Веретено менялось на глазах. Оно росло, увеличивалось, словно тесто, только в десятки раз быстрее. Женщина оглянулась на спящего сына, отступила на шаг, заломила руки. Веретено задрожало.
— Мама? Что ты делаешь, мама?
Женщина вздрогнула и бросилась к постели, где маленький мальчик приподнялся на локте, непонимающе смотря на мать.
— Все в порядке, сынок, ложись!
— Мам… мне снился плохой сон…
Женщина оглянулась. Затем присела на краешек постели, погладила сына по голове. Тихо запела колыбельную.
Нана, нана, спи сыночек баю бай…
Нана, нана, спи мой солнечный лучик,
Нана, нана, глазки закрывай,
Нана, нана, побыстрее засыпай…
Когда ребенок, наконец, уснул, женщина осторожно укрыла мальчика одеялом и, крадучись, вернулась к веретену. Огонь в камине почти догорел, но пламя еще боролось, отчаянно пытаясь зацепиться за тлеющую головешку. Женщина смотрела на меняющееся веретено. Ее глаза горели страстью.
Тонкие голоса ворвались в безмятежный сон монаха. Он перевернулся, что-то пробормотал спросонья. Затем сел и некоторое время осоловело пялился на почти погасший костер.
— Дейла Святая и Могучая, сон плохой забери!
С этими словами монах, кряхтя, поднялся и бросил через левое плечо горсть земли. Почесал необъятный живот, зевнул. И тут снова раздался тонкий писк. Святой отец подпрыгнул от неожиданности и забормотал молитву.
Дейла Защитница, матерь Богов,
Та, что на небе и на земле,
Душу мою тебе завещал я
С тех самых пор, как…
Новый стон. Монах вытаращил глаза, пытаясь что-то рассмотреть в окружающей его тьме. Он устроился на ночлег возле самого тракта, улегшись под большим кленом. Теперь он до рези в глазах всматривался туда, откуда, как ему показалось, доносились странные голоса.
Наконец, до его слуха донеслось ржание. Монах засопел, решительно сжал посох и пошел на шум.
Большой отряд военных расположился на ночлег прямо вокруг дороги. Спали арбалетчики, укрывшись теплыми шерстяными накидками. Чуть поодаль лежали тяжеловооруженные пехотинцы. Горело два или три костра, возле которых, опершись о копья, спало несколько часовых. Блики пламени играли на ярких щитах копейщиков, причудливо раскрашивая солнечный знак Королевства Мзум, которыми были украшены щиты и доспехи. Напротив арбалетчиков, на другой стороне тракта, храпело и било ногами десятка два лошадей, привязанных к деревьям. Рядом с ними в разных позах замерли спящие рыцари. Монах судорожно вздохнул и прижался к дереву. Но не беспечность спящих часовых заставила его задрожать и опять воззвать к Дейле и Ормазу.
В воздухе над спящими солдатами Мзума парило множество странных созданий.
— Матерь Дейла, — прошептал монах. — Багоны, те, что несут кошмары… Слуги Кудиана, демона из Грани…
Бестелесные полупрозрачные сущности взмывали над спящими, водили хороводы, создавали в воздухе странные фигуры, стремительно пикировали вниз, прямо на спящих рыцарей, чтобы через мгновенье снова взмыть вверх. И они пели. Стонали тонкими голосами, выводили мелодию, от которой у монаха затряслись поджилки. Храпели и ржали испуганные лошади. Но спящие не просыпались. Многие ворочались, стонали и что-то невнятно бормотали. Багоны торжествовали. Они продолжали свой адский танец.
Одно из созданий подлетело совсем близко, и замерший на месте монах смог рассмотреть носительницу кошмаров поближе. Сквозь прозрачное, постоянно меняющее форму, тело были видны белесые черви, извивающиеся и сплетающиеся в немыслимые узелки. А еще у багоны было подобие лица — жуткая пародия на человеческую голову. Расплывчатые очертания носа, глаз, рта и даже ушей. Но все непостоянное, меняющееся и от этого еще более страшное. Монах судорожно вздохнул. Последние остатки мужества покинули его, и он бросился бежать, ломая ветки и спотыкаясь. Багона некоторое время висела в воздухе, словно глядя вслед беглецу, а затем взмыла вверх и помчалась к стонущим во сне арбалетчикам.
Рано утром на дорогу, ведущую в столицу Солнечного Королевства Мзум, из леса выехал всадник на упитанном жеребце непонятно-желтоватой масти. Темные волосы наездника были аккуратно сплетены в косичку, карие глаза казались бесстрастными, но искорки в них выдавали человека энергичного, хотя и слегка невыспавшегося в это летнее утро. Вокруг распевали птицы, летали бабочки, утреннее солнышко ласково светило. Всадник вытащил из седельной сумки початую бутыль и с удовольствием приложился к ней, причмокивая.
Жеребец тихо заржал.
— И не говори, Толстик, — вздохнул Зезва по прозвищу Ныряльщик, зевая и потягиваясь в седле. — Очень спать хочется, клянусь всеми дубами Мзума, Кива и Элигершдада! Что? Тоже хочешь винца? Ничего не скажешь, славное вино делают в Убике!
Толстик помолчал, но затем все-таки согласился с громким фырканьем.
— Отдых? — спросил Зезва. — Уф, неплохо было бы… Как говорит наш новый друг чародей Ваадж, отдохнуть всегда можно, было бы где, как и с кем, ха-ха! Гм, сам поехал куда-то, но не сказал куда! Встретимся, сказал, в тевадстве Мурмана…
Светлейший тевад Мурман опрокинул большую кружку мзумского темного пива, солидно рыгнул, и уставился на потупившегося Зезву.
— Славный мой гонец, — протянул тевад, поглаживая свой необъятный живот и делая знак слуге налить еще. Перед светлейшим высилась целая гора соленых раков, которую он уже не без успеха уменьшил на четверть. — Зезва! Ну, как дела в Убике? Что там мой родич гамгеон Арсен?
— Передает вам привет, светлейший тевад, — кисло проговорил Зезва, с вожделением поглядывая на пиво. Он не успел даже поесть с дороги, потому что Мурман велел немедля явиться с докладом о проделанной работе.
— Были сложности? — прищурился тевад.
Хм, Ваадж уже все ему рассказал. Интересно, где чародей?
— Небольшие, светлейший. Пришлось пару чудов успокоить. Но с помощью их чародейства Вааджа…
— Парочку? — воскликнул Мурман, вытирая пену с огромных черных усов. — Битва с очокочами и крюковиками, сражение с высшей кудиан-ведьмой! Да ты скромняга, Зезва!
Зезва дипломатично промолчал.
— Герой! — засмеялся Мурман, прочистив нос. Затем тевад стал очень серьезным. — Убив кудиан-ведьму, ты нажил себе могущественного врага, Зезва…
— Я знаю, светлейший.
— Не перебивай, едрит-твою мать! Налей лучше себе пива. Ага, вижу ты не прочь выпить со старым, толстым, выжившим из ума тевадом… Эй, кто там! Вот ты, ты! Поди сюда, Аристофан. Принеси, дружище, что-нибудь поесть Зезве, а то видишь, еле на ногах стоит… Зезва, садись!
Некоторое время толстяк-тевад молча сверлил Зезву глазами и крутил ус.
— Вот что, сынок, — сказал он, наконец. — Отправив на соль кудиан-ведьму, ты навлек на себя гнев самой Рокапы, архиведьмы из Грани… Молчи! Что за привычка перебивать старших?! Я, едрит твою душу, тевад и твой сюзерен! Закрой рот!
— Да молчу я!
— Нет, перебиваешь постоянно… — Мурман одним глотком выпил большую кружку пива и запустил волосатую ручищу в кучу раков. — Уф, вот этот, жирненький…
Зезва ждал, поедая овощное рагу и жареную свинину, которые ему поднес Аристофан, тщедушный слуга в красно-белой ливрее. Мурман удовлетворенно зачавкал. Зезва вздохнул и поднял глаза к потолку. Разговор со светлейшим обычно всегда сопровождался обильными возлияниями и чревоугодием. Зезва не имел ничего против хорошей трапезы, но…
Они сидели в большом зале приемов дворца тевада, что возвышался в самом центре славного города Горда, центра пограничного Верхнего тевадства. Так как Зезва явился после завтрака, но до обеда, Мурман встретил его хоть и за столом, но лишь с пивом и раками. Целая армия подобострастных слуг в красно-белых ливреях стройными рядами окружала стол, за которым сидели Мурман и Зезва. Все стены зала были увешаны портретами знаменитых и не очень предков Мурмана, причем все героические предки щеголяли такими же усами и необъятными животами, как и их славный потомок. Чистая солома устилала каменный пол, а под самым высоченным потолком, над гигантской люстрой, свечи которой зажигали специальными палками-зажигалками, сидели два голубя и о чем-то оживленно переговаривались между собой. Зезва проглотил последний кусок и сделал большой глоток пива.
— Уф, хорошо! — провозгласил, наконец, Мурман, откидываясь на спинку кресла. От раков осталась жалкая кучка. Зезва улыбнулся краешком рта.
— Вернемся к нашим дэвам, друг Зезва, — тевад забарабанил толстыми пальцами по столу. Подскочивший Аристофан вытер светлейшему жирные губы белой салфеткой. Мурман отмахнулся.
— Рокапа не забудет, сынок. Рано или поздно придет мстить за Миранду. Не боишься?
— Боюсь, светлейший.
— Ага, трусишь, значит… Молодец! Только идиоты ничего не боятся. Вот я, — выпятил грудь тевад, — много чего боюсь, но постоянно побеждаю страх! Когда овсянники прорвались у Бродов, а элигерцы их поддержали рыцарской кавалерией, я, совсем еще молодой тевадский сын, командовал махатинскими копейщиками. Ну и…
Зезва вздохнул про себя. Он слышал эту историю тысячу раз.
