- Что вы называете инцидентом?
- Ну вашу встречу с Дейвом и компанией. До появления всадника...
- Какое безобидное словечко. Вы бы желали вашей жене и дочери такого "инцидента"?
- Пожалуйста, не придирайтесь к терминам. Я хочу сказать, что лес был полон народу, особенно в районе стоянок машин и вдоль шоссе, опоясывающего лес. И никто, никто не видел всадника! Он растворился в воздухе. Зато мы имеем три обезглавленных трупа. Ведь не с неба они свалились?
- Это уж точно, капитан. Тут наши свидетельства ни на йоту не расходятся.
- Почему всадник был одет в форму французского офицера? - встрял я и нарушил их оживленную беседу.
На меня покосились с неудовольствием. Дженни перевела, полицейский без особой охоты объяснил:
- Мы тщательно проанализировали показания миссис Галлей, мистера Джефферсона и мистера Франклина. Они единодушно утверждают, что на всаднике был синий военный мундир. Костюм, взятый из музея американской кавалерии? Но даже в прошлом веке американские кавалеристы не носили на груди шнурков. Мы навели справки. Выяснилось, что всадник был облачен в парадную форму французского драгуна эпохи Наполеона: белая перевязь наискось, желтые эполеты...
- Красные эполеты, - поправил я.
- Что он сказал? - встрепенулся полицейский.
- Как всегда, глупости, - ответила Дженни.
- Нет, что он сказал? Переведите!
- Профессор демонстрирует свою эрудицию. Он специалист по французской истории. Он может обрисовать форму одежды всех видов войск до мельчайших деталей.
- Пожалуйста, - попросил полицейский.
Я обрисовал. Полицейский строчил в блокноте. Потом полицейский перелистал блокнот, перечел какую-то запись.
- Потрясающе! Все совпадает.
Он снял очки и впервые взглянул на меня как на респектабельного субъекта.
- Вы нам дали очень ценные сведения, профессор. Этот маньяк-убийца, наверно, захочет раздобыть и другие атрибуты французского военного обмундирования. И тут...
Полицейский не закончил фразы, не стал меня вводить в курс операции.
Дженни перевела.
- Вы на правильном пути, - сказал я. - Надо проконтролировать точки сбыта антиквариата.
Я старался не замечать испепеляющих молний Дженни.
- Мистер Сан-Джайст, - как бы мимоходом поинтересовался полицейский, - вам никогда не приходилось служить в полиции?
- Я рядовой читатель детективной литературы, - быстро пробормотал я, поняв, что несколько высунулся. - Кстати, Голливуд, случайно, не проводил массовку?
- Проверяли, - поскучнел полицейский. - Никаких массовок в этот день не проводилось. Никаких фильмов с участием французской кавалерии в Голливуде давно не снимают.
И захлопнул блокнот.
- Спасибо, мистер Сан-Джайст. Благодарствую, что вы нашли силы хоть в чем-то нам помочь. Миссис Галлей, я бы желал побыть с профессором буквально минуту наедине. Уверяю вас, у следствия больше нет и не будет к нему вопросов. Мы объяснимся на пальцах, но без присутствия дам.
Дженни передернула плечами и вышла. В дверях, правда, обернулась и со слабым подобием улыбки:
- Выздоравливай, Тони.
Полицейский проводил ее глазами, покрутил в руках очки и, решив их не надевать, повернулся ко мне. От его взгляда было некуда деваться.
- Профессор, я говорю очень медленно и надеюсь, вы уловите суть сказанного. Я принимаю во внимание ваш возраст и искренне вам сочувствую. Именно поэтому я позволю себе... Да, есть разница: читать детектив, лежа на диванчике, или влипнуть в детектив самому. Конечно, миссис Галлей отчаянно храбрая девочка, но в той страшной и неожиданной ситуации, в которой вы оказались, нельзя, никак было нельзя оставлять женщину одну. Вы меня понимаете?
- Ай андестенд, - ответил я.
* * *
Дженни взяла меня из госпиталя через четыре дня, объяснив, что каждый день стационара стоит очень дорого, а моя страховка вряд ли годится в Америке. О страховке мы говорили неоднократно и подробно. Дженни послала от моего имени письмо в соответствующие инстанции с просьбой возместить лечение в госпитале. Разговоров на другие темы Дженни старательно избегала, да и я не рвался.
Меня поселили наверху в кабинете, посадили на вегетарианскую диету, возили в госпиталь на перевязку, следили, чтоб я не поднимал на руки Элю и выполнял медицинские предписания - в частности, прогуливался по квартире, ежедневно увеличивая количество шагов.
Вообще, Дженни вела себя идеально, но ближе чем на метр ко мне не приближалась. Держала дистанцию. Она научилась смотреть как-то мимо меня, да и я не ловил ее взгляда. И тем не менее - вот это было ново! - я чувствовал, что за мной все время наблюдают, ведь у женщин очень развито периферийное зрение.
Иногда, собравшись с духом, я намеревался задать Дженни множество вопросов, однако все вопросы, да и желание их задавать, мигом исчезали после того, как, закрывшись в ванной и побрившись, я взирал на себя в зеркало.
Я постарел лет на десять.
Ни ранение, ни инфаркт (из которого я вроде выбрался), ни психологический шок не могли привести к таким резким изменениям.
Оцепенело я разглядывал в зеркале свое чужое лицо и думал, что теперь мне надо привыкать к нему и в конце концов я привыкну, но привыкнет ли Дженни? Никакой суд присяжных ее к этому не приговаривал. И в моей башке звучали слова Глубоководной Рыбы, сказанные в Вашингтоне. Почему я не принял их всерьез?
* * *
Как-то мимоходом я поинтересовался:
- Писали что-нибудь в газетах?
- Писали, - со змеиной улыбкой ответила Дженни. - И все мои знакомые прочли. Тебе этого лучше не читать.
* * *
Я быстро выздоравливал. Я совершал прогулки на средней скорости по Вентура-бульвару (на холмы не взбирался), ежедневно увеличивая километраж. Побаливало левое плечо, иногда сдавливало грудь. "Что это такое?" - спросил я у доктора. Доктор радостно пояснил: "Начальная стадия стенокардии". Я не стал сообщать новость Дженни, хотя по ее глазам видел, что она в курсе. Наверняка тоже беседовала с врачом.
Я обозлился. Вы меня мало знаете! Я эту начальную стадию переломаю. Я двигательное животное. Мне надо двигаться и двигаться. Я приведу себя в былую форму.
Утром я просыпался несколько разбитым, но заставлял себя скорее выйти на улицу. Во время многочасового марша мои хвори отступали, и я успевал еще вздремнуть дома, до приезда девочек. И спускался опять на улицу, на этот раз с Элей.
Я ужинал в одиночестве. Наш распорядок дня не совпадал. Да и трудно было бы проводить вечер с любимой женщиной в молчании - повторяю, Дженни избегала разговоров, кроме как на госпитальные темы, а этих тем и всего, что связано с моим здоровьем, я старался не касаться.