— Спасибо, ма! Борщ — супер!
— На здоровье, Петя! Ещё наливай, если хочешь.
— Не, ма, всё. Я чайку…
Он вскипятил чайник и заварил себе крепкого зелёного чаю, прямо в чашке. Достал из холодильника кусок сырокопчёной колбасы, твёрдой, как деревяшка. Остро оточенным ножом отрезал от него пять тонких, полупрозрачных ломтиков. Сунул один в рот и стал, причмокивая жевать, прихлёбывая горький, крепкий чай без сахара мелкими глотками. Хм… ничего, ощущеньице. Встал и подошёл к окну, держа кружку в руке.
За окном в темноте и холоде сыпалась снежная пыль, видимая только в конусе света от уличного светильника, висящего на столбе у калитки в их двор. Звёзд не было видно, как не было видно и самого неба — на его месте наблюдалась какая-то неоднородная полутёмная мгла. Хрум-хрум, взик-взик — какой-то спешащий прохожий тенью прошел по заснеженному тротуару вдоль их забора.
«Раз снег визжит, значит под тридцать…», — он отвернулся от морозного окна и сел на табуретку, лицом на запад, глазами в стол. Взял очередной ломтик колбасы, сунул его за щеку и осторожно отхлебнул из горячей кружки, тихонько крякнул и поднял глаза. Ну и, что у нас там…
Тёплая лохматая точка… Она была не тёплая, не лохматая, и совсем не точка. Но других определений для её обозначения он подобрать не мог. И ничего страшного в ней не было. Совсем ничего. Ну, и какого он тогда так позорно бежал от Боржча? Лучше надо было зайти вовнутрь, и выяснить, что это такое. Может это… Вот, блин, даже представить себе не могу, что это может быть. Валетчик бы, наверное, уже целую теорию составил на эту тему, он парень умный. Да… Умный-то, умный, но какой-то сломленный, это видно сразу — укатали его тени подземелий ещё до того, как мы с ними встретились на самом деле. Не надо его привлекать к решению этой задачки. И не буду я его больше звать Валетчиком, он теперь Стеклярус, пусть им и остаётся.
Точка слегка пульсировала и мерцала, и казалось, росла. Ну-ну. Он отставил полупустую кружку и быстро проглотил полупережеванную колбасу, когда ощутил внутри себя движение лёгкого голубого мотылька пламени. Ну-ну, а этот чего тут разволновался? Мотылёк нервно колыхался словно собирался куда-то лететь. Хм, подумал Мэт, интересное явление. Затем, словно по какому-то наитию, мысленно дунул на огонёк и сказал ему — лети! Тот мгновенно сорвался с места, как-то удивительно быстро полетел и слился с лохматой точкой, отчего та посинела и обрела объём. Объём колыхался и вибрировал, растягивался и ниспадал, и совершил ещё много непонятных мгновенных телодвижений и трансформаций, пока не превратился во что-то наподобие надутого кубика. Этакий синий, мерцающий, колеблющийся квадратный клубочек. Мягкий, маленький клубочек. Живой.
— Хо, — сказал Мэт, — интересно, интересно…
Синий колыхнулся, поворочался из стороны в сторону, и… уставился на него. Непонятно чем, но точно — уставился. Мэту стало весело и щекотно одновременно, и он улыбнулся Синему, как старому знакомому, и сказал ему:
— Ш-ш-ш…
— Ш-ш-ш, — согласился Синий.
— Здорово! — сказал Мэт.
— Здорово! — подтвердил Синий.
— Ты кто, эхо? — весело поинтересовался Мэт.
— Я кто — эхо? — удивился Синий.
— Ого! — очень удивился Мэт, — ты что, меня понимаешь?
— Я кто? — повторил Синий.
Мэт немного растерялся и не ответил ему сразу.
— Кто я!? — с нажимом потребовал тот. — Кто я!? Кто я!?
— Стоп машина! — с улыбкой сказал ему Мэт. — Чего развякался тут — «кто я, кто я»? Если ты глюк, то тебе по барабану. А если не глюк, то обязательно разберёмся, кто.