— … а тут рменские лучники вышли вперед, а я им ка-а-а-к скомандую: "Едрит вашу мать, огонь!!!" Туча стрел ка-а-а-а-к долбанет прямо по овсянникам, так они, едрит ихню мать и бабушку, побежали, ха-ха!
Зезва ждал, улыбаясь. Слуги во главе с Аристофаном очень натурально изображали восхищение, хотя, как подозревал Зезва, слушали эту историю не тысячу раз, как Зезва, а, пожалуй, миллион.
— Ладно, — прищурился Мурман, — давай докладывай, что там у тебя случилось в Убике. В подробностях только!
Пока Зезва рассказывал, толстый тевад выпил еще две кружки пива и сидел, отдуваясь, сам красный, как рак. Казалось, он не слушал, что говорит Зезва, но это было лишь иллюзией: старый наместник слышал все и несколько раз вставлял едкие замечания.
— Уф, сынок! — покачал Мурман головой, когда Зезва, наконец, умолк. — Удачно ты съездил, ничего не скажешь.
— Светлейший…
— А?
— Вопрос.
— Говори, едрит твою душу.
— Почему Ваадж поехал отдельно от меня?
— О-хо-хо… Аристофан, едрит твою бабушку в дупло! Где пиво?!
Прибежал Аристофан с новым кувшином пенистого напитка. Бухнул на стол, подобострастно склонился.
— Что это за пятна у тебя на ливрее? — грозно спросил Мурман. — Отвечай, бездельник!
— Ваше тевадство… — забормотал Аристофан, отступая к рядам испуганных лакеев.
— Снова пили, — покачал головой Мурман. — О, порок, о, разложение…Зезва, не, ну ты видишь, а? Что творится, клянусь бабушкиными панталонами, уф!
— Ва-а-а-ше тева-а-адство… — еще ниже склонился Аристофан.
— Подождали бы пока светлейший, едрит его дедушку, тевад закончит трапезу с гостем, а потом уж… Потом хоть все тут сожрите! Ох, Зезва, Зезва, посмотри, кем я окружен! Нет, не тот сейчас персонал, не тот… Вот раньше…
Зезва снова сдержал улыбку. Мурман еще некоторое время грозно посматривал на слуг, затем вздохнул и повернулся к Ныряльщику.
— Ваадж занимает нехилую должность при дворе Повелительницы Ламиры, да продлит Светлоокая Дейла её года! Он что-то вроде штатного чародея… Чего кривишься, завидно?
— Нет, светлейший, не завидно.
— Вот… Слухи про али зловредных дошли до двора, ну Ваадж и засветился. Хотя…
— Светлейший?
Мурман нахмурился и снова забарабанил по столу пальцами левой руки. Правая сжимала кружку с пивом.
— Ты в курсе ситуации в Душевном тевадстве?
— Душевники снова мутят? — спросил Зезва.
— Да… Это поважнее, чем Ваадж, скажу я тебе.
"Он не хочет говорить про Вааджа и его роль при дворе Ламиры", — подумал Зезва.
— Аристофан! — крикнул Мурман зычно, хотя худощавый лакей стоял не далее, чем в двух метрах от стола.
— Ваше тевадство?
— Карты тащи!
— Игральные, светлейший?
— Топографические, баран!
Аристофан убежал и вскоре вернулся, таща целый ворох свитков. Что-то ворча под нос, Мурман вырвал у него карты и разложил их на столе.
— Так, не эта, — приговаривал он, — и не эта… ага! Гляди, Зезва.
Зезва встал со своего места и подошел к Мурману, рассматривавшего затейливо оформленную карту Солнечного Королевства Мзум и сопредельных государств.
— Вот Мзум, — ткнул волосатым пальцем Мурман. — К северу от столицы: наше Верхнее тевадство и Горда, в котором мы с тобой пьем пиво. Еще дальше на север: посты Элигершдада и стоят их войска. Тут, тут и вот тут. Охраняют столицу овсянников Вереск. Вереск со всех сторон окружен селами с преимущественно солнечным населением. С последней войны прошло несколько лет, и большая часть Верхнего тевадства контролируется овсянниками и элигерцами. Они утверждают, что вовсе это не Верхнее тевадство, а независимое государство Овсана. Придурки! Спустились, понимаешь, с гор несколько веков назад, поселились на наших землях и уже объявили их своими! Что ты хмуришься?
— Война с овсянниками была ошибкой, Светлейший, — тихо сказал Зезва. — Чего мы добились? Лишь позволили Элигершдаду укрепить свои позиции. Теперь Директория раздает овсянникам грамоты граждан Элигера. Нельзя было тогда начинать войну…
— Ладно, ладно, — поморщился Мурман. — Тоже мне, умник! А что было нам делать? Банды овсянников стали жечь наши села, вырезать солнечников как овец!
— Наши тоже отличились, светлейший.
— Не спорю… — Мурман засопел. — Позорные факты имели место. Знаешь, Зезва, на войне ведь как: все воюют в полной уверенности, что проливают свою и чужую кровь за правое дело. Страшна та война, в которой обе стороны искренне считают себя правыми.
— А как же война справедливая, освободительная? — спросил Зезва. — Овсянники кричат, что солнечники хотят уничтожить их, что в первую войну мы вырезали их целыми деревнями, что…
— Врут, сволочи! — рявкнул Мурман. — Врут и не краснеют. Почему они не говорят, что вне района Вереска, который они называют Овсана, этнических овсянников живет в два раза больше, чем в самой Овсане? А? Почему их никто не трогает? Почему в частных разговорах они признают: на кладбище Вереска нет ни одной могилы овсянника, которой было бы больше ста лет! А почему? Потому что солнечники в Вереске жили испокон веков, это наша земля, Зезва, наша, понимаешь! Лгуны они и бараны, мозги которых одурманены элигерской пропагандой… Ладно, ну их в баню, этих овсянников. Пока тут хрупкий, но мир. Смотрим на запад. Итак, душевники. Еще один народ, считающий, что мы, солнечники, их завоевали. Как ты знаешь, Душевное тевадство является автономией с расширенными правами, и во многих сферах власть нашей королевы там лишь номинальная. У душевников своя милиция и военизированные отряды. На всех ключевых должностях — душевники. А солнечник, как правило — его помощник. Их язык признан специальным указом Ламиры, как язык, использующийся в судах и всех государственных учреждениях…
— Светлейший, — Зезва наморщил лоб, — сколько процентов от населения тевадства составляют душевники?
— Двадцать процентов, сынок.
— А наши? Сорок, если мне память не изменяет?
— Сорок пять. Остальные — кивы, рмены, станы, элигерцы…
— И эти двадцать процентов населения тевадства требуют независимости от Мзума?
— Именно! Каково, а?
— Гм, — Зезва задумчиво изучал карту. — Нелюди?
— Имеются, — закивал Мурман. — Вот тут и тут несколько селений джуджей, а в лесах пара кланов ткаесхелхов.
— Немного… Чью сторону они держат, светлейший? Нашу или душевников?
— Уф, дуб их разберет, клянусь бородой дедушки! Джуджам, по-моему, вообще наплевать и на нас и на солнечников и на Элигершдад. Ткаесхелхи-другие фрукты, они всех нас недолюбливают. На каждом углу рассказывают свои легенды, едрит ихню душу.
— Легенда, — покачал головой Ныряльщик, — что придет время: явится Царь-Ткаесхелх, чтобы снова возвысить их расу?
— Ну да, сказки для малышни, клянусь листьями дуба! Ты вот что, — Мурман сделал глоток пива, — там не только люди да нелюди… Чудов тоже хватает, между прочим.
— Да? — усмехнулся Зезва. — Надо послать туда Вааджа, как спеца по страховидлам.
— Помолчи, парень. Дэвов полно там, особенно горных. В лесах тьма тьмущая очокочей и крюковиков. Вешапа видели, хотя, может, и врут. Болотники тож. Говорят, даже мхецы есть.
Зезва вздрогнул.
— Я встречался с одним недавно.
— Знаю, сынок, знаю…
Зезва привстал в стременах и, прикрывая глаза ладонью от яркого солнца, всмотрелся вдаль. Хотя стояла полуденная жара, птицы пели, не переставая, деловито носились взад и вперед упитанные шмели и шершни. На небе не было ни облачка, и лишь слабый, но приятный ветерок немного сводил на нет изнуряющий летний зной.
— Показалось, — пробормотал он и потянулся к бутыли с убиковским вином. — Ах, вкусная, зараза!
Донесся крик. Зезва прищурился, рука сжала рукоять меча, подаренного ему Вааджем.
— Не показалось, — пробормотал он. — Ха-йя, Толстик, ха-йя-я!! Помни про салями!!!
— Отправишься в столицу, — сказал Мурман. — Немедленно. С посланием к царице.
— В Мзум? — возмутился Зезва. — А отдых? Пошли другого, светлейший.
Мурман несколько секунд сверлил Ныряльщика взглядом. Вздохнул. Громко выпил полкружки пива. Затем взорвался.
— Да едрит твою налево душу проститутку мать! Лентяй несчастный!! Я, обливаясь потом, тружусь на благо государства, а ты, едрит твою направо, отлыниваешь?! О, разложение, о, порок, о, измена!!
Зезва молча ждал, пока тевад успокоится. Ждать пришлось недолго.
— Аристофан, — жалобно позвал Мурман вскоре.
— Светлейший?
— Налей еще пива этому вредителю, чтобы у него бабы год не было!
