эстер открыла дверь квартиры, уронила сумку и сползла на пол, чувствуя, что не сможет даже добраться до дивана. День вышел невероятно тяжелым. Ей позволили закончить урок, а потом полиция, несколько часов в полиции… и казалось, там они ее и оставят. Но отпустили. Почему-то отпустили. Эстер сидела на полу и пыталась понять, хочет ли есть. Даже не услышала, как из комнаты тихо, очень тихо показался ее, так и не ставший официальным, муж.
– Ты здесь? – Она почти не удивилась. Хотя после сегодняшнего визита в полицию меньше всего ожидала увидеть его именно дома.
– За тобой следили? – почти беззвучно спросил он. Бережно прикрыл дверь, присел рядом, провел по лицу жены. Та безучастно пожала плечами.
– Что мы теперь будем делать, Фабио? – спросила Эстер, будто бы в самом деле рассчитывая на ответ. – Во что ты нас втянул?
– Милая…
– Мне нужно отдать кредит. Из банка вчера приходили, требуют. Ты сможешь вернуть мне деньги?
– Понимаешь, – голос Фабио звучал ласково, мягко, – у меня же их нет.
– Ну как так – нет? – Она беспомощно подняла на него глаза.
– Вот так – нет. Я всё вложил в дело. А дело застопорилось. Нас кто-то, похоже, сдал.
– Фабио…
– Я хотел тебя попросить. Ты в полиции говори на меня, скажи, ты ничего не знала.
– Я же и так не знала.
– Ну ты скажи – вообще ничего.
– А ты?
– А мне придется валить. В любом случае. Дело-то сорвалось, меня теперь и те, и другие ищут.
– А банку? – Эстер почти заплакала. – Банку мне что сказать? Ты же кредит на мое имя взял, не на свое! Они денег-то с меня требуют! Фабио!
– Не кричи ты, дура. Потише, – зашипел он. Жена задержала взгляд на его лице. Черты незнакомца. Чужого какого-то человека. Равнодушного.
– А я-то как же, Фабио? Если полиция ко мне пришла, значит, и те, другие, могут прийти, да?
– Эстер… – Он вытер пальцами ее слезы, погладил по голове. – Я не могу тебя взять с собой. Мне нужно затеряться. Я тебе честно скажу – меня или посадят, или убьют, если я не залягу на дно. А с тобой у меня не получится, понимаешь?
– А что будет со мной? Что мне сказать банку? – Голос задрожал, она закрыла рукой рот. – Что же теперь будет?
– Мне пора.
Через минуту в квартире стало тихо. Эстер поднялась на четвереньки, проползла в комнату, стянула с журнального столика кредитный договор. Посмотрела на цифру. Еще раз посмотрела на цифру и заревела в голос.
– Я вырос в Барселоне, – повествовал Дэвид. Какой стакан по счету находился в его руках, Бен уже не мог сказать – сбился на шестом или седьмом, но на связность речи приятеля это не повлияло. – Мой дед был смотрителем музея Гауди. Ты даже не представляешь, сколько поддельных эскизов туда пытались продать. Но это практически невозможно, я тебе говорю – он неповторим.
Бен слушал очень внимательно, не замечая, что уже вторую сигарету он превращает в пепел, не затягиваясь.
– А в этом музее… – спросил он осторожно. – Там есть какие-нибудь нереализованные проекты? Черновики какие-нибудь?
– Есть, конечно, – кивнул Дэвид. – Их много раз пытались перекупить, но музей их не продает никому. Даже Биллу Гейтсу. Кажется, даже английской королеве, во, – он посмотрел на друга. – А ты чего, решил, что их можно спереть? – Дэвид заржал. – Их спереть – дохлый номер, я точно тебе говорю. Их мало, они все наперечет. Если даже спереть – в этом-то, в принципе, ничего нереального нету – продать будет нельзя. Это же Гауди, это не хрен с горы. Они все переписаны. Сразу засекут.
– А они выставлены? – спросил Бен.
– Что? – Друг воззрился на него с непониманием.
– Ну, в экспозиции в музее они выставлены? Туристы на них ходят-смотрят?
– А, ты об этом… Это смотря на какие. Есть, которые выставлены, есть в загашнике валяются.
– Такие же крутые?
– Что?
Бен отобрал стакан у Дэвида.
– Я тебя спрашиваю. Эти, которые в загашнике, такие же крутые, как всё остальное?
– Ты спрашиваешь! Ну конечно! Это же гребаный Гауди.
Бен побарабанил пальцами, поцокал языком, почесал нос.
– А что такое? – осторожно спросил архитектор. – Ты что-то придумал?
– Нет, – отрицательно помотал головой тот. – Нет, к сожалению. Так не бывает.
– Не бывает чего?
– Я знаю, как можно черновик спереть, но не спереть. Но нужен особенный человек. Такой, чтобы смог запомнить рисунок до мельчайших подробностей, а потом в особых условиях его воспроизвести. Нет, не годится. Надо придумать что-то еще.
– Погоди, – Дэвид забрал обратно свой стакан и заодно нежно прижал к себе бутылку, – погоди… У меня, чтоб ты знал, есть вот точно такой человек.
Эстер стала безразлична собственная усталость. Нахлынула тоскливая черная пустота, ледяная, беспросветная. В холодильнике нашлось полбутылки мартини, это чуть-чуть притупило боль, но отчаяние стало только гуще. Кредит, банк, полиция, мафия. Молот, наковальня. С трудом верилось, что Фабио ее во всё это втянул. В то, что втянул и бросил одну, не верилось вообще. Слезы текли внутрь и не давали дышать.
В голове не было ни одной мысли, то же полное изнеможение, что и в теле.
– Ванна должна помочь, – произнесла вслух Эстер и даже сама себе поверила. Прошла в санузел, открыла горячую воду, налила пены. В пене вода долго не стынет, это хорошо. Разделась, встала в воде – слишком горячо. Но это неважно. Это тоже хорошо.
Эстер подержала в руках пену, зарылась в нее лицом. Замечательно пахнет. Господи, как жить-то хорошо. Сердце зашлось болью, но слез так и не появилось. Взяла бритву, деловито разломала на части. Лезвие извлеклось легко. Хорошо. Вены на руках тонкие, синие, прекрасно видны под кожей. Совсем хорошо.
…Звонил мобильный телефон. Эстер смотрела на первую кровавую полосу на руке и не знала, что делать. Было одинаково глупо и ответить на звонок, и не ответить. Телефон требовал, никак не желая замолкнуть. Наконец затих, чтобы через пару секунд завопить снова. Эстер чертыхнулась и, держа руку на весу, вылезла из ванны.
На строительстве школы при монастыре работа кипела вовсю. Антонио Гауди лез вверх по лесам, нимало не смущаясь перспективой испачкать дорогое пальто и перчатки. Управляющий еле за ним поспевал.
– Вот видите, – архитектор поднял руку, указывая на линию стены, – о чем я и говорил. Вы начали скашивать ее не в ту сторону.
– Но, сеньор… – попробовал возразить управляющий. – Мы замеряли всё, и могу вас уверить…
– Вы можете пытаться меня уверить, но я все-таки верю своим глазам. Если не можете следовать моим инструкциям, следуйте хотя бы чертежу!
– Так мы и следовали чертежу, – возразил тот.
– Хорошо. Очевидно, вам придется обходиться без чертежа.
– То есть как это, сеньор Гауди?
– Очень просто. Линия должна быть другой, – Антонио провел пальцем в перчатке прямо по застывающему цементу. – Вот такой. Понимаете меня? И выбросьте к черту ваш чертеж, вам он только мешает.
– Сеньор… – Опешивший управляющий не знал, что и возразить.
– Гауди! Сеньор Гауди! – раздалось снизу. – Вы можете к нам спуститься?
– Разговор еще не окончен, – предупредил Антонио и с проворством полез вниз. Внизу стоял настоятель монастыря, заказавший строительство школы, и еще несколько человек. Молодая женщина со светлыми волосами и строгим, скромным выражением лица держала в руках небольшой саквояж.