— По стене ползёт паук, пригляделся — это глюк!
— Молодец! Кто тебя этому научил? — на душе было легко, словно нарыв, давивший на него изнутри, наконец, лопнул.
— Корней… Ты не Корней, он большой и красный, а ты большой и белый. Плохо, ничего не помню… А где другие?
— Кто? — с неподдельным интересом спросил Мэт.
— Другие… Были другие… Не помню. Меня кто-то дёргает, не пойму, кто. Перебивает управление. У него выше приоритет, не могу перехватить. Могу видеть. Показать?
— Что показать? Может, попробуешь объяснить по порядку? Кто другие, какой Корней и чего он дёргает…
Внезапно, перед его взором возник чёткий образ дрона, сосредоточенно на него смотрящего. От неожиданности Мэт вздрогнул, выхватил Синего из объёма и спрятал внутри себя. Он так и не понял, почему это он испугался, но зато понял кого. Он его сразу узнал, это был Педро Крот, тот самый, которому они продали взрыватели с Валетчиком два года тому назад. И тот самый, который послал их в смертельную экспедицию в подземелья опасного Четвёртого Бастиона
«Что же это за… такое это за?» — невразумительно бормотал по себя Мэт. Невразумительно потому что, то, что с ним сейчас произошло вразумительно никакими его словами и мыслями описано быть не могло. Нет, он всё ясно осознавал и представлял, так сказать, «зрительно». Но вот описать… Это было выше его лексических возможностей. По-простому говоря, у него не было для этого подходящих слов, чтобы описать случившееся с ним, из ряда вон выпадающее, ужасное явление — он только что, реально, видел происходящее за многие тысячи километров от себя. И ужас был в том, что видел не по телевизору, не через Интернет, и не ещё каким-либо техническим способом, чему бы он сроду не удивился. А видел он неизвестно как, через какой-то синий огонёк, который был неизвестно чем. И это, неизвестно что, с ним разговаривало, задавало вопросы и напрямую предложило посмотреть на Педро Крота в интерьере. И действительно показало его в интерьере и во всей красе! Кстати, в этом интерьере он сразу узнал таверну сталкеров Боржч. Вот тебе и борщ со сметаной. Как? Каким образом оно… он это сделал? И каким образом он это увидел? То есть — кто в этом виноват, Синий? Вот зелёный перец, просто башка пухнет!
Однажды ему довелось попасть в автодорожное происшествие, он тогда только начинал самостоятельно ездить на своей машине, и навыка управления у него ещё не было — на скользкой дороге его занесло и, пока он не справился с ситуацией, успело несколько раз развернуть вокруг своей оси и еле-еле не размазало о каменную стенку. Тогда его удивил один момент — во время самого происшествия он нисколько не испугался, не потерял хладнокровия и действовал быстро и уверенно. Но затем, когда всё уже было позади, его стало немилосердно трясти так, что он не сразу смог завестись и поехать дальше. И вот тогда-то он испугался по-настоящему. Вот и сейчас Мэта весьма заметно трясло, а в голове была каша, и она кипела. То есть, он просто был уверен, что голова у него перегрелась и кипит. Он осторожно потрогал холодными руками лоб — нормальный, тёплый, дым не идёт. Кошмар, о чём он думает! Ага, ты ещё крышу проверь, на месте ли — саркастически сказал он сам себе, а то, может, её уже нет — уехала! Однако полноценный сарказм не получился, так как машинально он поднял глаза в гору, явно отслеживая положение неустойчивой крыши. И сам себе сказал — ну, ты, совсем уже ничего не соображаешь, дурик. Чё, больше думать не о чем? Давай, думай, и решай, что дальше делать.
Да! И вот что странно — при всём при этом, его почему-то не покидало ощущение, что всё нормально, что всё здорово и прекрасно, и что дальше непременно будет ещё лучше, чем прежде, и все его теперешние проблемы сгинут в омут и больше оттуда не выгинут. Ну, в смысле, пупец им придёт. Полный.