Зезва ждал, улыбаясь.
— Отдыхай, — буркнул, наконец, Мурман. — Поедешь утром.
— Я благодарен светлейшему и приложу все усилия, чтобы…
— Заткнись. Пей, давай. И расскажи про мхеца.
Тракт резко завернул вправо, и летевший как стрела Толстик выскочил прямо на живописную сцену, что разворачивалась посреди тракта.
Толстый монах в рясе, выдававшей его принадлежность к Храму Дейлы, широко расставив ноги, орудовал огромной дубиной, крутя ее над головой с хорошо различимым свистом. Обширный тыл святого отца прикрывала телега и две маленькие лошадки невозмутимого вида. Под телегой кто-то прятался, но различить, кто там и сколько их было трудно, и внимание Зезвы переключилось на атакующих.
Их было пятеро. Люди. Причем самого разбойничьего вида, увешанные оружием с головы до ног. Они по очереди наскакивали на оборонявшего телегу монаха, но каждый раз с громкими воплями отскакивали, а святой отец разражался торжествующими криками.
— Ага, получил, сын греха? Да покарает Светлоокая Дейла тебя и всех твоих родичей! Шоб у тебя зад отсох, а причиндал отвалился! Получай, получай, получай!!
— Толстик, — сказал Зезва, вытаскивая меч, — мы давно не совершали подвиг, приятель.
Двое нападавших услышали за спиной топот и ржание. Они оглянулись, но уже в следующее мгновение валялись в пыли, корчась от боли и громко вереща. Не теряя ни секунды, Зезва направил Толстика на остальных налетчиков. Меч Вааджа плашмя прошелся по спинам бандитов. Все трое отскочили, выставили рогатины. Монах опустил дубину.
— Да поможет нам светлоокая Дейла! — взревел служитель культа, бросаясь в контратаку. Зезва раскрыл рот от удивления, потому что в мгновенье ока святой отец раскидал разбойников как котят. Пара свистящих ударов, и вот уже все пятеро бандитов валяются у ног торжествующего монаха.
— А ну, валите отсюда, дети мои!
С этим словами толстый монах дал одному из противников пинка под зад. Зезва сел в седле по-женски, с насмешкой наблюдая, как, охая и поддерживая друг друга, разбойники скрылись за поворотом.
— Не стоило их отпускать, святой отец, — покачал головой Зезва. — Нужно было вязать голубчиков и прямиком к ближайшему посту блюстителей.
— А ты кто такой? — монах смерил Зезву взглядом.
— Я? Ваш спаситель, между прочим.
— Ха! — воскликнул монах. — Спаситель! Да я их… Впрочем, признаю твою правоту, сын мой, пятерых я бы не осилил. Благодарствую, да благословят тебя Дейла и Ормаз. Обязательно помолюсь и поставлю вот такую свечку за твое здоровье.
— Вот спасибо, — Зезва спрыгнул на землю, подошел поближе. — Что может больше осчастливить меня, чем хорошая свечка во здравие? А кто это у тебя под телегой прячется, отче?
— Ну, во-первых, телега не моя, сын мой.
— Не ваша, святой отец?
— Нет, я — странствующий монах, иду по миру аки странник Дейлы… — монах сложил руки на необъятном животе, кротко приподнял брови. — Ибо лишь в странствиях смиренных обретешь ты смысл жития, и Дейла учит, что…
— Хвала Дейле, — прервал монаха Зезва. — Попробую смоделировать ситуацию — ты шел мимо, а эти разбойники напали на телегу, в которой…
Зезва хмыкнул и присел на корточки.
— Вылезайте, — улыбнулся он. — Нечего бояться.
Из-под телеги вылезло два мальчика. Одному было лет двенадцать, второй казался младше на три-четыре года. Дети испуганно таращились на Зезву. Оба мальчика щеголяли довольно опрятными одеждами и длинными светлыми волосами.
— Как твое имя, незнакомец? — поинтересовался монах, подходя ближе.
— Зезва, — не оборачиваясь, представился Ныряльщик. — А тебя как звать-величать, отче?
— Я — брат Кондрат, старший колокольничий из Храма Дейлы Разящей, что в Орешнике. Странствующий инок.
— Очень приятно. Ну-с, теперь вы, молодые люди, — прищурился Зезва. — Отвечайте, кто вы, откуда, куда едете, почему одни на дороге, без взрослых.
Мальчики переглянулись. Старший робко взглянул сначала на хмурящегося Зезву, затем на отца Кондрата.
Толстик уже вовсю общался с лошадками, оживленно их обнюхивая.
— Толстик, это мерины! Тебе здесь ничего не светит.
Дети снова переглянулись.
— Меня зовут Сандр, — представился паренек постарше. — А это мой младший сводный брат Евген.
— Шдравштвуйте, — отчаянно шепелявя, прошептал Евген.
— Ага, значит, Сандр и Евген, — протянул отец Кондрат. — Где же родители ваши? Почему на вас напали эти нечестивцы? Или у вас в телеге золото да самоцветы? Отвечайте же, дети мои, не томите душу.
— Мы не шнаем, — еще тише ответил Евген, — напали на наш и вше…
— Евген, помолчи! — Сандр толкнул брата локтем. — Мы с дома сбежали.
— Ну, это понятно, — улыбнулся Зезва, кладя ладонь на рукоять меча. Через мгновенье он замер и перевел взгляд на ножны. Мелкая вибрация меча Вааджа заставила его осторожно вытащить лезвие. Мальчики попятились.
— Что ты делаешь, сын мой? — поразился отец Кондрат, закрывая детей своей внушительной фигурой. — На солнце перегрелся? Спрячь меч!
Отвернувшись, Зезва смотрел на светящееся синим цветом острие. Но меч Вааджа светится не весь, а как бы нехотя, словно рядом не страховидл, а… Зезва резко вложил оружие в ножны и повернулся.
— Не бойтесь, ребята, — улыбнулся он. — Я просто проверял, нет ли грязи на лезвии. Я ж в бою был только что!
Дети робко заулыбались и доверчиво вложили ладошки в широченные ручищи отца Кондрата.
— Ну вот, — загудел тот, все еще неодобрительно поглядывая на Зезву, — вот и подружились, значит! А теперь вы все-таки расскажете, что же с вами приключилось…
Зезва подкинул пару веток в костер, передернул плечами. Ночью уже прохладно: чувствуется приближение осени. Сандр и Евген, прижавшись друг к дружке, спали рядом, заботливо прикрытые запасным плащом отца Кондрата. Сам святой отец сидел напротив Зезвы с кружкой травяного настоя в руках. Время от времени он прикладывался к напитку, поглядывая на Зезву. Ныряльщик взглянул на монаха исподлобья. Вздрогнул от шороха, огляделся.
— Все спокойно, сын мой, — улыбнулся брат Кондрат. — Это полевая мышь шуршит в траве.
Они расположились на ночлег недалеко от дороги, в маленькой рощице, что вплотную подходила к тракту. Рядом с двумя по-прежнему спокойными, как удавы меринами, щипал траву Толстик. Мерины его, конечно же, не интересовали. Вздохнул во сне один из мальчиков: Евген. Зезва медленно положил ножны на колени, осторожно вытащил меч Вааджа. Монах широко раскрыл глаза.
— Да освятит наш путь Светлоокая Дейла! — прошептал отец Кондрат. — Что это такое?
— Меч.
— Вижу, что не задница, сын мой! Почему лезвие светится синим огнем? Ты чародей?
Зезва хмыкнул, заметив, как брат Кондрат решительно придвинул к себе свою дубину.
— Нет, отче, не чародей. Отложи свою палку, она тебе не понадобится. Я вовсе не собираюсь нападать на тебя или творить колдовство.
— Так кто ты такой на самом деле?
— Зезва по прозвищу Ныряльщик.
Отец Кондрат стиснул дубинку так, что побелели пальцы. Зезва поворошил угли. Взметнулась целая буря искр.
— Не ты ли, — медленно проговорил монах, — не ты ли тот самый ходок за Грань, к демонам?
— Я, — вздохнул Зезва.
Отец Кондрат некоторое время молчал, поглаживая дубину.
— Зачем же ты назвал свое полное имя, сын мой? — спросил, наконец, монах. — Мне, первому встречному.
Действительно, зачем? Зезва устало потер переносицу.
— Не знаю, отче. Может быть, потому что ты показался мне порядочным человеком?
— Спасибо за доверие, сын мой. Вот только…
— Что, святой отец?
— Нельзя вот так верить всем, кому ни попадя.
— Разве Дейла и Ормаз не учат нас любви и вере?
— Учат, — серьезно кивнул Кондрат. — Но на свете столько дурных людей, что… — монах сокрушенно покачал головой. Зезва с интересом взглянул на него.
— А ты, отец, что делаешь в дороге? Почему странствующим монахом стал?
— Я, — насупился брат Кондрат, — к покаянию и испытанию дорогой святым отцом-настоятелем призван.
— Отчего же? — усмехнулся Зезва. — Плохо в колокол звонил, а?
— Следи за своими речами, мирянин! — рявкнул монах так, что Зезва вздрогнул.
— Прости, отче, не хотел обижать тебя…
— В колокол я хорошо звонил, и в богов верую! Но вышло у меня с отцом-настоятелем Варгилием… Хм, в общем, я…
Зезва хотел было снова пошутить, но передумал. Брат Кондрат разгладил складки рясы.
— Двух раненых джуджей приютил я, сын мой. За это и наложил на меня настоятель наказание.
Зезва широко раскрыл глаза от удивления.
— Нелюдей?