– Вот, господа, – произнес настоятель, – наш уважаемый архитектор, который любезно согласился заняться для нас возведением здания школы. Возможно, эта работа и не может раскрыть вполне всю глубину его таланта, но известно, что для пастыря нашего нет деяний незначительных – то, что делается во благо ближнему…
– Рад приветствовать, – не дослушав оратора, поклонился Антонио. – Если я правильно понимаю – первые прибывшие учителя, сеньор настоятель? – Он искоса рассматривал девушку.
– Совершенно верно, – коротко кивнул тот. – Позвольте представить – сеньорита Мореу, преподаватель математики, и сеньор Перейра, учитель графики.
– Рад знакомству, – Гауди хотел было протянуть руку девушке и вдруг вспомнил, что он в перчатках, да к тому же одна измазана известкой и краской. Он стушевался и попытался ее снять, когда заметил, что девушка улыбается.
– Прекрасное здание, сеньор Гауди. Сеньор Перейра много рассказывал мне о вас в дороге, но я не думала, что он даже преуменьшает ваши таланты.
– Одно крыло пока не окончено, – извиняясь, пояснил девушке настоятель, – но мы сочли возможным…
– Сеньор Перейра рассказывал обо мне? – рассеянно переспросил Гауди.
– Вельзевул! – неожиданно произнес тот, кого назвали Перейрой. – Неужели ты не узнал меня? Париж, лет восемь тому назад, школа искусств. Эстебан. Ты меня не узнаешь?
– Перейра! – воскликнул вдруг Гауди, светлея лицом. Попытался обнять друга, но тот отстранился:
– Вельзевул, ты весь в краске!
– Почему вы называете его Вельзевулом? – с любопытством спросила девушка.
– Школьное прозвище, – покраснел Гауди.
– Вы просто не видели его в кузнице, сеньорита Мореу, – с улыбкой пояснил Эстебан. – Вы бы не спрашивали.
– Надеюсь, мне еще представится такая возможность, – сказала учительница.
– Да, полагаю… Пока школа еще не окончена… То есть строительство… – произнес Антонио, запинаясь и сам удивляясь своему косноязычию. – Мы будем видеться довольно часто.
Стюарту каким-то шестым чувством не нравились эти трое. Дэвида он встречал на конкурсе и совершенно не запомнил – на улице ни за что бы не узнал. По второму – Стюарт заглянул в визитку: «Бен Лоусон» – с порога чувствовался телевизионщик. Девица, латиноамериканка, походила на свежевыкопанного из могилы зомби. По крайней мере, из-за ее бледности и ярко-алых чудовищных губ ничего другого на ум не приходило.
– Значит, вы медиум? – переспросил Максвелл. – Простите, не расслышал, как вас зовут.
– Эстер Родригес, – голос у девицы был хрипловатый, медленный, будто не от мира сего. Ну, или из-под каких-то таблеток.
– Вы медиум? Вы общаетесь с духами?
– Да.
– И как вы это делаете?
Бен счел необходимым вмешаться.
– Сэр, мне кажется, в нашем случае не так важно, как это делает она. Главное, что собираемся сделать мы.
– Этого я тоже до конца не понял, – признался Стюарт. – Вы поедете в Барселону и вступите в контакт с духом Антонио Гауди. Прекрасно.
– Но зачем вы пришли с этим ко мне?
– Если вы помните, – подал голос Дэвид, – я участвовал в конкурсе проектов нового здания концерна. Вы там сказали, что хотели бы нечто в духе барселонского сумасшедшего. Того самого, которого никто не может повторить.
– Ну да.
– И тут я вспомнил о своей кузине Эстер, о ее даре. Если никто не может повторить – значит, надо заказать проект самому Гауди.
– Бред, – Стюарт нервно хохотнул.
– Не бред, – снова вмешался Бен. – В этом-то и соль. Надо как можно больше огласки, чтобы в такое поверили, сами понимаете. Мы сделаем реалити-шоу. Привезем Эстер в Барселону, покажем, как она ходит по местам, связанным с Гауди, как настраивается на его волну. А потом, в нужное время, соберем стадион народу, Эстер войдет в транс и с помощью Антонио нарисует ваш эскиз. Как вам идея?
– Вы белены объелись. Извините, у меня нет времени продолжать с вами эту, без сомнения, увлекательную беседу.
Стюарт встал.
– Погодите! – Бен тоже вскочил, завертел по сторонам головой, что-то ища. – Вот смотрите, у вас тут на стене репродукция. Эстер, прямо сейчас… ты можешь войти в контакт с духом художника и нарисовать примерную копию картины? Без деталей, наброском, просто чтобы показать?
– Не делайте из меня идиота, – процедил глава концерна.
– Мистер Максвелл! – голос Бена был полон искреннего жара. – Мистер Максвелл, это ведь уникальная возможность! Вы только представьте – если вот это всё реально работает… У вас же будет рисунок самого Гауди. Подлинник, какого вы ни за какие миллионы не купите.
– Если, – подчеркнул голосом Стюарт, – всё это работает.
– Я же и говорю. Просто разрешите нам прямо сейчас показать вам. И потом мы сразу уйдем. Не нужно немедленных решений. Просто показать.
Стюарт подошел к окну, посмотрел наружу. Как же ему не нравились эти трое… особенно девица. Черноволосая, сухощавая, страшная, как ворон. Он сам не понимал, почему до сих пор не выставил этих мошенников. Если бы девица хоть раз улыбнулась, стала его убеждать, всё было бы ясно. А она смотрела серьезно и строго, прямо перед собой. И он колебался.
– Репродукцию со стены срисует любой дурак, – произнес он, наконец. – Поступим иначе, – Максвелл вынул из кармана старинные часы с крышкой, принадлежавшие его прапрадеду, сел за стол напротив Эстер. – Здесь в часах вставлена миниатюра маслом. Вы ее не увидите. Я поверю вам не раньше, чем вы ее воспроизведете.
В кузнице царила страшная духота. Антонио, в штанах и кожаном фартуке, увлеченно ковал нечто замысловатое, когда дверь распахнулась.
– Вот, значит, как это выглядит, – сеньорита Мореу поставила в угол зонт. – Извини, что врываюсь в твое жилище…
– Я немного… не ждал гостей, – неосторожный удар испортил заготовку, и Гауди ничего не оставалось, кроме как отложить молот. Он взял в руки ветошь, вытер ладони.
– А разве я гость? – спросила учительница.
– Почему ты пришла?
– Тебя не было несколько дней – вот я и пришла. А вдруг ты болен.
– Пепита…
– Я знаю, что так не принято. Но, Антонио, мне плевать, что приличные барышни так не делают.
– И «мне плевать» они тоже не говорят, – улыбнулся Гауди.
– Я напрасно пришла? – Девушка впилась в его лицо напряженным взглядом.
– Не напрасно, – Антонио посмотрел ласково и вздохнул. – И напрасно.
– Что ты хочешь сказать?
Гауди накинул рубашку.
– Присядь. Я много думал о нашем последнем разговоре.
Сеньорита Мореу села в кресло, не заботясь проверить, чистое ли оно, и внимательно посмотрела на Антонио.
– Я не очень подходящая партия, Пепита. Я слегка… сумасшедший. Я как запойный алкоголик, только я живу в своем маленьком мирке. В том, что делаю. Согласишься ли ты жить там со мной? Сможешь ли? Такая ли жизнь тебе нужна?
– Мне нужен ты, Антонио. Хоть ты и гений. Но и гению нужен кто-то, чтобы варить ему обед. Нести грелку в его постель. Заботиться.
– Но мне не это сейчас нужно, – он покачал головой, пытаясь найти правильные слова. – У меня есть цель, я ею болен. Я пытаюсь ухватить замысел за хвост, а он не дается. Я могу быть грубым, я могу накричать на тебя. Я буду вскакивать посреди ночи, потому что мне приснилась какая-нибудь крыша или какой-нибудь этакий балкон. Такая ли жизнь тебе нужна?