Вот, блин! Сходил, называется на прогулку, проверил проблему свою психическую. Были у меня просто глюки и непонятки в душе, а теперь стали мегаглюки и меганепонятки. Правда, во всём хаосе этих невнятных мыслей и терзаний, он выделил один утешительный момент — непонятный синий огонёк, или попросту, Синий, не жил своей жизнью, а слушался его беспрекословно. Вернее, Мэт сам управлял им, так же спокойно и без напряжения, как, например, своей рукой — захотел, вселил его в «лохматую» точку, захотел — выселил. То есть, налицо контроль над ситуацией, хоть слабое, но всё же утешение. Кстати, а где эта «точка», куда делась? Сколько он ни всматривался в западную сторону, видно её нигде не было. Сплошная темень, и всё. Вот! Тоже странное явление — была, и нету. Почему была — вопрос. Почему нету — вопрос. И что это вообще такое — вопрос вопросов! Мегавопрос мегавопросов! А ответов-то, нет! Тю-тю-тю…
Тут он заметил, что грызёт ногти сразу на обеих руках. Тьфу, шизик! Никогда за ним такого не наблюдалось. Не дай бог, мать увидит, точно скорую вызовет, подумал он. Вот они тогда приедут, и сразу на все твои вопросы вколют тебе в задницу один огромный ответ. По самые эти самые. И сразу все твои вопросы кончатся, и будет тебе тогда полное счастье. Петюня. Потому, что ты, Петюня, дурак, в школе не учился и институтов не кончал и на вопросы отвечать не приучен — токарей-слесарей не учат, как с синими огоньками обходиться надо. Точить-сверлить, учат. Нарезать-разрезать, тоже учат. Даже станки с программным управлением тебе под силу, токарь, а вот, что-то умное придумать с этой синей… с этим синим, ты не в состоянии. Вот и выходит, что никакой ты не токарь, а самый ты настоящий пекарь. Хотя… нет. Настоящим пекарем быть, тоже большой интеллект нужен.
Он сидел на кухне за столом, и было уже поздно, и уже очень хотелось спать, и ни черта было не понятно. И постоянно присутствовало ощущение нереальности происходящего — просто не верилось, что всё это происходит с ним. А синий огонёк в его душе умиротворённо колыхался, ничем другим его не тревожа, наоборот, от него веяло спокойствием и домашним уютом. Вот тебе и на. А за окном, на улице, в реальном мире, прохрумкала и провзикала сквозь морозную мглу какая-то весёлая компания — шумела музыка из мобильников, хохотали девчонки и басовито ржали пацаны. Было им весело и беззаботно, а ему было тоскливо и завидно — хорошо им, нет у них никаких проблем с синими огоньками, островами и нереальными тенями. Он встал, открыл холодильник, взял с боковой стенки бутылку — сибирская водка, настоянная на зёрнышках лимонника манжурского, разрезанных пополам. Затем вдумчиво взглянул на ровные рядки розовых пластинчатых ломтиков копчёной кеты, лежащих на тарелочке в обрамлении нежно-зелёных листиков маринованной черемши. Слегка взболтнул прозрачную как роса, с лёгким светло-желто оттенком, огненную жидкость — новогодними искорками вспыхнули мелкие пузырьки, закручиваясь в хрустальных водоворотах и… поставил на место. Хорошая это штука, да только сейчас совсем не хочется ему туманить свой и без того затуманенный мозг. Вырубил на кухне свет и потопал к себе.
— Ма, я посижу чуток, и спать.
— Да, сынок, спокойной ночи!
Хитромордый Кеша, конечно, уже занял оборонительную позицию под компьютерным столом, и готовился без боя её не сдавать. Мэт усмехнулся, сиди, глупыш, никто тебя не тронет сейчас. Я не долго. Напялил, не спеша, обязательные сетевые атрибуты — перчатки и обруч, и воплотился в танке-обсерватории в образе своего боевого «мула».