— Да, сын мой. Видно, стали карлы жертвами разбойников, что в окрестностях Орешника орудуют. Израненные, избитые, ограбленные, добрались они до нашей деревни, стали стучать к людям, помощи просить… — Кондрат не мигая, смотрел в огонь. — Помогите, пожалуйста, просили джуджи. Но никто не открыл им, сын мой, никто! Как же так? Как такое может быть, скажи мне… Раненому живому существу в помощи и приюте отказать?
— Джуджи — нелюдь, — покачал головой Зезва. — Вот и не стали им люди помогать…
— Нелюдь?! — воскликнул Кондрат. — Люди? Какие они люди? Хуже страховидлов кровожадных они все! Бросить истекающих кровью, нуждающихся в помощи на произвол судьбы! Да гореть им всем в аду! Настоящие нелюди они и есть, сын мой. А джуджи… Что ж, раз они роста маленького и бородатые, значит, нужно их ненавидеть, преследовать, слухи нелепые про них распускать?! Те же творенья божьи они, как мы с тобой.
Отец Кондрат яростно пнул ногой головешку.
— Так за это в покаянную дорогу отправили тебя, отче?
— Да, сын мой. Раненым джуджам без ведома настоятеля приют дал. Молодым послушникам велел раны их обработать. На ночь в келье своей ночевать оставил, накормил бедолаг. А поутру, когда уходили они, сказали мне удивительные слова. Ты, глаголют, первый человек, что с открытым сердцем и душой к нам, нелюдям по-вашему, отнесся. Мы будем молиться за тебя, добрый человек. А дома расскажем всем, что и среди людей есть люди. Вот так и сказал! Среди людей тоже есть люди… Эх!
— Джуджи себя считают настоящими людьми, — тихо сказал Зезва, — а нас — уродами, жестокими и бессердечными великанами.
— А что, разве не так?
Снова наступила тишина, прерываемая лишь шипением костра и ночными шорохами. Опять беспокойно вздохнул во сне Евген. Сандр спал тихо, только один раз перевернулся на другой бок. Тихо заржал Толстик. Удавоподобные мерины проигнорировали этот призыв к общению. Тогда рыжий жеребец презрительно взмахнул хвостом и вернулся к поеданию травы.
— А меч, отче, светится потому, — произнес Зезва, — что поблизости чуд. Страховидл.
— Что?! — привстал брат Кондрат. — Уж не думаешь ли ты…
— Не думаю. Сядь, святой отец. Ты не страховидл. Меч на тебя не реагирует. Но посмотри сюда.
С этими словами Зезва осторожно поднялся и поднес слабо мерцающее лезвие к спящим мальчикам. Синий свет усилился. Отец Кондрат зашептал молитву Дейле.
— Мальчики, — произнес Зезва, усаживаясь и пряча меч.
— Дети малые?! Да в своем ли ты уме, сын мой?
— В своем, святой отец. Впрочем, есть одно обстоятельство.
— Какое же?
— Меч светится слабо.
— Это о чем-то говорит тебе, Зезва Ныряльщик?
Зезва не ответил. Брат Кондрат прикусил губу и некоторое время молча смотрел, как огонь пожирает свою деревянную пищу. Оранжевые лепестки пламени настойчиво обгладывали особенно толстую ветку, подложенную Зезвой недавно. Жердь не поддавалась, но огонь не унывал, весело и деловито трещал, захватив ветку в свои объятия, из которых не было выхода.
— Сандр сказал, что они бежали, потому что кто-то хотел убить Евгена, — задумчиво проговорил отец Кондрат, поднимая голову. — Мол, чудище какое-то несколько раз приходило ночью, чтобы расправиться с его сводным братом.
— Сводный брат, — кивнул Зезва, поглаживая рукоять меча. — Отец Сандра давно умер, а его мать долгое время жила вдовой, воспитывая единственного сына.
— А затем появился будущий отец Евгена. Вот только, показалось мне, сын мой, утаивает что-то от нас Сандр, не всю правду поведал отрок, клянусь разящей десницей Дейлы!
— Сандр несколько раз рассказывал матери, что ночью творится нечто страшное, но мать или не верила ему или же просто отмахивалась. И тогда, отчаявшись, Сандр хватает младшего брата и бежит, куда глаза глядят.
— Я, сын мой… — начал было брат Кондрат, но не договорил, потому что мимо них пронеслась какая-то тень. Повеяло холодом. Зезва от неожиданности опрокинулся назад, смешно задрыгав ногами над костром. Отец Кондрат закрылся дубиной, отполз назад. Удивленно заржал Толстик. Мерины хранили спокойствие. Лишь один из них лениво обмахнулся хвостом.
Зезва перевернулся на бок, собрался на земле, облокотился о землю и выставил меч. Брат Кондрат поднял дубину.
На груди безмятежно посапывающего Евгена сидел огромный черный кот. Пушистое грациозное тело уверенно и бесцеремонно устроилось на ребенке. Большие голубые глаза внимательно смотрели на опешивших людей. Зезва сглотнул слюну. Меч засверкал еще сильнее.
— Дейла Защитница, — пробормотал брат Кондрат сдавленным голосом. — Что это такое?
— Как видишь, кошка, — Зезва осторожно уселся лицом к котяре. — Надо же, впервые вижу, чтобы у черного кота были голубые глаза.
— Как небо, — подтвердил отец Кондрат, устраиваясь рядом с Ныряльщиком.
Кот зевнул и прикрыл глаза. Дети по-прежнему спокойно посапывали.
— Может, это их кот? — прошептал Кондрат. — Убежал во время нападения, а теперь вот вернулся к хозяевам.
— Нет, отче, — возразил Зезва. — Меч сверкает как сумасшедший. И…чувствуешь, еще холоднее стало?
— Да, ты прав, сын мой! Так значит, это…
Костер вдруг вспыхнул, да так ярко, что Зезва и отец Кондрат почувствовали, как их обдало жаром. Кот приоткрыл глаза и замурлыкал.
— Ох, смотри, сынок!
Зезва оторвал взгляд от мурлыкающего кота и посмотрел туда, куда указывал схвативший его за рукав брат Кондрат. Широко раскрыл глаза. И было от чего.
Пламя костра взметнулось вверх, заплясало над головами изумленных зрителей. Кот замурлыкал еще сильнее.
Лепестки огня закрутились в воздухе и сложились в оранжевую картину: дом, двухэтажный, покосившийся. Огненные фигурки людей выносят из него что-то.
— Гляди-ка, — пробормотал отец Кондрат, — это ж похороны!
Действительно несколько фигурок несли в руках гроб, а за ними, опустив голову, шла понурившаяся фигура женщины, ведя за руку маленького мальчика. Пламя засверкало, картинка исчезла.
— Это Сандр с матерью отца хоронят… — Зезва выдохнул воздух, покосился на мурлыкавшего кота.
Словно огненный водопад, засверкало пламя и выдало новую картину: огненная фигурка женщины у кровати, в которой спит маленький мальчик. Лепестки закрутились. Новая картина: женщина заносит в дом веретено, она нашла его где-то. Отсылает подбежавшего к ней сына во двор поиграть. Садится, держа в руках веретено.
— Ох, нет, веретено ж это! — прошептал отец Кондрат, сжимая дубинку. — Страховидловское средство…
Зезва не отвечал, захваченный огненным представлением.
Языки пламени переплелись. Вот уже женщина моет веретено в маленьком чане.
— В молоке… — простонал отец Кондрат. — Нет, женщина, нет… Вызовешь…
Фигурка женщины вытащила веретено из молока, обложила ватой и спрятала в углу дома. Пламя взметнулось еще выше. Веретено в углу дрожит. Оно увеличивается. Женщина заломила руки, попятилась. Веретено съежилось, затем стало стремительно расти и меняться. Кот зашипел, заставив Зезву и отца Кондрата вздрогнуть и обернуться.
Голубоглазый кошак не мигая, смотрел на пламя и шипел. Шипел громко, яростно.
Зезва заставил себя снова смотреть на огненное представление.
Женщина подходит ближе к бесформенному телу, в которое превратилось веретено.
— Спаси нас Ормаз и Дейла… — забормотал отец Кондрат.
Тело зашевелилось, испуская огненные искры. Приподнялось, расправило огромные ручищи. Кривые толстые ноги ступили на землю. Мощный торс и большая человекообразная голова с курчавыми волосами. И пара маленьких рогов.
— Дэв! — прошептал Зезва. — Вот кого родило веретено!
Чудище подняло над головой руки, затрясло ими, словно празднуя свое рождение или освобождение из веретена. Женщина стоит неподвижно. Затем протягивает руки к дэву. Тот замечает ее и делает шаг навстречу. Пламя запылало, картинка смешалась. Искры и жар снова обдали зрителей. Зезва оглянулся на кота. Тот перестал шипеть, лишь выпускал когти, перебирая лапками по груди Евгена. Мальчик безмятежно спал. Сандр тоже словно не слышал шипения кота и ворчания костра.
Появилась новая картина: женщина и мужчина наклонились на колыбелькой. Рядом стоит маленький мальчик и, встав на цыпочки, пытается заглянуть внутрь. Мать отгоняет его оплеухой. Пламя забушевало вновь, смешав все. Новая сцена. Два мальчика спят в комнате. Что-то большое и страшное ползет из угла к кроватке одного из братьев. Зезва сжал меч.
Утром отец Кондрат разжег погасший костер. Зезва распаковал сумы, вытащил провизию: сушеное мясо и овощи. По очереди умыл Евгена и Сандра. Мальчики громко фыркали и весело переговаривались.
— Может, на охоту сходим, сын мой? — спросил брат Кондрат. — У тебя, я смотрю, и арбалет имеется.
— Имеется, — буркнул Зезва. — Только времени нет у нас на охоту, отче.
— Чего так?