Пепита прикусила губу.
– Не знаю. Честно скажу тебе – не знаю. Но я не верю, что так будет всегда. Когда-нибудь ты поймешь, что в любой жизни, даже в жизни гения должен быть кто-то, кто просто будет рядом. Я хочу, чтобы это была я. И я буду ждать долго, так долго, пока ты не поймешь, что я нужна тебе. Я люблю тебя.
– Ты ведь понимаешь… что я пока не могу того же тебе сказать?
– Не имеет значения, – сеньорита Мореу встала. – Я буду ждать, Антонио. Я долго буду ждать.
– Все-таки круто получилось, – сказал Дэвид, откупоривая бутылку из «дьюти фри». – Даже я, честно говоря, купился.
– Ты помолчал бы, – негромко пресек Бен, глядя по сторонам. Съемочная группа расселась кто где в ожидании вылета, трое заговорщиков сидели особняком. – И не пил бы.
– Вот правда, когда он достал часы, я перетрусил, думал – кранты. Я до сих пор не понимаю, как ты это так устроил.
Бен вздохнул. Пожалуй, сейчас следовало бы отвести Дэвида в тихий уголок, рассказать, для чего умным людям служат поисковики, и объяснить, что стоит и чего не стоит говорить на людях. К счастью, разговор, пожалуй, могла слышать только Эстер, да и та сидела отрешенно, словно медитировала.
– Очень просто, – ответил журналист. – Имитация свободного выбора. На архитектурном психологию не преподают?
– Какого выбора? – раздалось за спиной. Друзья обернулись – голос принадлежал Стюарту. – Привет, – сказал он. – Я решил поехать с вами. Сам за всем прослежу, имею полное право, все-таки я же инвестор, – он ухмыльнулся. – Так какого выбора, о чем речь?
– Да тут Дэвид, – осклабился Бен, – не может вспомнить, когда это он согласился выступить в нашем шоу в качестве исторического консультанта.
– Не было такого, – опешил Дэвид.
– Вот об этом я и говорю, – кивнул Бен.
Первым в мастерскую вбежал Линдсей, за ним появился граф Гуэль, сердечно приветствовал мастера. Антонио вытер пот со лба, отложил молот – мастер трудился с самого утра, и теперь, к обеду, в помещении стало невыносимо жарко от раскаленной печи и изрядно нагревшейся наковальни. Пожалуй, никто бы не узнал в Гауди того светского франта, каким он выходил в город – в своей естественной среде он больше всего соответствовал тому прозвищу, каким наградил его Эстебан.
Линдсей засеменил по полу, обнюхивая углы, что-то в нем привлекло внимание Антонио.
– Граф, а он у вас здоров?
Гуэль снял шляпу и сел в кресло, трепля собаку по загривку.
– Болеет. Как-то его… заносит то и дело. Я думаю, может, от старости?
– Он же вроде не так еще стар. Когда вы его из Англии привезли, ему и полугода не было, а сколько лет с тех пор прошло – лет шесть или семь?
– Да, около того… и нашей дружбе лет примерно столько же. И на правах друга я намерен влезть не в свое дело.
Антонио присел на край верстака:
– Я слушаю.
– Повторюсь, это не мое дело. Восприми это правильно.
– Хорошо, хорошо.
– Антонио, сколько можно откладывать свадьбу с сеньоритой Мореу?
Архитектор покрутил в руках ветошь, помолчал.
– Я помню наш давний разговор, – продолжил Эусеби, – когда ты говорил, что не хочешь создавать семью раньше, чем встанешь на ноги, добьешься признания. И ты ведь добился. Ты признан городом, ты получаешь заказы, твои творения одно лучше другого. Ты стал известен.
Антонио помолчал, пытаясь сформулировать.
– Я… не чувствую себя готовым.
– Готовым к чему?
– К браку. К тому, чтобы делить свою жизнь с кем-то другим. Да дело не в этом.
– А в чем?
– Я сейчас, как твой Линдсей – видишь, что-то его гложет, он тут вертится, не может найти себе места. Меня тоже… гложет. Я ищу чего-то, страстно, яростно ищу чего-то неясного. Я просыпаюсь с этим ощущением, я засыпаю с ним. Ночью вскакиваю в бреду в надежде, что понял, что ухватил – и сознаю, что ошибся.
– Чего же ты ищешь?
– Я не знаю, граф.
Гуэль молча наблюдал за собакой. Похоже, Антонио ничего добавить не собирался.
– Не такого ответа от тебя все ждут, – сказал граф без одобрения.
– Я знаю, чего все ждут. Что я стану степенным, уважаемым членом общества, женатым, с кучей детей, что перестану строить какие-то сказочные замки и займусь, наконец, какими-нибудь правильными, очень солидными проектами. Ты это ждешь, этого ждет Пепита. Но я совершенно не представляю себе…
– Я очень ценю твой талант, Гауди, – задумчиво сказал граф. – И меньше всего я представляю себе, что, женившись, ты откажешься от этих своих «сказочных замков», от своего таланта. Просто я считаю, что в жизни должно быть равновесие. Между сказочным и обыденным, между талантом и просто жизнью. Я против того, чтобы губить талант в угоду обычной жизни, пойми меня верно. Но также я против того, чтобы свое будущее, семью, детей ты положил на алтарь вот этого самого таланта. Когда-нибудь в старости ты спросишь себя, Гауди, а стоило ли оно того? И что ты тогда ответишь?
– Я ей трюмо делаю, – неожиданно сказал мастер. – В подарок. На помолвку.
– То есть ты все-таки…
Эусеби Гуэль не успел договорить, когда всё вдруг повалилось. Линдсей, чьи метания становились всё более беспорядочными, налетел, наконец, на стойку, которая поддерживала какие-то длинные кованые прутья – то ли копья, то ли стебли, и всё полетело в разные стороны. Большая искривленная рама, поддетая чем-то тяжелым, полетела вниз. Антонио едва успел подбежать – и взвыл от боли, приняв весь ее вес на запястье. Но не уронил, выдюжил, зеркало остановилось, полметра не долетев до обитого железом угла комода.
– Линдсей! – крикнул граф.
Антонио поднимал раму, когда ни с того ни с сего ему показалось, будто зеркало отражает вовсе не то, что нужно. Будто в нем не темная мастерская, жаркая, с рассыпанными вещами на полу, а улица, дождливая серая улица. Стена какого-то здания, на нем табличка. Черноволосая женщина, с тонкими чертами лица, смуглая, рассматривает эту табличку, и в ту же секунду оборачивается, будто кто-то ее позвал. Антонио почти не разглядел ее лица – он сморгнул, и всё вдруг переменилось, стало таким, как следовало.
– Линдсей… – произнес Гуэль, поднимая собаку на руки. – Кажется, совсем ему плохо. Я его унесу.
Проводив друга, Антонио вернулся к зеркалу, но как ни всматривался в него, ничего необычного более не происходило.
– В этой гостинице Антонио Гауди жил в то время, когда строился его собственный дом, – голос Бена доносился снизу – шла съемка. – Само это здание было создано другим автором, но к его внутренней отделке маэстро имел самое непосредственное отношение. Талантливый архитектор Гауди был еще и дизайнером, он создавал самые разнообразные предметы, упирая прежде всего, как сказали бы теперь, на юзабилити.
Эстер сидела в своем номере, прислушиваясь к шуму дождя за окном. Это был первый день в Барселоне, снимать на улице оказалось нельзя, и тогда, чтобы не терять время, Бен предложил поснимать прямо в холле гостиницы, где концерн Стюарта и телекомпания сняли весь этаж. Ее, Эстер, в кадре пока не предполагалось – Бен и стилист не смогли договориться, в каком образе она предстанет на экране. Первый хотел много грима, цветные цыганские одежды и ленты в стиле хиппи, стилист говорил, что это банальщина и прошлый век.
Эстер подошла к трюмо, села. Помнится, гример сразу сказал, что с этим лицом еще намучается. Она потрогала темные круги вокруг глаз, заострившийся нос и вдруг заплакала. «Это всё не со мной, не со мной, – шептала она себе, – не со мной».
