Машинально вошел Христофоров в ворота монастыря, под башней, пересек небольшой дворик со старыми деревьями и поднялся в церковь. Она была обширна и светла. Служба только что началась. Хор монахинь выходил с клиросов, они расположились на амвоне, развернули ноты. Одна, довольно полная, немолодая, была за регента. Очень высокий, нежный, но однообразный хор вторил возгласом ектений. Затем бледная монашка, в черном клобуке, читала у аналоя, при восковой свече. Весенний свет наполнял церковь. Свечи золотились. Женский голос, без конца и начала, читал святую книгу. Христофоров стоял рядом со старухой и двумя солдатами. Вечность и тишина были тут. Вечность и тишина.
Часы на колокольне указывали половину шестого, когда он вышел. Никодимов жил недалеко. Пройдя несколько переулков, Христофоров оказался перед гигантским домом. В вестибюле с колоннами, как в дорогом отеле, бродило несколько швейцаров. Джентльмен в широком пальто сидел на диване и нетерпеливо постукивал ногами. Зеленовато-розовый рефлекс весны ложился чрез зеркальные двери.
Христофоров бессмысленно, отсутствуя, сидел в лифте, напоминавшем каюту. С ним подымались иностранного вида обитатели и разбредались по бесчисленным коридорам дома - океанского корабля.
Никодимов, в расстегнутой тужурке, отворил сам.
- А,- сказал он,- очень рад.
391
Христофоров разделся в передней и вошел в большую комнату, полную розового света.
- Значит, все-таки собрались,- сказал Никодимов, ус- мехаясь.- Сюда пожалуйте, к столу. Хотите вина?
Христофоров отказался. Хозяин налил себе стакан рейнвейна и выпил.
- В этом доме,- сказал он,- живут иностранные комми, клубные 'игроки, актрисы, художники и такие личности, как я. Я занимаю студию. Здесь раньше жил художник.
Христофоров смотрел на него очень пристально, разглядывая белую рубашку под тужуркой и ворот видневшейся тоненькой фуфайки.
- Чего вы на меня так смотрите? - вдруг спросил Никодимов и опять засмеялся.- Изучаете? Христофоров смутился:
- Нет, ничего.
- Меня изучать, может быть, и интересно,- сказал он,- может быть нет. Зависит от точки зрения. Я сегодня пью с утра, что, впрочем, делаю нередко. Да, я вас звал...- Он вдруг впал в задумчивость.- Я ведь вас звал для чего- то... Может быть, вы обидитесь. Но знаете - ни для чего. У меня нет к вам никакого дела.
Теперь улыбнулся Христофоров.
- Значит, почему-то все-таки вам хотелось меня видеть?
- Да, хотелось, хотелось.
Он говорил рассеянно, будто это совсем не нужно было.
- Какой вы... странный человек,- сказал Христофоров.
- А что,- спросил Никодимов, довольно безразлично,- выживет Ретизанов?
Христофоров ответил, что опасности нет.
- Все это необыкновенно глупо.- задумчиво произнес Никодимов,- как и очень многое в моей жизни. Я бы не весьма пожалел, если б убил его, но и то, и другое было бы совершенно ни к чему. Бес-смы-сли-ца! - раздельно выговорил он.
Дверь из соседней комнаты отворилась; оттуда вышел, в шелковом халатике, завитой, со слегка подкрашенными глазами юноша, бывший на дуэли.
- Дима,- сказал он,- затопи ванну. А то я до театра не успею одеться.
Никодимов заторопился и побежал в маленькую комнатку, рядом с прихожей.
- Постоянной прислуги здесь нет,- зевая, сказал юноша.- Приходится самим возиться. Ах, да,- вдруг оживился он,-- как страшно было тогда! Я думал, что Диму убьют. Но этот господин совершенно не умел стрелять.
Потом он заговорил о балете, осуждал Веру Сергеевну, о Ненароковой отозвался кисло. Вспомнил, как занятно было в Париже, два года тому назад, на русском сезоне.