— Того, — Зезва посмотрел на братьев, уписывающих за обе щеки сушеное мясо с овощами.
— Понимаю, — кивнул монах, проследив его взгляд.
Толстик весело заржал, когда Зезва подтягивал подпругу. Мерины стоически пялились в пространство. Судя по виду Толстика, ему до смерти надоели эти два кастрата.
Брат Кондрат запряг меринов, усадил мальчиков, а сам забрался на козлы. Зезва поехал рядом, иногда выезжая на разведку.
— Что ты ездишь туда-сюда, сынок? — спросил отец Кондрат после очередного вояжа Зезвы вперед. — Мы на Мзумском тракте.
— И что с того? — возразил Зезва. — Не тут ли разбойники на мальчишек напали?
— А ведь верно, клянусь милостью Ормаза! — монах повернулся к болтающим ногами сводным братьям. — Так говорите, не знаете, кто были те злодеи, а?
— Не шнаем, — помотал головой Евген, грызя кочерыжку.
— Понятия не имеем, — подтвердил Сандр.
Зезва пристально посмотрел на мальчика.
— Значит, чудище, что ночью приходило, Евгена хотело убить?
— Да, господин Зезва.
— Гм, а не врешь ли ты, парень?
Сандр поднял на Зезву глаза, сглотнул. Отец Кондрат неодобрительно посмотрел на Ныряльщика.
— Не врет, — вмешался Евген, пережевывая последний кусок кочерыжки. — Шандр не врет, дядя. Правду говорит, чешное шлово! Мы ше рашкашали вам вшу правду: бешим от энтого чудисча к дяде нашему, что в Мшуме шивет. Чешное шлово!
— Почему же вы бежали вот так, даже матери слова не сказав?
— Потому што, — Евген оглянулся на хмурящегося брата, — потому што папу боялишь.
— Папу? — Зезва многозначительно взглянул на отца Кондрата. — А что так? Разве папа такой страшный?
Некоторое время раздавался лишь скрип колес и пофыркивание меринов. Мальчики молчали. Наконец, Евген заговорил.
— Папа не страшный. Вовше нет, дядя… Зезва. Мама его ошень любит. Вот только…
— Помолчи, Евген! — резко повернулся Сандр.
Снова наступила тишина. Зезва хотел что-то сказать, но отец Кондрат покачал головой.
— Ладно, ребята, — улыбнулся он. — Хватит уже о грустном. Давайте-ка покушаем, а то с завтрака время приличное прошло, и в животе бурчит, ага! Вы как, не против?
Судя по оживленному виду детей, они были не против. Зезва вздохнул. Действительно, что он к детям прицепился? Не хотят говорить, ну и не надо. В конце концов, не его это дело. Пусть хранят свои секреты. Нужно отвезти их в целости и сохранности до Мзума и сдать в руки дяди. Вот только… Что это за кот ночью приходил? Не пожалует ли он снова? До Мзума еще далеко, в любом случае придется еще раз ночевать в дороге. Зезва ощупал меч, украдкой вытащил его. Светится, зараза. Все так же слабо, но все же. Мальчики — чуды? Бред. Так что же, врет Вааджова железяка? Обманул чародей, фальшивку подсунул? Да нет, вряд ли…
— Закрой детям глаза, брат Кондрат, — мрачно сказал Зезва, успокаивая Толстика. Жеребец нервничал и громко фыркал. Они остановились посреди довольно густого леса.
— А что такое? — удивился монах. — Ты что-то увидел за поворотом?
— Закрой, говорю!
— Да в чем… Ох, Дейла-спасительница! Евген, Сандр, а ну ко мне, живо!
Брат Кондрат схватил в охапку мальчиков, прижал к своему необъятному животу и прикрыл им ладонями глаза. Почувствовав свободу, мерины замедлили шаг. Зезва ударил их по крупам, чтобы шли быстрее. Наконец, оба коня учуяли запах смерти и заволновались.
— Дедушка Кондрат, — пожаловался Евген. — Пахнет шильно!
— Да, сынок, — дрогнувшим голосом сказал монах. — Сиди тихо, сейчас все закончится.
Зезва соскочил с коня и подошел к большому клену, что возвышался над трактом. На дереве покачивалось три трупа, от которых уже начал распространятся жуткий смрад.
Отец Кондрат посадил мальчиков спиной к дереву, строго-настрого велел не оборачиваться. Затем отогнал телегу в сторону от тракта, дал мальчикам по чистой тряпке, показав, как нужно закрывать нос. Соскочил на землю и побежал к понурившемуся Зезве, который молча смотрел на висельников.
— Джуджи, — ахнул брат Кондрат, оборачиваясь на телегу. Евген и Сандр послушно сидели спинами к клену, держа тряпки у носа. — Кто ж это так с ними, а?
Зезва не ответил. Посиневшие трупы тихо покачивались на несильном ветерке. Отец Кондрат присмотрелся и снова ахнул.
Двое из мертвых джуджей были взрослые карлы с длинными рыжеватыми бородами. Богато и красочно одетые, правда без сапог и с вывернутыми карманами. Третий джуджа был ребенком. Мальчиком-джуджей лет десяти.
— Ах, подонки, — дрожащим голосом проговорил монах. — Зезва, это же дитё, клянусь ликом Ормаза! Да что же это творится?! Куда смотрит Дейла?
— Наверное, боги в это время обедали, — мрачно ответил Зезва, вытаскивая меч.
— Не богохульствуй! Не время для шуток, сын мой!
— А я и не шучу, отче, — с этими словами Зезва рубанул мечом по веревке. Первый труп свалился в траву. За ним последовали остальные.
— Скажи мальчикам, чтобы сидели тихо, брат Кондрат. Лопаты у нас нет. Придется ножами и мечом могилы рыть.
— Да, Ныряльщик…
Они работали долго, ожесточенно рыли землю, которая, к счастью, оказалась рыхлой и легко поддавалась. Отец Кондрат скинул рясу, оставшись в синих шароварах и вышитой крестьянской рубашке. Зезва разделся по пояс и копал, хмурясь и что-то бормоча под нос.
— Не иначе, на бедняг разбойники напали, — сказал брат Кондрат, оглядываясь на телегу. Сандр и Евген недавно уснули, разморенные солнцем и дорогой. — Как думаешь, сын мой?
— Разбойники просто грабят, — возразил Зезва. — Зачем им было вешать джуджей, да еще и ребенка вместе со взрослыми.
— Так кто же это мог быть?
— Не знаю, отче…
— Может, они сопротивлялись.
— Возможно. Но все равно, бандиты не стали бы убивать их почем зря. Зачем? Судя по одежде, это мзумские синие джуджи. А Ламира издала указ, дающий им те же права, что и людям.
Отец Кондрат покачал головой.
— Многие до сих пор ненавидят карлов, Зезва. Правда, побаиваются. Если джуджи вытаскивают оружие, то горе обидевшему их! Но ведь это не горные джуджи из Принципата Джув! Городские купцы, синие джуджи! Убийцы сильно рискуют.
— Рискуют? — усмехнулся Зезва. — Как и твои соседи, что не хотели избитым карлам стакан воды подать, а, отче?
Отец Кондрат насупился и ничего не ответил.
Зезва и отец Кондрат уложили троих джуджей в братскую могилу. Брат Кондрат, бормоча молитву, положил на грудь каждого карла по полевому цветку. Они закидали последнее убежище джуджей землей, а сверху водрузили большой камень, найденный неподалеку. Отец Кондрат позвал проснувшихся детей. Сандр и Евген осторожно подошли к могиле, вопросительно поглядывая на взрослых. Зезва мягко попросил мальчиков нарвать еще цветов. Когда просьба была выполнена, и могильный камень украсился большой охапкой цветов, брат Кондрат стал на колени и принялся нараспев читать молитву.
О, Дейла, что очами смотрит,
На мир, полный злобы и мрака,
Дай нам надежду и ветер,
Ветер, чтоб боль унести!
Светлоокая Матерь-Богиня,
Что в лесу древнем живет,
Дай же нам силы и веры,
Боль наших душ заглушить.
Идут к тебе души невинных,
Тех, кого Смерть к себе призвала,
Дай же им покоя, о, Матерь-Богиня!
Души невинные ты прими…
Зезва резко обернулся на шорох. Он услышал свист. Прямо перед ним, выйдя из-за дерева, стоял высокий человек с самострелом в руках. Зезве почудилось, что время замедлило свой ход. А как иначе объяснить то, что он отчетливо видел болт, словно зависший в воздухе, медленно, но неуловимо летящий прямо ему в грудь? Из-за телеги выглянул Евген. Зезва вздохнул. Время снова понеслось со своей обычной скоростью. Зезва готов был поклясться, что арбалетный болт просто упал к его ногам, словно наткнувшись в воздухе на какое-то невидимое препятствие.
— Дети, прячьтесь! — брат Кондрат выхватил дубину и бросился к Зезве.
Арбалетчик выругался и вытащил новый болт. Зезва видел его кривящиеся в ухмылке губы. Раздались голоса, и со всех сторон их обступили вооруженные люди, не меньше двадцати, в латах и шлемах. Зезва заметил изображения снежного барса на плащах.
— Овсянники, — пробормотал он сквозь зубы. — Разбойничий отряд, перешли границу…
Зезва выхватил меч и выставил его вперед. Против арбалетов не поможет, подумалось ему. Странно, но он чувствовал лишь злость. Рядом засопел отец Кондрат. Монах яростно завертел дубиной над головой.
Овсянники вскинули арбалеты. Зезва поднял меч и с громким криком бросился вперед. Помирать, так с серенадой! За ним затопал брат Кондрат, рассекая воздух своей дубиной.