– Хотел бы я знать, кто вы такая, – раздалось из-за спины. Эстер вздрогнула, вскочила – в дверях стоял Стюарт. Пару секунд он подождал ответа, понял, что ответа не последует, прошел в комнату. – Или вы настоящая волшебница, или всё это такой наглый фарс, что прямо дух захватывает. Тогда мне очень интересно одно.
– Что же именно?
– Чем всё это кончится. Я далек от мысли, что такой известный, хотя и скандальный журналист, как Бен Лоусон, может сбежать с деньгами, получив финансирование своей передачи. Люди его породы срывают свой куш не на таких вещах. Дэвид – с ним всё ясно, у него роль посредника. Пешка, что есть она, что ее нет. А вот вы кто такая?
Стюарт подошел к ней вплотную, бесцеремонно взял за подбородок, поворачивая ее лицо к себе, как если бы собирался ее поцеловать, но ничего такого, конечно, не сделал.
– У вас же всё на лице написано. Буквально всё. Эстер, вы неглупая женщина и должны понять: карты раздает не Бен. Карты раздаю я, даже если сейчас вам кажется наоборот. Подумайте хорошенько и ответьте на мой вопрос. Сосредоточились? Слушаете?
Она, словно под гипнозом, кивнула.
– Итак. Кто – вы – такая?
– Что здесь происходит? – На пороге появился Дэвид. Он немного проспался и теперь выглядел помятым и несчастным. Стюарт внимательно смотрел на него пару секунд, стремительно размышляя.
– Да я вот, мистер Родригес, уговариваю вашу кузину сходить со мной в ресторан отметить начало нашего общего проекта, – он не только не отпустил подбородка Эстер, но даже сильнее сдавил его пальцами. – Мисс Родригес, вы будете моей дамой?
Эстебан Перейра поднялся за столом, держа бокал в руках. В шумном маленьком кафе было накурено, и из-за царящего галдежа собеседники были вынуждены кричать друг другу.
– Я хочу пожелать нашему другу, который вот-вот женится…
«Нашего друга» Антонио практически не знал. На мальчишник его вытащил Эстебан, обеспокоенный тем, что Гауди, увлеченный работой, почти не выходит из дома и выглядит усталым и больным. Напрасно Антонио говорил, что попойка только собьет его с мысли, что не развеселит нисколько, но приятель был непреклонен. Договорив свой тост, Эстебан сел обратно.
– А ты у нас когда женишься, Антонио?
– А почему это тебя так интересует? – нахмурился тот. Кажется, Перейра решил окончательно испортить вечер, но в это время в споре, развернувшемся на другом краю стола, кто-то выкрикнул:
– Я знаю, кого надо спросить! У нас же здесь сидит непревзойденный мастер по этому делу! Эй, Гауди! Антонио! На минутку!
– Я слушаю.
– Антонио, что, по-твоему, такое архитектура?
Ответ не промедлил и секунды:
– Архитектура – это… упорядоченный свет.
– Свет! – воскликнул один из гостей. – Вы слышали? Свет!
– А как же линии, краски, формы? – не согласился другой. – Гауди, вы же создаете не только здания, но и множество самых разных вещей. Они тоже – свет? Нет ли другого общего звена?
Мастер собирался что-то ответить, но его перебили.
– Антонио, а раз уж зашла речь, – раздалось на другой стороне стола, – когда мы будет гулять на твоей свадьбе?
– Когда я скажу, что пора на ней гулять, – он попытался улыбнуться дружелюбнее.
– В самом деле, Гауди, ты среди нас остался едва ли не единственный холостяк. Ты да Перейра – последние отстающие. Ну, у Эстебана, положим, еще ветер в голове не улегся, но ты-то, Антонио, ты же серьезный человек?
Эстебан наклонился к самому уху приятеля.
– Ты и впрямь слишком долго тянешь.
– И что? – спросил тот сухо, едва ли не агрессивно.
– Подумай сам, долго ли будет ждать Пепита. Ты доиграешься, однажды у нее появится кто-нибудь другой.
Антонио хотел что-то ответить, но тут земля покачнулась у него под ногами. Голову бросило в жар, как в лихорадке, но самое странное случилось с глазами – в них пролетела пелена. На какую-то секунду все звуки ушли далеко, а в оконном отражении он увидел совсем другую залу – почти пустынную, пышно убранную, с почтительными снующими официантами. И девушка, черноволосая девушка, похожая на ведьму, с тоской и удивлением смотрела на него с той стороны окна.
Эстер чувствовала себя не в своей тарелке. Заведение, куда привел ее Стюарт, было старинным, пафосным и феерически дорогим. Пересчитав некоторые цены по курсу евро в валюту Аргентины, Эстер ужаснулась и отложила меню. Стюарт наблюдал за ней с улыбкой.
– Я, наверное, испортил вам аппетит, – сказал он по-испански, отчего почтительное «вы» стало подчеркнутым и явным.
– Мне просто как-то нездоровится. Голова болит, – произнесла девушка, и похоже было, что это не отговорка – Эстер очень побледнела.
– Я знаю, что вам сейчас нужно. Немного розового вина за наше примирение и сотрудничество. Эстер, я не стану требовать от вас ответа прямо сейчас. Я просто хочу, чтобы вы играли на моей стороне. А уж я позабочусь о том, чтобы это было в ваших интересах.
Девушка охнула и вцепилась руками в стол, Стюарт удивленно поднял брови.
– Возьмите, – он мягко, осторожно поднял ее ладонь и вложил в нее бокал. – Это вас подкрепит.
Эстер послушно поднесла вино к губам, но вдруг рука ее дрогнула, и добрая половина расплескалась по столу – в отражении в окне девушка вдруг увидела нечто другое… нечто совершенно не то. Там было то же самое помещение, если судить по колоннам и арке, только выглядело оно иначе – не фешенебельный ресторан, а средней руки старинное кафе; за длинным столом веселилась шумная компания. Рыжеватый парень, в возрасте где-то за тридцать, приятной внешности, с аккуратно подстриженной бородкой, с удивлением всматривался прямо в глаза Эстер, словно мог видеть ее.
Она закрыла веки, открыла – наваждение исчезло, но тупая, тянущая боль усилилась.
– Я сейчас потеряю сознание, мне кажется, – с трудом выговорила она.
Антонио вышел на улицу, на ходу надевая плащ. На свежем воздухе чуть-чуть полегчало. Он глубоко вздохнул, пощупал лоб. Это ведь был тот же самый зал в видении, да? Расположение колонн и арки… Странное чувство нахлынуло на него. Словно бы она, эта женщина, которая ему привиделась, касается этой же дверной ручки, смотрит на то же здание…
– Эй, – на плечо сзади легла рука Эстебана, – Вельзевул, ты в порядке?
– Похоже, я заболел, – пробормотал тот.
– Да я уж вижу – ты на ногах не стоишь. Куда ты идешь?
– Я? Домой…
– Да ты же не домой, ты в мастерскую направился. Антонио, ты вообще помнишь, где ты сейчас живешь?
– Я?
– Ты снимаешь номер в гостинице, в твоем новом доме еще не закончен ремонт.
Антонио потрогал виски.
– Вот что, Вельзевул, дай-ка я помогу тебе подняться и вызову врача.
– Не надо врача… – выдавил архитектор. – Я лягу спать, всё пройдет…
– Я лягу спать, всё пройдет, – сказала Эстер. Стюарт еще некоторое время постоял на пороге.
– Вы уверены? Честное слово, я по-человечески за вас беспокоюсь.
– Это всё часовые пояса, – она нашла в себе силы улыбнуться. – Спасибо за заботу. Извините, что испортила вечер.
Девушка выглядела такой усталой и беззащитной, что Стюарту вдруг мучительно захотелось ее обнять.
– Завтра будь здоровой, – сказал он по-испански, перейдя на «ты». – Ты нужна нам.