Снеж и Стеклярус о чём-то спокойно беседовали. Снеж ещё не закончила зарядку, а Стеклярус уже перестал суетиться. Мэт некоторое время, молча, их разглядывал, не подавая вида, что вернулся. Они болтали о всякой ерунде — чем Карпаты отличаются от Урала, что у них есть схожего, и где в конечном итоге лучше провести отпуск, и вообще. Сплошной флуд. Он смотрел на них, смотрел, в полной отрешенности от действительности, пока не обнаружил, что опять видит нечто.
«Ну, вот, начинается, — с вялой тоской подумал он. — Сейчас на меня посыплются всякие напасти — и буду я всё видеть, всё слышать, и ещё, не дай бог, всё знать. И за что мне такая радость?»
Нет, тёплых точек больше не наблюдалось. Зато, глядя на Стекляруса, он ощутил его образ. Да, именно образ. Не вид, но образ — лёгкое прозрачное облачко с радужным отливом, даже скорее, лёгкий намёк на облачко — вот ближайшая аналогия этому видению. И он его не видел — он его ощущал. То есть, не глазами, а… Чем? И в этом прозрачном, эфемерном облачке он различал мельчайшие мерцающие… крапинки. Их было много — мириады, и они, посверкивая, качались на незримых волнах, кружились, образуя сияющие вихри и светящиеся туманные водовороты, плыли, уносимые течениями пылающих еле ощутимых огненных потоков… И было это завораживающее и очень красивое зрелище. Даже нужно сказать — прекрасное видение, такое, что дух захватывало. Сначала все крапинки показались ему совершенно одинаковыми. Затем стали замечаться особенности — размер, цвет, характер мерцания и даже вес у всех были отличные. И всё это он замечал тем лучше и чётче, чем дольше и внимательнее всматривался в этот, блистающий, неожиданно открывшийся ему мир.
«Надо же, — с лёгким удивлением подумал Мэт, — человек изнутри весь светится! И как это всё похоже на звездные системы. Даже созвездия можно различить. Это прямо как звёздный мир, как Вселенная. Да, Валетчик, то есть, Стеклярус, сюда бы твой телескоп нацелить да посмотреть».
Возможно, и даже, скорее всего, наверное, этот, ощущаемый им образ на самом деле «выглядел» совершенно не так, как ему это показалось — просто, встречаясь с новым, неведомым ранее явлением, наш разум пытается подобрать ему наиболее подходящую аналогию из своего арсенала известных и уже устоявшихся понятий и определений. И точность приближения к действительности в отображении нового явления будет тем выше, чем богаче и обширнее этот арсенал.
Через некоторое время он с неохотой оторвал «взгляд» от внутреннего мира Стекляруса и перевёл его на Снеж — непохожесть и похожесть одновременно — другая форма облака и другие очертания «созвездий», вихрей и потоков — свой уникальный мир. Мэт не считал себя романтиком, наверное, потому, что не знал точно, что это такое, но сейчас он залюбовался красотой внутреннего мира своей недавно обретённой подруги, и с замирающим дыханием следил за стройными изменениями в его структуре. Это было нечто невообразимое — вселенная Снеж казалась ему прекраснее всего, что он когда-либо видел. Во-первых, это сияющие своей чистотой и необычайной сочностью краски, во-вторых, это плавные и изящные изгибы звёздных спиралей и скоплений, в-третьих, это кристальная ясность и прозрачная глубина всего её облачного образа, в-четвёртых… в-пятых… Он заворожено смотрел и смотрел не в силах отвести «взгляд» от этого дивного видения, а Снеж всё беседовала со Стеклярусом, и в её внутреннем мире происходили самые разнообразные изменения, и неожиданно он понял, что улавливает, чувствует суть этих изменений. «Это, наверное, её эмоции, её настроения, подумал он. Если так дальше пойдёт, то я смогу видеть и понимать всю её внутреннюю жизнь. Совершенно неясно, зачем мне это надо, и почему именно мне, но, что я могу с этим поделать? Я этого не хотел, я даже не знал, ни сном, ни духом, что такое, возможно, что вообще возможно такое хотеть».