Зезва увидел ухмыляющееся небритое лицо ближайшего стрелка. Раздались щелчки. Зезва инстинктивно закрыл глаза.
— Ах, зараза, твою мать!
Арбалетные болты валялись вокруг Зезвы и отца Кондрата. Зезва не стал ждать и обрушился на раскрывшего рот небритого арбалетчика. Тот даже не успел придти в себя, так и рухнул с открытым ртом и раскроенным черепом.
Поняв, что враг непостижимым образом спасается от болтов, бандиты повыхватывали мечи и с громким гиканьем бросились на Зезву и монаха.
— Да поможет нам святая Дейла и милостивый Ормаз! Кара грешникам!!
С этим боевым кличем брат Кондрат проделал существенную брешь в рядам нападавших. Новый взмах дубиной, и еще два разбойника валяются на земле, не подавая признаков жизни. Зезва свалил одного противника, но был вынужден отступать под натиском сразу трех мечников. Прижавшись спиной к дереву, он яростно отбивался. Выпад, и один из бандитов упал на колено, пытаясь остановить кровь, лившуюся из бедра.
— Становится веселее! — воскликнул Зезва, бросаясь в атаку.
Но овсянников было много, слишком много. Обливаясь потом и громко матерясь, Зезва отбивался от ударов. Он видел яростные оскалы бандитов. Живьем хотят взять, что ли?
Снова засвистели стрелы. Атаковавшие Зезву мечники с хрипом повалились в траву, ставшие похожими на ежей от стрел, торчащих из них. Ничего не понимая, Зезва облокотился о меч, тяжело дыша. Из-за дерева выскочил отец Кондрат. Он гнал перед собой отчаянно верещащего разбойника.
— Джуввввв!!!
Зезва повернул голову. Так и есть.
— Джуввв!!!
С громкими криками овсянники разворачивались в сторону новой угрозы. Брат Кондрат так и не догнал убегавшего от него мечника, который скрылся в спасительной листве. Монах досадливо сплюнул, кивнул Зезве, и побежал к телеге, под которой, прижавшись друг к дружке, переживали нападение Сандр и Евген.
Со всех сторон на растерявшихся бандитов наступали коренастые, бородатые джуджи. Карлы были вооружены огромными топорами и круглыми щитами с эмблемой Принципата Джув — распростершим крылья ястребом, парящим над вулканом. За джуджами шли люди со знаком Солнца на груди — лучники Солнечного Королевства Мзум. Со стороны дороги доносилось ржание и звон металла. Судя по звуку, там гарцевало не меньше тридцати тяжеловооруженных всадников.
Схватка оказалось недолгой и заведомо безнадежной для овсянников: за считанные минуты половина бандитов оказалась перебита, пять человек взято в плен, остальным удалось бежать.
— Смотри-ка, наш друг монах! Надо же, клянусь папиной бородой!
Два джуджи обнимали радостно улыбающегося отца Кондрата. Карлы стали на цыпочки, но все равно доставали лишь до живота высоченного даже для человека монаха. Зезва вложил меч Вааджа в ножны и подошел, охая и держась за бок.
— Где мальчики? — спросил Зезва, морщась. Неужели ребро сломано?
— Под телегой, — ответил отец Кондрат, похлопывая джуджей по плечам, — я велел им сидеть там и не высовываться. Знакомьтесь, это Зезва.
Джуджи уставились на Ныряльщика. Зезве стало немного не по себе от пристального взгляда карих глаз. Оба джуджи опирались на топоры, широко расставив ноги в сапогах с высокими голенищами. У одного не было глаза, он носил черную повязку — ни дать ни взять сам вылитый бандит с большой дороги. Под здоровым глазом чернел шрам. Второй карл помоложе, его борода еще не покрылась сединой.
— Пантелеймон Одноглаз, — представился старший джуджа. — Командор Купеческой Гильдии синих джудж Мзума. — Это мой племянник Густав Планокур.
— Привет, человече! — улыбнулся Густав. — На прозвище мое внимания не обращай, я дурь не курю. Это в детстве меня так прозвали, за то, что подобрал и притащил домой самокрутку, что проезжий ткаесхелх обронил.
— Зело мы брату Кондрату благодарны, что помог нам в трудный час, — проворчал Пантелеймон, не сводя с Зезвы колючих карих глаз. — Синим джуджам несладко живется, особливо в последнее время…
Вокруг сновали вооруженные карлы, собирали оружие, стаскивали трупы. Зезва пощупал ноющий бок.
— Рейд овсянников, — сказал он. — Не они ли на вас тогда напали? Мы тут… — Зезва кашлянул, — похоронили…
— Знаем, — серьезно кивнул Густав Планокур. — Овсана напала на купца-джуджу и его сыновей. Но зачем убивать?
— Чтобы свидетелей не осталось, племяш, — пояснил Одноглаз, немного расслабившись. — Чтоб не разнеслась весть о разбойничьей банде, перешедшей границу.
— Нет никакой границы между Овсаной и Мзумом, — возразил Зезва. — Это все одно королевство. И Верхнее тевадство.
— Ты это элигерцам скажи, — усмехнулся Густав Планокур. — Ближайший пост в двух часах езды.
К ним приблизилось несколько людей в тяжелых латах и знаком солнца на груди. Впереди выступал высокий человек с небольшой черной бородкой и сросшимися бровями такого же цвета. Глаза незнакомца имели странный зеленоватый цвет. Казалось, они неживые, застывшие, словно когда-то увидели нечто страшное, убившее в них все живое и человеческое. Зезва внутренне напрягся. Он уже видел подобные взгляды. Взгляды живых мертвецов. Подойдя, рыцари остановились. Человек с бородкой небрежно поклонился.
— Господа-союзники поработали, как всегда, отлично, — сказал он низким голосом с хрипотцой. — Моим рыцарям даже не пришлось вступать в дело. Зря поехали, можно сказать.
— Да уж, — буркнул Пантелеймон Одноглаз. — Благодарите не нас, господин Иос. Мы — мирные купцы.
— Ах, да, — усмехнулся рыцарь по имени Иос. — Само собой разумеющееся, я передам мою благодарность командору Огрызку. А вы, господа? С кем имею честь?
— Брат Кондрат, старший колокольничий из храма Дейлы, сын мой. Странствую во имя благочестия.
— Отче, — вежливо поклонился рыцарь.
— Зезва по прозвищу Ныряльщик.
Джуджи вздрогнули. Рыцари зароптали. Некоторые схватились за мечи. Брат Кондрат, весьма довольный произведенным эффектом, улыбнулся.
— Вот как, — медленно проговорили Иос. — Наслышан о вас, господин Зезва, наслышан. Вы и с его чародейством Вааджем знакомы будете, а?
— Буду.
— Приятно встретиться со столь легендарной личностью.
— Весьма польщен, господин Иос.
— Альберт Иос, — полностью представился рыцарь, склоняя голову. — Командующий конными войсками ее величества Ламиры, да продлит Ормаз ее года! Позвольте спросить, куда держите путь, господин Ныряльщик?
— В Мзум. У меня поручение. Также сопровождаю двух отроков к их дяде.
Иос сузил глаза и внимательно взглянул на Сандра и Евгена, которые уже вылезли из-под телеги и с раскрытыми ртами пялились на солдат. Пока он смотрел на мальчиков, подошел еще один джуджа, очень мускулистый и в то же время толстый, похожий на огромный шар в доспехах. Его гигантский живот говорил о безудержной любви к пиву, а два шрама на лбу указывали на воинственный характер и такой же род занятий.
— Командор Огрызок! — воскликнул Иос. — Позвольте выразить восхищение действиями ваших доблестных солдат!
— Командующий Иос, — пробасил Огрызок, — без меткой стрельбы лучников Мзума враг бы ушел. Господа, я — Самарий Огрызок, командор экспедиционного корпуса Принципата Джув. А вы кто?
С этими словами джуджа довольно бесцеремонно уставился на Зезву и отца Кондрата, который уже обнимал за плечи подбежавших мальчиков.
Они представились. Огрызок прищурился.
— Это вы похоронили Колокола и его сыновей, человеки?
— Мы, командор, — кивнул Зезва.
— Этот монах оказал нам помощь в Орешнике, — сказал Густав, улыбаясь. Одноглаз лишь молча кивнул в подтверждение. Самарий Огрызок прищурился еще сильнее. Зезва поморщился. Бок побаливал.
— Удивительная встреча, — проговорил, наконец, командор джуджей. — Вишь, как обстоятельства вывернулись, клянусь лысой башкой дедушки! — он повернулся к Иосу и рыцарям. — Господа, мы выступаем в путь на Горду. Осуществим патрулирование тракта и разведку леса. Вплоть до… хм, вплоть до поста Элигершдада, что возле Редва. Вы с нами?
— Как скажете, командор, — проговорил Иос. Зевзе послышались нотки сарказма в голосе рыцаря. А еще ему показалось, что рыцарь как-то странно смотрит на мальчиков. Евген простодушно отвел глаза, а Сандр выдержал взгляд Иоса. Несколько мгновений Зезва переводил взгляд с Сандра на Иоса и обратно. Да нет, показалось. Или же…
— Оставьте мне половину лучников, командующий. Нет, лучше всех оставьте. Пожалуй, кавалерия не понадобится. Клянусь задницей бабушки, по лесу на коняках скакать — тот еще дебилизм!
Рыцари раскланялись. Зезва заметил горящие ненавистью глаза некоторых из них. Огрызок снова прищурился и довольно долго смотрел в спины удаляющихся людей. Затем повернулся.
— Вы в Мзум? Вот господа-рыцари туда же. Не хотите с ними?
— Вряд ли, — покачал головой брат Кондрат. — Они все конные, а мы с телегой да детьми малыми.