– До завтра, – она закрыла дверь. Больше всего хотелось, как в фильмах, прислониться спиной к стене и сползти вниз. Вместо этого она добрела до зеркала – захотелось на себя взглянуть. Глаза, наверное, страшные и красные.
Эстер оперлась руками о столешницу трюмо и посмотрела в изогнутое, необычное зеркало, не иначе работы самого сумасшедшего мастера. И вздрогнула – вместо себя в своей комнате она увидела Антонио Гауди.
Архитектор развязывал галстук, когда его взгляд случайно упал на зеркало. Антонио замер. На этот раз видением дело не объяснялось – девушка была так близко, выглядела так реально, что казалось, будто до нее можно дотронуться. Он сделал шаг вперед, осторожно, словно в зеркале таилась опасность. Без сомнения, она смотрела на него, следила за ним глазами, и глаза эти выражали не меньшее удивление и страх, чем его собственные. Первой мыслью мелькнуло, будто какой-то шутник вырезал часть стены и заменил зеркало на стекло, но от этой идеи пришлось отказаться. Трюмо стояло к стене не вплотную, и в зазоре было видно, что со стеной всё в порядке. Антонио коснулся пальцами зеркала. Девушка отпрянула. Не оставалось сомнений – она его видит.
Антонио что-то произнес. Эстер пожала плечами, коснулась уха, давая понять, что не слышит его. Он метнулся, что-то разыскивая, нашел кусок бумаги, карандаш. Написал быстро несколько слов, показал ей – она не смогла прочитать из-за того, что они отобразились зеркально. Но тут уже сообразила Эстер: достала зеркальце из косметички и прислонила его так, чтобы увидеть буквы правильно. «Вы можете меня слышать?» Она отрицательно покачала головой. Он написал еще. «Кто вы?» Девушка порылась в поисках подходящего клочка, нашла газету, купленную в аэропорту. «Эстер», – только и уместилось на поле. Но Антонио, кажется, вовсе не глянул на имя. Он смотрел на дату, означенную в шапке номера, и Эстер поклялась бы, что никогда не видела такого выражения глаз. Он указал на число, посмотрел вопросительно. Она кивнула.
Антонио решил, что она, возможно, не поняла. Газета на английском, из Нью-Йорка. Американка? Снова взял свой листок, написал: «2009??» Она покивала. Он начертил: «1887 …» Девушка опять кивнула, и он понял вдруг: она знает, кто он такой. Так смотрят на старых знакомых – с узнаванием в лице. А он ничем подобным ответить, конечно, не мог. Снова схватился за виски – они пылали.
– Вы бред. Вы мой горячечный бред, прекрасная незнакомка, – с чувством произнес он, глядя в зеркало. Она вдруг обернулась к двери, а потом что-то быстро произнесла, словно бы он мог ее слышать. Отошла от зеркала на пару шагов – и… всё вдруг исчезло. В отражении снова показалась его комната… и сам Антонио, больной, безумный, всклокоченный.
– Спать немедленно. Немедленно спать, – сказал он вслух и повалился на кровать, не раздеваясь.
Эстер отвлек стук в дверь. Она открыла. В коридоре стоял Дэвид в пижаме и Бен, одетый по-уличному и почему-то промокший, словно из-под дождя.
– Стюарт сказал, тебе плохо? – с тревогой спросил кузен.
– Меня больше интересует, зачем ты ходила с ним ужинать, – сурово произнес журналист.
– Ребята, давайте завтра поговорим.
– Нет, надо кое-что прояснить, – сказал Бен. – Прямо сейчас, пока никто не наломал дров. Пустишь нас?
– Мне плохо, у меня нет сил, – взмолилась Эстер.
– Ненадолго!
Последней мыслью Эстер перед тем, как она потеряла сознание, было мелькнувшее, ироничное: «Как вовремя…»
Антонио стоял на тропинке, ведущей в гору, и ничуть не удивился, когда появилась девушка. Она прошла несколько шагов, в изумлении осматриваясь по сторонам. Чистое небо, даже чище и ярче, чем в Барселоне, яркие краски. Антонио протянул ей руку, она попробовала ухватиться, но что-то мешало, она не смогла приблизиться.
– Где мы? – спросила Эстер.
– В моем сне, – ответил архитектор. – В моем мире.
Они взошли на холм, и взгляду Эстер открылся город. Сказочный город, полный цветов и удивительных линий, не похожий ни на один из тех, что она когда-либо видела. Дома в нем, казалось, росли прямо из земли, росли сами по себе, по своим собственным законам, и ни одна линия не была вырубленно-прямой, но развивалась и извивалась, как ветви растений. Похоже на волшебство.
– Ты черпаешь отсюда идеи? – догадалась гостья.
Он пожал плечами:
– Я тут живу.
Она огляделась. Они стояли на площади, какой никогда нигде не существовало – причудливая ратуша цвета морской волны в неземных узорах; невероятные дома, видимо, жилые; плитка мостовой, где ни один кирпичик формой не повторял другой, но тем не менее был идеально подогнан к своим соседям.
– Так странно. Здесь очень тихо, а мне кажется, я слышу музыку, – промолвила Эстер. – Вот тут, – она указала на тяжелый фронтон, – Баха, тут – Моцарта, а тут, – кивком на легкомысленные цветастые витражи, – что-то совсем такое легкое, ритмичное.
– Невероятно, – прошептал Антонио.
– Что такое? – Эстер повернулась к нему, улыбаясь. Здесь, во сне, она выглядела лет на двадцать – следы переживаний исчезли, первые морщинки разгладились. Он залюбовался.
– Ты понимаешь всё.
– Что понимаю?
– То, что я не мог никому объяснить.
– Да что же тут объяснять? – Она рассмеялась, закружилась по каменным плиткам. – Эти дома – они живые! Они растут, как растения, из земли!
– Откуда ты такая? Откуда? – Он хотел ее поймать, но ему не удавалось – как это бывает во сне, тело вдруг потеряло всякую сноровку. А она – словно блик на воде – стала вдруг совершенно неуловимой. А потом блик померк – Эстер погрустнела, притихла.
– Откуда ты? – повторил Антонио.
Она приблизилась, насколько смогла – между ними всё те же непреодолимые десять-пятнадцать сантиметров.
– Не спрашивай меня.
– Две тысячи девять – это же год? Ты ведь из будущего?
– Не спрашивай.
– Я хочу знать. Я должен знать.
Он потянулся к ней поцеловать ее, но не смог – неодолимое расстояние вспыхнуло, и он проснулся.
Эстер проснулась оттого, что почувствовала: в комнате посторонний. Она улыбнулась, потянулась, открыла глаза, вспоминая сказочный сон, – и замерла. У изголовья, с подносом в руках, стоял Стюарт, распространяя запах утра, бодрости и кофе.
– Я вчера вел себя, как скотина, – сказал он самокритично. – Вот, хочу извиниться.
– Не надо было… – покачала головой Эстер, но на поднос заглянула – кроме чашки, там обнаружились еще сливки в пластике, поджаренные тосты, джем и масло. И стакан апельсинового сока, что окончательно примирило девушку с присутствием Стюарта.
– Ты как себя чувствуешь? Я беспокоился.
– Нормально, – Эстер взяла сок. В дверь в это время постучали. – Открыто!
В номер ввалилась целая делегация – Бен, Дэвид, стилист и гример.
– То ли дело, когда человек выспался, – заметил последний.
– Сегодня снимаем обзорную экскурсию, – сообщил Бен. – Ты готова?
– Но никакой цыганки, – напомнил стилист. – Мы договорились.
Эстер натянула одеяло повыше, пряча пижаму.
– Уважаемые, а может, вы все выйдете и дадите мне одеться?
Бен с подозрением покосился на Стюарта.
Из мастерской доносились удары молота. Изнывающий от жары Эстебан наблюдал, как яростно, воодушевленно работает друг.
– А что это такое будет, Вельзевул?
– Ворота для нового дома графа.
– Какие-то необычные? – Перейра потянулся к одной из странных деталей, пытаясь понять ее назначение.