392
- Мы и теперь собираемся в Париж, но Дима должен вы- играть и взять отпуск. Или там без отпуска, мне все равно. Дима ленив. Все обещает выиграть... и вечно мы без денег. Впрочем, вот взгляните, он мне подарил.
Юноша показал на пальце перстень с тонкой и прозрачной камеей.
- Это голова Антиноя,- сказал он.- Император Адриан любил одного юношу, Антиноя. Во время прогулки по Нилу тот утонул. А-а... Император был страшно огорчен и велел обожествить Антиноя. На его вилле... знаменитой, под Римом, было найдено множество статуй и бюстов... а-а... юного бога. Вам нравится?
Он снял перстень и поцеловал камею.
- Очень мило.
И с тем же ленивым и несколько покровительственным видом, с сознанием изящества, превосходства, поплелся брать ванну.
Христофоров встал и подошел к окну. Еще более, чем от Ретизанова, была видна отсюда Москва, облекавшаяся, в глубине улиц, в синеватый сумрак и красневшая в закате верхушками домов. Купола золотели. Та же пестрота красного кирпича зеленых садов, острых башен и колоколен Кремля, дальних труб на заводах. Темнели Сокольники. За Кремлем виднелась равнина, уводящая на юг. уже туманившаяся, с далекой, освещенной церковью села Коломенского. Внизу, у памятника Пушкина, казавшегося крошечным, зажглись белые фонари.
- Все деньги, деньги,- бормотал сзади Никодимов.- Париж. Вот, если банк хороший сорву...
Христофоров обернулся. Лицо Никодимова в сумерках приняло фиолетовый оттенок.
- Что,- спросил Христофоров,- играть очень интересно?
- Да-а...- протянул Никодимов.- Играть... Игра, кроме волнений, хороша еще тем, что необыкновенно отрывает от обычной жизни. Я играю всегда в полусне... особенно когда уж поздно. Только карты, они сменяются, так, этак, вами овладевает оцепенение...
- Я это понимаю,-- тихо ответил Христофоров.
- Понимаете! Вот бы уж не поверил. Ваша жизнь мало похожа на мою.
Христофоров согласился.
-- Я,- сказал вдруг Никодимов,- то, что называется темная личность.-Он налил себе вина и выпил.
- Мне это нередко говорят. Например, тогда, на маскараде. И - правы. Я не отрекаюсь. Хоть иногда это утомляет. Меня в корпусе еще мальчишки не любили. Звали: "Орлик доносчик, собачий извозчик". Я иногда плакал, иногда их бил. Но кончил хорошо, чуть не первым. Был честолюбив. Мечтал о славе, читал о Наполеоне, итальянские походы знал наизусть. Поступил в Ни
393
колаевскую Академию. Там мне тоже устраивали бойкот. Так, особняком и держался. Но опять кончил, тоже недурно. Служил по генеральному штабу. Знаете мою специальность? Вместо полководца - военный шпион. Сначала в Австрию командировки. Я ходил в штатском, зарисовывал местности, около крепости. Потом получил назначение в Вену, в нашу военную миссию. Там жилось весело. Я знал Ягича, знаменитого предателя. Он нам продал мобилизационные планы. Дороговато обошлось. Но на случай войны - небесполезно. Это дело, частью, через меня делалось. Ягича я обхаживал... Да, но не совсем удалось, не совсем удалось!
Пока он рассказывал о Ягиче, юноша плескался в ванне. Он вызвал к себе Никодимова; долетали какие-то разговоры, опять слово деньги, затем, снова в халатике, он проследовал в свою комнату, одеваться.
Христофоров сидел в кресле, спиной к окну, в смутных, весенних сумерках, и думал о том, каких только людей и дел нет на свете. Его не возмущал и не раздражал Никодимов. Он замечал даже в себе странное любопытство. Хотелось дальше слышать о его жизни.
Никодимов извинился, что задерживается. И действительно, вернулся, лишь проводив друга.