— Иос в Мзум не пойдет, — проворчал Одноглаз.
— А ты почем знаешь, синий?
— Знаю.
— Да? — подбоченился Огрызок. — Куда же они направятся, по твоему мнению?
— В Нижнюю Овсану, — сказал Густав Планокур, — деревни палить.
— Как? — заволновался брат Кондрат. — Этого нельзя допустить, ни в коем случае!
— Почему, человече?
— Потому, — вмешался Зезва, — что брат Кондрат у нас гуманист.
— Гуманист, значит, — засмеялся Огрызок. — У Иоса всю семью овсянники вырезали.
— Да ты что? — отшатнулся отец Кондрат.
— Правду глаголю, человече! — командор джуджей нахмурился, поддал ногой в синем сапоге камешек. — Альберт Иос словно с ума сошел, клянусь ястребом Джува!
— Я тоже слышал про эту историю, — покачал головой Планокур.
— Так расскажите, — не выдержал Зезва.
Огрызок переглянулся с соплеменниками, крякнул. Поднял на Ныряльщика глаза. Покосился на мальчиков.
— А ну ка, ребята, — быстро сказал брат Кондрат, — бегите, проверьте, как там лошади. Живо!
Сандр и Евген разочарованно вздохнули, взялись за руки и побежали к лошадям. Зезва проводил их взглядом. Один раз Евген оглянулся и кивнул Зезве. Тому стало не по себе. Падающие перед ним стрелы. И выглядывающий из-за дерева маленький мальчик…
— Альберт Иос, — начал рассказ Огрызок, — один из благороднейших рыцарей в королевстве Мзум. Его род ведет начало от легендарных Рыцарей Зари, основателей первой династии. Впрочем, думаю, это вы и без меня знаете… Так вот. Пять лет назад, когда началась война с овсянниками, Альбер Иос, верный присяге, вместе с отрядом рыцарей отправился воевать. Дома, в родовом поместье Горном, что неподалеку от Горды, остались ждать его жена, молодая Елена и двое детей: мальчик и девочка. Малые совсем, — Огрызок скривился, — пацаненку семь лет, а дочурке — пять. Не знаю уже, что там и как там случилось, но один из отрядов овсянников оказался возле Горного…
— А знающие джуджи говорят, — вставил Густав Планокур, — что не овсянники то были вовсе, а элигерцы!
— Не перебивай, юноша, — сверкнул глазом дядя. Густав потупился.
— Может и элигерцы, кто их знает, — продолжал Огрызок, задумчиво ковыряясь в зубах. — А что, есть разница между Овсаной и Элигершдадом? Через перевал — Снежная Овсана — автономное тевадство в составе Элигершдада… Сами элигерцы считают овсянников своими гражданами…
Огрызок умолк. По тракту проследовали рыцари. Альберт Иос возглавлял отряд. Мертвые глаза смотрели вперед. Он молча кивнул, проезжая мимо. Зезва вздрогнул.
— Та банда напала на Горное. Мужчин зарубили. Мальчиков тоже… Женщин и девочек… — Огрызок сжал меч. — Даже маленьких… Сначала изнасиловали по несколько раз. Потом перерезали всем горло, подвесили на деревьях…
В наступившей тишине лишь было слышно, как молчаливые и мрачные джуджи возятся с обозом. Мзумские лучники-люди расположились чуть поодаль и разводили костры. Заржал Толстик, которому наскучило стоять без дела.
— Альберт Иос сам снял жену и дочку с дерева. Потом отыскал тело сына. Стал помогать остальным мужчинам из отряда хоронить тела родных. В тот вечер Иос и его люди дали клятву. Страшную клятву… С тех пор, словно призраки, они шляются по дорогам Верхнего тевадства. Горе тому овсяннику, что попадет им в руки! Думаете, почему мы им пленных не отдали? Зарубят сразу, не задумываясь!
— Страшное дело, — тихо сказал брат Кондрат. — Ужасное… Лик мстителя внушил мне ужас, едва я увидел его. Но спрашиваю я — какой смысл в отмщении, его семью уж не вернешь! А теперь несет он смерть, быть может, невинным овсянникам!
Альберт Иос молча наблюдал, как его люди забрасывают факелами крыши хижин. У овсянников дома добротные. Хорошо горят. Рядом оруженосцы тащили по земле извивающихся, верещащих жителей деревни. В воздухе стоял плач и истошный, непрекращающийся крик.
— Господин, пощадите! — пожилой овсянник рухнул на колени, подполз к ногам коня Иоса. — Мы мирные эры, признаем власть Ламиры, да продлят боги ее лета! Пожалей баб да детей малых, добрый господин…
Иос взглянул на старика. Овсянник отшатнулся. Подбежавший солдат ударил его по голове, потащил за собой. К большому сараю, куда сгоняли плачущих и вырывающихся жителей деревни.
— Детей с бабами — в обоз, — глухо приказал Иос. — Отвезти в Мзум. Остальных — вы знаете, что делать.
Стоявший перед ним сержант мрачно кивнул, подал знак солдатам.
Через полчаса Иос смотрел, как пылает сарай. А еще он слушал крики. В его глазах горела смерть. За его спиной стояли рыцари и солдаты из деревни Горное. И ад следовал за ними.
— Неужели он мстил детям и женщинам? — прошептал брат Кондрат.
— Мстил, человече, — мрачно кивнул Огрызок. — Его отряд жег и убивал, не зная пощады… Впрочем, молвят люди, что в первой спаленной деревне, случилось вот что: солдаты Иоса согнали жителей на центральную площадь и всех подряд, включая женщин и детей, загнали в храм Ормаза…
— Нельзя так, — воскликнул монах, — нельзя!
— Почему, отче? — спросил молчавший до этого Зезва. — А если бы у тебя овсянники родных вырезали да дочку пятилетнюю изнасиловали, как бы ты поступил, а?
Брат Кондрат взглянул на Ныряльщика, отвернулся.
— … Иос уже собирался подать знак, чтобы храм подпалили.
— Но ведь, — Зезва впился глазами в джуджу, — малышня же…
— Подняли дети плач и крик. И случилось непонятное: упал на колени суровый рыцарь Альберт Иос. Повторял вслух имена детей своих и жены… Плакал долго, бил кулаками о землю. Взглянул затем на воинов своих — те поняли все без слов. В общем, освободили детей и баб.
— А мужчин? — повернулся брат Кондрат.
— Всех повесили. Никого не пощадили…
— Переночуем, и с утра — в путь, на Мзум! — сказал брат Кондрат, устраиваясь поудобнее. Зезва сонно кивнул. Сандр и Евген сидели рядом, заворожено рассматривая языки пламени, что возносились высоко вверх, разбрасывая золотистые сверкающие искры. Напротив нахохлились два джуджи — Пантелеймон Одноглаз и его племянник Густав Планокур. Уже почти стемнело, на небе зажглись первые звезды.
Накануне вечером отряд Огрызка снялся с места и отправился по тракту на Горду. Командор Джуджей попрощался с путниками, пожелал им счастливого пути, уважительно пожал руку Зезве. Выяснилось, что двум синим джуджам по пути с Зезвой — они тоже направлялись в Мзум. Поэтому, к всеобщему удовольствию, маленький отряд пополнился двумя бородачами. Зезва был особенно доволен, ведь два лишних топора никогда не помешают, особенно на пустынной дороге.
— А еще говорят люди, — сказал Густав Планокур, — будто война скоро будет.
— Война? — фыркнул брат Кондрат. — Чего это? Не навоевались еще?
— Эх, отче, — усмехнулся Пантелеймон Одноглаз. — Никогда война не наскучит людям. Гораздо веселее рубить головы, чем вспахать и засеять поле. Не говоря уже об урожае! Крут ты неимоверно, когда на коняке врываешься во вражескую деревню, да факелом размахиваешь, ох, как крут, клянусь усами бабушки! А то, что скоро будет война, это как пить дать, слишком уж долго мир у нас тут! Надоело это всем, скажу я вам.
— Разве мир и спокойствие могут надоесть? — насупился брат Кондрат. — Не верю!
— Уж поверь, святой отец, — Одноглаз хмыкнул, потянулся. — Мир ведь что это? Так, скукотища одна. Благородные человеки не могут подвигов совершать. Оно ведь как: деву чтобы спасти там, или с триумфом в город с трофеями въехать — для этого потребно войнушку затеять, и нехилую! Иль разбогатеть нужно купцу, к примеру. Когда самые большие заказы на провизию и одежду? Верно, в войну! А доспехи? А оружие? Воистину, война есть наисовершенненйшее и наиудачнейшее изобретение человеков!
— Человеков? — спросил брат Кондрат. — А вы, джуджи да ткаесхелхи, можно подумать, ангелы с крыльями! Или не воевали в свое время?
— Воевали, — согласился Одноглаз. — Ткаесхелхи, те вообще, скоро окончательно в дикарей превратятся. А какой могущественный народ был, а?
— Говорят, — вмешался в разговор Зезва, — что ждут они некоего мессию, который поведет их в новый, светлый мир.
— Сказки! — фыркнул брат Кондрат.
Неожиданно заговорил Евген.
— Не шкашки, дедушка Кондрат, не шкашки! Ткаешхелхи дошдутся мешшию, так папа рашкажывал.
— Евген, умолкни! — Сандр дал брату легкого подзатыльника. Тот обиженно надулся и отодвинулся. Зезва приподнялся на локте.
— Евген, а что еще рассказывал папа?
В наступившей тишине было слышно, как шипит и волнуется костер. Из леса уже доносились ночные звуки и шорохи. Где-то далеко раздался вопль.