– Необычные. На них будет вот такой, – Антонио показал рукой очертания, – распластанный дракон, а его голова будет выступать на зрителя так, словно дракон вот-вот оживет и слетит с ворот.
– Иногда мне кажется, что ты сумасшедший, – протянул Перейра, откладывая железку с каким-то даже испугом.
– Господи, ты только заметил? – без улыбки парировал Гауди.
– Послушай… – Эстебан прошелся по мастерской, заглянул в печь, подошел к окну. – То, что я говорил вчера про Пепиту…
– Что у нее появится другой?
– Ты не бери в голову. Я так, ляпнул, не подумав…
Антонио ударил молотом по железу.
– А ты не подумал, – голос его звучал в тон удару, – что у меня тоже может появиться другая?
– Другая? – Приятель вернулся на прежнее место, откуда лицо Гауди было гораздо лучше видно. – Антонио, что за ерунда? Какая другая?
– Американка, если я правильно понял.
– Вельзевул, откуда ты ее взял? Выдумал? Я вижу тебя каждый день, у тебя ведь нет никакой другой женщины, что ты несешь?
Мастер снова отложил молот, переворачивая будущего дракона щипцами. Потом бросил одну из раскаленных деталей в емкость, вода зашипела.
– Да в том-то и дело, что есть. Не знаю, что делать, Эстебан. Я просто… я не люблю Пепиту. Я признателен, что она любит меня, что хочет для меня нормальную жизнь, но… Я увидел, и меня обожгло. Эстебан, я не знаю, что делать.
– Как ее зовут?
– Неважно.
– Где вы познакомились?
– Неважно.
– Вельзевул, ты вообще здоров?
Это был далеко не праздный вопрос: взгляд Антонио странно застыл, а пальцы, словно у слепого, ощупывали раскрытую пасть дракона.
– Всю свою жизнь Антонио Гауди посвятил Барселоне, – доверительно сообщил камере Бен. На улице собирались зеваки, несколько нанятых охранников-испанцев оттирали особенно любопытных от съемочной площадки. – В день, когда он умер, город оделся в траурные стяги, горожане вышли на улицу, чтобы почтить память великого зодчего.
– Не стоит забывать, однако, – добавил Дэвид, – что он умер потому, что его не узнали.
– Как – не узнали? – картинно удивился журналист.
– Последние десятилетия своей жизни архитектор отдал строительству главного творения своей жизни, собора Саграда Фамилия. Вы бы и сами не узнали в этом скверно одетом, запущенном старике того блестящего светского человека, каким он был лет в тридцать. Гауди дошел до того, что ночевал прямо на стройке, в комнатушке, которую себе отгородил. Он занашивал одежду, белье до того, что скалывал булавками то, что разрывалось. Все средства, какие были, он тратил на строительство собора. Таким образом, в тот день, когда его сбил трамвай, таксист попросту отказался везти грязного нищего старика в больницу.
– Гауди опознали случайно, – окончил тираду Бен, – в морге, откуда его уже собирались хоронить как бездомного бродягу. И вот тогда Барселона, наконец, заметила, что потеряла своего любимца. Одним словом, каждый камень этого города может рассказать нам об Антонио. А что говорят эти камни вам, Эстер?
– Я думаю, нам стоит вернуться позже к собору Саграда Фамилия, – произнесла она медленно, вчитываясь в подсказку телетекста на мониторе. – А пока надо обратиться не к смерти, а к жизни Антонио Гауди.
– Стоп! – вскрикнул Бен. – Стоп!
Он вскочил, подошел к подопечной.
– Эстер, – начал он мягко, – это никуда не годится. Ты говоришь, словно рыбу вялишь, ты вообще неживая какая-то.
– Бен, извини, я еще, наверное, не втянулась.
– Втягивайся побыстрее.
– И вообще я не понимаю, почему мы снимаем вот это про Саграда Фамилия не у Саграда Фамилия, а у имения графа Гуэля.
– Потому что дальше у нас блок про Гуэля. Всё будет там, где нужно, и так, как нужно, это не твоя забота.
Оператор подошел поближе:
– Бен, не стоит ожидать, что она с ходу научится говорить.
– Тогда пусть молчит! – рассердился журналист. – Эстер, иди к воротам.
– И что мне там делать?
– Ты медиум или кто? Вступи в тактильный контакт. Погладь дракона. Закати глаза, черт побери, нам же нужно что-то снять.
– По-моему, так будет еще хуже.
– А я тебя спрашивал вообще?
Эстер вдруг заметила, что Стюарт, хоть и стоит вдалеке, внимательно прислушивается к разговору. Она поднялась со стула и послушно направилась к воротам. Оператор вернулся к камере.
– Говорить пока буду я, – мрачно произнес Бен. – Твоя задача, Эстер, красиво стоять, красиво ходить и красиво взмедитнуть.
Ворота были изумительны. Распахнутая пасть дракона выглядела живой, словно дракон пытался что-то выкрикнуть или широко зевнул. Эстер ласково погладила его морду… и вдруг почувствовала пальцы Антонио.
– Что с тобой? – Эстебан потряс приятеля за плечо, но мастер его не слышал.
Антонио ощущал, что прикасается к руке Эстер, и это полностью поглотило его. Он медленно гладил дракона, но не дракона на самом деле, а руку, повторявшую то же движение где-то в другом времени, другом пространстве. Их пальцы соприкасались в ласковом единении, первом прикосновении, которое оказалось доступным, и ни он, ни она не могли и не хотели прерваться. И вместе с тем росли боль и отчаяние от осознания того, что всё это невозможно ни прекратить, ни продолжать.
– Стоп, снято, – скомандовал Бен. – Эстер! Снято!
Та стояла у ворот, гладя дракона. Можно было подумать, что она сошла с ума – столько нежности, даже страсти было в этом исступленном жесте. Стюарт подошел ближе, рассматривая Эстер. Губы его стали кривиться от отвращения, наконец, он бросился к девушке, встряхнул за плечи:
– Да сколько же можно? Прекрати, прекрати мерзкий фарс!
Дэвид подбежал к сестре, пытаясь защитить ее от разъяренного Стюарта, но сама она не реагировала, и только через пару минут она, наконец, пришла в себя. Глаза были полны слез.
– Хватит! – выкрикнула Эстер, вырываясь. – Хватит!
Она с силой оттолкнула Стюарта. Похоже было, что какие-то слова рвутся из нее наружу, но она только закрыла рот рукой и убежала. Оператор с удивлением смотрел ей вслед:
– Бен, где ты взял эту истеричку?
Тот потянулся за сигаретой.
– Перемать. Перемать…
– Как ты вовремя! – Эстебан сидел на полу, держа голову Антонио, когда в мастерскую вбежала сеньорита Мореу.
– Господи, что случилось? Мне сказали, он вчера заболел. Что с ним?
– Потерял сознание. Пепита, посиди с ним, я позову врача.
– Да, разумеется. Антонио, – она провела рукой по его волосам, – Антонио, что с тобой? Какой лоб-то горячий…
Он приоткрыл глаза.
– Пепита…
– Я здесь, мой хороший.
– Пепита, скажи мне, когда ты смотришь на мои дома… ты слышишь музыку?
– Какую музыку?
– Неважно… – Он прикрыл веки. – Неважно…
Эстер ворвалась в номер, бросилась к зеркалу – оно выглядело обычным. Девушка колотила кулаками по изогнутой раме, ругалась, плакала – ничего не помогало.
– Что происходит? Зачем это происходит? – бормотала она то мысленно, то вслух, но ответа не было.
Врач оказался суров и непреклонен.
– Ему надо лежать, – заявил он тоном, не принимающим возражений. – Лежать в постели, если он не хочет лежать в гробу.
– Мне остаться? – спросила сеньорита Мореу, обращаясь не то к больному, не то к доктору.
– Останься, Эстер… – ласково улыбнулся Антонио.
Пепита вздрогнула.
– Он бредит, – примирительно сказал Эстебан.
– Эстер… – повторил Гауди и провалился в забытье.