Наверняка мой дрон снова тут не причем, наверняка это я сам так умею. А роль дрона во всём этом не более чем роль мушки на конце ствола — просто помогает прицеливаться. И стоит один раз «прицелиться», или, вернее, настроиться на кого-то, как дрон становится ненужным. И чтобы в этом убедиться, и чтобы не было больше сомнений на это счёт… Он снял перчатки и обруч, бросил их на стол, и, для чистоты эксперимента вырубил ещё и компьютер, нисколько не заботясь о корректности своих действий по завершению соединений и программ. Глубоко вдохнул, задержал дыхание, и медленно выпуская воздух сквозь сжатые губы, закрыл глаза. Экраны погасли, и компьютер затих. В комнате воцарились темнота и тишина. Плотные шторы не пропускали даже всполохи рекламных иллюминаций над административным центром их района. Вначале было пусто. А потом, далеко на западе, сквозь закрытые веки, опущенные шторы и тысячи километров зимней темноты, он увидел то, что ожидал, и совершенно уже этому не удивился…
Он лежал одетым на своей не расправленной кровати и спокойно спал. А его внутренний мир на подсознательном уровне вёл титаническую работу — усваивал и упорядочивал полученную за день информацию. Отголоски и промежуточные результаты этого труда иногда выдавались наверх, на рассмотрение дремлющего сознания, в виде сновидений с образами, звуками и ощущениями впечатлений, и далее, закреплённые ассоциативными связями, отправлялись на хранение в сплетения нейронных сетей и использовались по необходимости.
Во сне он видел себя одновременно и со стороны, и изнутри — такой огромный, бескрайний, живой мир с сияющими звёздными россыпями обиталищ разума и таинственными тёмными туманностями первобытной, неосвоенной материи. По стремительным транспортным магистралям силовых полей неслись потоки энергетической плазмы, питающие все происходящие в этом мире события. Радужными всплесками радиаций вспыхивали мыслительные процессы, пронизывая упорядоченные структуры хранилищ жизненной информации, с газообразными облаками эмоций и пылевыми поясами несформировавшихся ещё понятий.
Интересно, думал он во сне, это всё очень красиво и познавательно, но где нахожусь здесь я? Где моя душа, которая определяет именно меня, а не какой-то там мыслительный процесс? Душа должна быть чем-то особенным, чем-то очень своеобразным, чтобы быть узнанной сразу и однозначно. Но, ничего подходящего под эти свои представления он не видел. Процессы, поля, потоки, области, вихри… Должна же где-то быть душа. Не может же быть так, чтобы её не было. Не зря же мы говорим — «на душе полегчало», «душа просит», «от души желаю», «душа поёт», «душенька моя»… так что, определённо должна быть душа. Может, у меня ещё не хватает сил, чтобы видеть? Или, может, у меня не хватает ума, чтобы понять то, что я уже вижу? Жалко, что я не астроном, думал он, может быть, будь я астрономом, я бы лучше разобрался, что здесь и как? Или, может, будь я каким-нибудь учёным, хотя бы, например, экономистом, я бы лучше мог понять, что я сейчас здесь вижу? В смысле, точно бы разобрался. И самое главное — как мне теперь с этим быть, и что мне теперь с этим делать?
А мир его жил, не задаваясь подобными вопросами, своей неведомой и непознанной жизнью. В нём постоянно что-то происходило — вот, блеснув яркой вспышкой новой звезды, пришла к нему мысль: — «Был я раньше просто психом, а теперь стал психом ненормальным». Звезда угасла — мысль ушла. Вот зелёная вспышка в прагматичном шаровом скоплении: — «Всё, в понедельник иду в кадры требовать восстановления в прежней должности, старых глюков у меня уже точно не будет». Вот туманными, лиловыми облаками вторглись в поле его «зрения» смутные сомнения:
— «Да я ли это? Да со мной ли всё это творится? Может, во сне мне просто снится сон — что я пошёл на Остров, встретил Снеж, разбудил Синего в своей душе и вселил его в лохматую точку, что Валетчик заменил Стекляруса, и что я могу видеть разные непонятные штуки, например, как вокруг Снеж крутится чёрная муха…»