Она стояла в бальной зале, а навстречу ей шел Антонио. Откуда-то тихо донесся звук кастаньет, полилась музыка.
– Откуда ты? – спросил мастер, делая танцевальные па. – Я должен знать, я должен тебя найти.
– Это ведь невозможно, – ответила Эстер, отвечая танцем. И снова, снова между ними было всё то же расстояние, которое никак нельзя было сократить.
– Не верю в невозможное, – произнес Гауди. – Если нам удалось встретиться, если мы познакомились, значит, должен быть какой-то способ.
– Антонио…
– Я тебя почти не знаю. Но как только я тебя увидел, понял, что нашел. Нашел ту единственную женщину, что мне нужна.
– Не говори так.
– Я говорю так, как есть.
Она остановилась, глядя на него.
– Эстер, разве ты чувствуешь иначе?
– Ты рвешь мне сердце.
– Ответь, пожалуйста. Я спросил.
Она закрыла руками лицо.
– И все-таки ответь.
– Я не знаю, Антонио. Я не могу об этом думать.
– Я где-то есть. Ты где-то есть. И если мы познакомились, значит, мы можем где-то встретиться.
– Где, где встретиться?! Ты разве не понимаешь? Две тысячи девять! Тысяча восемьсот восемьдесят семь! Мы в разных мирах! Как мы можем встретиться, если в моем мире, Антонио, ты давным-давно умер?!
Музыка погасла.
– Умер? – переспросил Гауди.
Она кивнула.
– Какое оно, будущее?
Она сидела на полу, он стоял поодаль, глядя на померкший витраж. Комната, словно живое существо, отозвалась на перемену настроения своего хозяина – краски стали тише и размеры словно бы меньше. Окно съежилось, витраж покоробило, словно осенний лист.
– Что тебе рассказать? Оно совсем другое. Совсем не похоже на твой мир, как мне кажется.
Он задумался.
– Да, наверное, так и должно быть.
Эстер вздохнула.
– Я не знаю, как объяснить.
– Не объясняй. Нет смысла. Лучше покажи что-нибудь.
– Как? – Она подняла глаза.
– Как я тебе, – он обвел руками комнату, улыбнулся. – Попробуй.
Девушка растерянно посмотрела.
– Не представляю, как это сделать.
– Надо просто захотеть. Встань, открой дверь наружу… и покажи.
Она поднялась и медленно, оглядываясь, подошла к выходу.
– Не бойся.
Эстер тронула странную, необычайной формы рукоятку. Антонио приблизился, заглядывая ей через плечо.
Они стояли на возвышении, и перед ними расстилался город. Прекрасный город у моря, красивый, современный, полный жизни. Гауди завороженно рассматривал его.
– Что это? – Он указал на странное сооружение, напоминающее четыре острые башенки из песка.
– Красивейший собор Барселоны. Саграда Фамилия.
– Кто его создал?
Она повернула голову, рассматривая его через плечо – такого взволнованного.
– Ты.
– Сколько же лет на это ушло?
– Не знаю.
Она поколебалась, сказать или не сказать, и всё же решилась.
– Ты его не закончил.
– Я так рано умер?
– Да нет… Ты умер глубоким стариком. Просто не успел.
Похоже было, что он что-то лихорадочно считает. Дни, деньги, годы?
– Я же давно собирался его начать… Я же давно собирался… Сколько мне было точно, когда я умер?
– Не помню.
– Предположим, семьдесят. Сейчас мне за тридцать. Тридцать пять – сорок лет в запасе. Не так уж много. Но ведь можно успеть, как ты думаешь? Можно успеть?
– Ты сможешь, – она улыбнулась. – Я верю, что сможешь.
– Ты ведь будешь со мной?
– Нет.
Небо вдруг посерело.
– Это всё наваждение, Антонио. Наверное, мы должны были встретиться. Наверное, я должна была тебя предупредить, что времени мало. Но это всё, больше нам нечего ждать.
Она потянулась погладить его по щеке – и снова не смогла прикоснуться.
– Прощай, Антонио.
– Ты вызвал неотложку? – крикнул Дэвид.
Бен что-то ответил.
Эстер подняла голову, оглядываясь:
– Что случилось?
– Ты потеряла сознание, – ответил Стюарт.
– А как вы узнали?
– Бен поехал привезти тебя обратно на съемки. Мне сказали, ты в номере, но никто не смог достучаться. Пришлось вызывать портье с запасным ключом.
Журналист в это время смотрел на Дэвида.
– Мне кажется или ты опять набрался?
– Бен, я исключительно из-за волнения.
– Пойдем-ка выйдем.
– Бен, всё в порядке…
– Идем.
Стюарт сел на полу у кровати, куда они только что подняли и переложили Эстер.
– Если бы ты знала, как я зол на себя.
– Почему?
Он схватил ее за руку – ту, с заклеенным порезом, стиснул.
– Ты же мошенница. Я это знаю. Я навел о тебе справки, тебя разыскивает Интерпол. Тебя вывезли из страны под чужим именем. Я знаю это всё.
– Что же ты ничего не предпримешь?
– Не могу. Во-первых, Гауди. Я еще не понял, к чему это всё ведет.
– А во-вторых?
– А во-вторых, ты мне небезразлична. Это меня убивает, я этого не хочу. Но ничего не могу с этим поделать.
Эстер высвободила руку, отвернулась, пусто глядя в стену.
– Ну так поделай с этим что-нибудь. Я тоже этого не хочу.
– Вас спрашивает сеньорита Мореу, – почтительно сказал помощник. Антонио, изучавший заложенный фундамент Саграда Фамилия, поспешно выбрался по лестнице наверх.
– Ты испачкался, – сказала Пепита вместо приветствия, отряхивая ему лацкан пальто.
– Это не имеет значения.
– Ты изменился, – она вгляделась в его лицо – за несколько недель, что они не виделись, Гауди как-то повзрослел, стал серьезнее, суше… безрадостнее, что ли. На переносице появилась вертикальная морщинка. – Зачем ты меня звал?
– Хотел поговорить.
– Если ты про Эстер… я всё знаю.
– Что ты знаешь? – удивился Антонио.
– У тебя есть другая. Большего я не хочу и не собираюсь знать.
– Нет никакой другой.
– Антонио…
– Эстер являлась мне во сне, была моим наваждением, моей музой, если хочешь. В реальности этой женщины не существовало.
– Антонио… – Пепита перебила. – Прежде, чем ты скажешь еще что-нибудь… Ты должен узнать. Позавчера я приняла предложение Эстебана Перейры.
– Дэвид, еще раз увижу тебя пьяным – убью, – пообещал Бен. – Ты всё запомнил?
На столе лежали чертежи – поэтажный план музея, схема подключения сигнализации.
– Я там вырос, – сказал Дэвид. – Я знаю это всё, как свои пять пальцев.
– Смотри у меня, – пригрозил журналист. – Что у нас получается по времени?
– Стюарт все-таки настаивает на прямом эфире?
– Мы все настаиваем на прямом эфире. Без прямого эфира эта затея не имеет смысла. Что по времени?
– Я всё помню! – обиженно воскликнул Дэвид. – Вот тут, – он ткнул пальцем в план, – меняется охрана в музее. Я отключаю сигнализацию. Забираю схему из архива, потом у меня пятнадцать минут, чтобы добраться до места съемок и показать эскиз Эстер. На это у меня три минуты. Еще пятнадцать – добраться обратно и вернуть чертежи на место. Итого – сорок пять минут на всё про всё.
Послышались шаги, Бен проворно накрыл чертежи газетой. Вошла Эстер.
– Всё готово, – сказал Дэвид. Журналист всмотрелся в лицо соучастницы – словно мог по нему прочитать, будут с ней трудности или обойдется.
– Мне всё равно, – произнесла та.
– И ты не пожелаешь мне удачи? – удивился кузен.
– Мне всё равно, – повторила Эстер.
– Линдсей умер.
Граф Гуэль сидел в мастерской и пытался понять, почему ему так неуютно. Потом осознал – холодно. В мастерской, где всегда горела топка, кипела жизнь, стало до дрожи холодно, словно в склепе. Антонио, осунувшийся, полулежал в кресле.
– Жаль его. Хороший был пес, – отозвался мастер.
– В городе поговаривают про тебя и какую-то американку.
– У Перейры длинный язык.
– Значит, правда?
– Правда в том, что я всё потерял. Друга, невесту. И американку… американку я потерял тоже. Вроде бы я приобрел цель в жизни. Но неужели я всё отдал за эту самую цель?
– Настоящая цель, возможно, того и стоит. Твоя цель – настоящая?
Антонио надолго замолчал.
– Я знаю, как с ней попрощаться, – ответил он совершенно невпопад. – Я нарисую нам дом. Самый роскошный, самый безумный дом, который я никогда не построю. Нарисую этот эскиз, а потом сожгу его. А потом пойду к цели, и уже никуда не сверну.
– Звучит ужасно, – признался друг.
– Я знаю, граф. Но ведь настоящая цель того стоит?
– Да.
– Тогда, Гуэль, сейчас тебе лучше уйти.
Эстер посмотрела на часы. Под светом софитов, посреди съемочной площадки, стояла чертежная доска. Бен был весел, носился, отдавая последние распоряжения, но Эстер замечала, что украдкой он то и дело смотрит на таймер, расположенный над одной из камер. Стюарт, мрачный и серьезный, сидел в зрительном зале.
Эстер жалела, что не поговорила с Дэвидом. Что ей помешало? Она припомнила, что в сущности, с тех пор, как она ввязалась в эту авантюру, они не сказали с братом и пары слов. Если бы они поговорили, то, наверное, она бы удивилась, отчего это архитектор – и неплохой архитектор, насколько она могла в этом понимать – вдруг так возжелал денег, что превратился в банального взломщика. А он спросил бы, как это она, учительница рисования, оказалась такой дурой, что позволила втянуть себя в махинацию с крупными суммами, мафией и наркотиками. И в это дурацкое телешоу. Хотя второе, конечно, напрямую следовало из первого. И, пожалуй, это был бы совершенно бессмысленный разговор.
А Дэвида всё не было.
– Пора начинать, – сказал Стюарт, и по его виду Эстер вдруг поняла, что Дэвид не придет. – Пора начинать, – повторил он, обращаясь к Бену. Тот жизнерадостно улыбнулся. Эстер оглянулась, ища, куда бы сбежать, но у выходов стояла полиция. Стюарт перехватил ее взгляд, усмехнулся. – Прошу на сцену, моя дорогая.
– Мы находимся в бывшей мастерской Антонио Гауди… – начал Бен.
Антонио стоял у чертежной доски. Их дом должен был стать совершенством. Подлинным триумфом всех идей Гауди, и воплощенных, и невоплощенных. Там, на центральной площади его придуманного города, он должен был вырасти, прекрасный, как замок короля, – для своего создателя и для лучшей, самой понимающей, самой близкой из женщин.
Антонио провел первую линию.
Слепили софиты. Эстер сложила руки, словно в молитве, сжав между ладоней грифель. Бен что-то говорил в микрофон, она не вслушивалась, потому что уже не могла вслушиваться. Рядом со Стюартом сел человек в штатском с лицом полисмена. Эстер сама не понимала, за какую соломинку хвататься. Она пыталась припомнить хоть что-нибудь из того, что видела в придуманном мире.
«Представим, что Антонио нарисовал бы для нас дом…» – сказала она себе и провела первую черту.
Дом рос, подобно цветку. В нем прорастали комнаты, распускались дымоходы, послушными арками поднимались скаты крыши. Антонио чертил комнату за комнатой, и каждая из них представала в его воображении – это кухня, это гостиная, это детская. Каждую он мысленно наполнял мебелью, каждая ждала своих хозяев. На входе в одну из них он замер – это была спальня, и если до этого ему удавалось отогнать мысль, что дом никогда не увидит своих постояльцев, здесь горькая истина обрушилась на него во всей полноте.
Но он всё равно продолжил – он должен был закончить.
Эстер продолжала лихорадочно чертить.
В какой-то момент обе доски, разделенные временем, словно бы соединились в одно целое.
Что-то вспыхнуло, съемочная площадка погрузилась во тьму. Буквально тут же здесь и там засветились огоньки мобильных телефонов.
– Всем оставаться на своих местах! Полиция! – выкрикнул кто-то.
Стюарт тоже вскочил, как и все, пытаясь разглядеть, что происходит. Возле Бена уже стояла пара полицейских, не давая тому сбежать. Однако, как Максвелл ни всматривался, Эстер он не находил.
– Сэр, – подбежал помощник, – она исчезла!
– А эскиз?
– Эскиз на месте, сэр!
Вокруг творилось черт знает что.
– Я знал, что ты придешь, – сказал Антонио, не оборачиваясь. Перед ним только что образовалась огромная двуспальная кровать с пологом, и это был последний предмет в созданном доме. Эстер прошла, встала рядом с мастером.
– Этот дом – для нас?
– Да. Прощальный подарок тебе и мне.
– Прощальный?
Эстер положила руку ему на спину – осторожно, будто каждый сантиметр испытывая, не осталось ли того расстояния, что их разделяло. Не осталось. Совсем не осталось. Вообще.
– В этом мире бывает утро?
– Наверное, – Антонио пожал плечами, кутаясь в одеяло и прижимая к себе Эстер.
– Утром нам придется вернуться, – сказала она, заранее ужасаясь. – Каждый к себе.
– Не плачь, родная.
– Я не представляю, что там делать. Ради чего жить. У тебя есть твой собор, он твоя цель, твой смысл. А у меня?
Антонио обнял ее крепче, поцеловал в макушку.
– Не знаю, родная. Давай не будем загадывать.
Она живо повернулась, приподнялась на локте, разглядывая его.
– Но ведь пока же не утро, правда? Еще ведь не утро?
– Не утро, – с готовностью подтвердил он.
В маленьком бунгало на берегу моря работал телевизор.
– …Самая загадочная история, связанная с именем Антонио Гауди.
Смуглая женщина оставила посуду, которую мыла на кухне, и сделала звук погромче. Передачу вел какой-то молоденький журналист. Рядом с ним показали респектабельного бизнесмена средних лет, с благородной сединой на висках. Титры внизу экрана сообщили, что это Стюарт Максвелл.
– Я сразу понял, что передо мной мошенники, – сказал мужчина. – Но идея реалити-шоу показалась мне очень интересной. Я согласился.
– Значит, Бенджамен Лоусон не знал о скрытых камерах?
– Не знал. И благодаря этому мы получили уникальные кадры – как готовится ограбление музея, как мошенники обсуждают свои планы.
Нарезка кадров из старых передач. Женщина посмотрела в окно: на берегу играл мальчик, строил песчаную башню. Она распахнула раму:
– Иди обедать!
– Сейчас, ма, – мальчишка кивнул, но от строительства не отвлекся. Женщина вернулась к телевизору.
– …Дэвид Родригес и Бенджамен Лоусон были осуждены за попытку ограбления музея, – продолжал юноша. – Но вот вопрос – что же случилось с Эстер? Спросим у нашего гостя.
Снова на экране появился Стюарт.
– Для меня самого это до сих пор загадка. Не знаю, как Эстер удалось выйти из полностью оцепленного помещения. Это было невозможно.
– Как вы думаете, на самом деле у Эстер был какой-то дар?
Молчание.
– Я не уверен, но… да. Я думаю – да. И где бы она ни находилась, я надеюсь, что она счастлива.
– Вот несносный ребенок, – пробормотала женщина и вышла на улицу. – Иди обедать! Сейчас вернется отец.
– Мамочка, я еще не достроил!
Четыре острые башенки из песка украшали берег моря. Женщина улыбнулась, вытирая руки полотенцем.
– Пойдем обедать, Антонио, – сказала Эстер. – Еще достроишь. Еще успеешь достроить.