— Очокоч, — поежился Зезва. — Сюда чтоб не приперся, стаховидл…
— Чуды тракт стороной обходят, — покачал головой Одноглаз, с удивлением рассматривая Евгена, словно видел мальчика в первый раз.
— Зезва, оставь парня в покое, — отец Кондрат с кряхтением поднялся. — Дровишек бы еще нам.
— Не хватит до утра, или как? — удивился Густав Планокур.
— Вроде б должно, но я схожу, хвороста насобираю.
— Дедушка Кондрат, я ш тобой! — Евген вскочил и вцепился в руку монаха. Брат Кондрат покачал было головой, но потом передумал.
— Ладно, сорванец, пошли. Будешь меня охранять!
— Конечно, буду! — радостно заулыбался мальчик, торжествующе оглядываясь на насупленного Сандра. Старший брат явно не одобрял инициативу Евгена, но ничего не сказал, только поближе придвинулся к костру.
Весело переговариваясь, монах и мальчик скрылись в темноте. Зезва вдруг забеспокоился, сел и потянулся к мечу. Джуджи непонимающе уставились на него.
— Ты чего дергаешься, человече? — спросил Одноглаз. — Рядом они, голоса не слышишь, или как? Соберут ветки и вернутся. Костер, чай, в Мзуме виден! Заместо ориентира.
— Действительно, — согласился Зезва, но встал и, скрестив руки, стал прислушиваться к близкому гудению голоса брата Кондрата и радостному смеху Евгена. Было слышно, как монах хрустит ветками.
— Дедушка Кондрат, вот еще, шмотри!
— Ага, точно… — отец Кондрат нагнулся за веткой.
Вдруг помутнело перед глазами, закружилась голова. Монах пошатнулся. Испуганный Евген схватил его за руку.
— Деда, что ш тобой?
Брат Кондрат потряс головой. Огляделся. Вокруг все по-прежнему, он держит в руках кучу хвороста, рядом стоит испуганный мальчик. Но… Монах огляделся.
— Костер, — хрипло проговорил он. — Ты видишь костер, сынок?
— Нет, — удивленно оглянулся Евген. — Не вижу, деда Кондрат!
Они стояли в почти полной темноте. Лишь множество светлячков освещали кусты вокруг. Отец Кондрат вздрогнул: он понял, что его так испугало. Тишина. Было очень тихо. Светлячки светили в полной тишине. Не было слышно ни шороха, ни возни мыши, ни шелеста листьев, ничего. Даже ветер утих. Брат Кондрат глубоко вздохнул и прочел молитву Дейле. Евген молча слушал, широко раскрыв глаза.
— Надо идти, — сказал мальчик, как только монах умолк.
— Идти? — словно удивился брат Кондрат. — Да, сынок, надо. Вот только куда… Мы вроде пришли вон оттуда, значит…
— Пошли, дедушка Кондрат! — Евген уверенно потянул за собой монаха.
— Куда ты меня тащишь?
— Надо спешить, деда.
— Хм, но мы же пришли совершенно с другой стороны!
— Та шторона — не та шторона…
Зезва уже собирался идти на поиски, когда раздался треск, и в круг света зашли брат Кондрат и Евген. Монах тащил довольно большую охапку сухих веток. Мальчик улыбнулся и, подбежав к обеспокоенному Сандру, уселся рядом с братом.
— Где вы были? — проворчал Зезва. — Я уже шел вас искать!
— Точно, — поддакнул Густав Планокур. — Разговор ваш утих, вот мы и заволновались!
— Да ладно вам, дети мои, — усмехнулся брат Кондрат, бросая хворост на землю.
— Все в порядке, — заулыбался Евген, толкая брата в бок. Тот нахмурился.
Некоторое время они сидели в тишине, прислушиваясь к ночным звукам. Джуджи клевали носом. Зезва еще долго пялился в огонь, но затем и его стал одолевать сон. Дежуривший первым отец Кондрат подкинул веток в костер, прокашлялся, покосился на спутников. Сандр отвернулся от костра, и нельзя было понять, спит уже мальчик или нет. Евген сидел, обхватив колени руками, плотно сжав губы. Сквозь полудрему Зезва взглянул на мальчика. Тот кивнул ему. Все в порядке, подумалось Зезве. Он улегся рядом с уже храпящими вовсю джуджами, укрылся плащом и закрыл глаза. Потянулся. Ах, как это здорово: засыпать в тепле, рядом с костром…
— Брат Кондрат?
— Да?
— Разбудишь меня через три часа…
— Конечно, сын мой.
— Спокойной… Шпокойной ночи, дядя Зезва! — раздался голосок Евгена.
— Спокойной… — Зезва по привычке потянулся к мечу.
И тут же вскочил, как ужаленный. Пригнулся, выхватил меч. Зашевелились джуджи, уставились сонными глазами сначала на Зезву, затем на отца Кондрата. Вернее, не на совсем отца Кондрата…
— Сынок, куда ты меня ведешь?
— Вше в порядке, дедушка Кондрат! Верь мне, мы правильно идем!
Брат Кондрат сжал руку Евгена, огляделся. Они по-прежнему окружены деревьями. Темно, лишь светлячки слабо освещают им путь. Костра не видно, голосов тоже. О, Дейла Защитница, куда они попали? Куда столь упорно тащит его юный отрок? Отец Кондрат вдруг вспомнил виденное им на дороге несколько дней назад. Жуткие багоны снова предстали в его воображении. Монах обернулся, зашептал молитву. А Евген решительно шел вперед.
— Евген, мальчик, постой!
— Что, деда?
— Ты знаешь дорогу?
— Нет, не шнаю.
— Так как же…
Отец Кондрат осекся, потому что Евген молча указал ему на что-то впереди. Это что-то имело вид двух светящихся в темноте голубых глаз. Евген заулыбался, присел на корточки. Из темноты появился огромный черный кот, потерся о ноги мальчика. Деловито оглядел брата Кондрата с головы до ног. Коротко и солидно мяукнул.
— Деда, пошли!
Кот уже скрылся в темноте. Евген последовал за ним, тащя за собой отца Кондрата.
Зезва по прозвищу Ныряльщик и джуджи Одноглаз и Планокур, прижавшись друг к другу и выставив оружие, смотрели на тех, кто только что был отцом Кондратом и Евгеном, а теперь…
— Святая Богиня Горы и Матерь Подземного Кузнеца! — стиснув зубы, проговорил Густав Планокур, сжимая топор. — Это же…
— Не дрейфь, племянник, — Пантелеймон Одноглаз сплюнул под ноги. — Стой, где стоишь.
Зезва вздохнул. Меч Вааджа дрожал и вибрировал. Лезвие горело синим пламенем.
Вместо Евгена перед костром стояла женщина в длинных белых одеяниях. Блестели голубые глаза под короткой челкой коротко остриженных темно-русых волос. Тонкие изящные губы искривлены в улыбке. На руках женщины спал Сандр. Голова мальчика бессильно свешивалась с рук незнакомки. Зезва снова вздохнул и перевел глаза на огромное существо, сидящее там, где только что бросал ветки в костер отец Кондрат. Джуджи заворчали.
— Лесной дэв!
— Спокойно, племяш…
Это действительно был лесной дэв, Зезва узнал его по описаниям. Высоченный чуд, огромные волосатые руки и ноги, тело, покрытое смуглой кожей. Широкие плечи, подобие рубахи с разрезом на груди, из которого выпирает темная шерсть. На плечах сидела большая голова с человеческими чертами лица, толстыми губами и огромными глазами с желтыми продолговатыми зрачками. И два маленьких рога на кучерявой чернявой макушке.
— Что вам нужно? — глухо спросил Зезва, делая предостерегающий знак джуджам. — Где брат Кондрат и Евген?
Женщина еще сильнее скривила губы в улыбке. Дэв оскалился, показав два белоснежных клыка. Заговорил на удивление приятным басом.
— С иноком и Евгеном все хорошо, человек и два джувца.
— Где они? — выкрикнул Зезва.
— Рядом, — усмехнулся дэв. — Когда мы все закончим, они вернутся в целостности и сохранности.
— Закончите? — ощерился Одноглаз, сжимая секиру.
Женщина присела на колени, заботливо уложила беспамятного Сандра на землю. Дэв некоторое время наблюдал за ней, затем уселся рядом. Зезва перевел взгляд на спутницу дэва.
— Хорошего ты себе мужа из веретена сотворила, женщина! — Зезва с удовольствием отметил, как дернулась при его словах незнакомка, как уставилась на него ненавидящими глазами. — Может, ты в кудиан-ведьмы записалась?
— Кудиан? — неожиданно фыркнул дэв. — Только идиоты водят дела с этим отродьем.
— Так значит, не на Евгена вы охотились, — продолжал Зезва, — не к нему ночью подкрадывались! И не Сандр спасал брата, а наоборот: младший брат выручал его всякий раз! Попробую догадаться… Чуд из веретена — падший дэв, из проклятых царем дэвов Бегелом! За что тебя так, дэв? Мало душ человекских загубил, а?
Дэв вскочил. Глаза чудовища вспыхнули желто-красным огнем. Джуджи попятились.
— И мы тебя узнали, Зезва Ныряльщик, — сказал дэв клокочущим от ярости голосом. — Ходок за Грань, хранитель тайн перехода между мирами. Вот только не помогут тебе здесь твои штуковины из мира тех, кого вы, погань человечья, по невежеству своему демонами называете! Вытащи руку из сумы, против меня взрыв устройства твоего бессилен! А Бегел… Не смей упоминать его имя, слышишь?!
— Приятно слышать, — усмехнулся Зезва, хотя внутренне весь сжался от дурного предчувствия. — Так я продолжу?
— Продолжай, — подала голос женщина, поднимая голову.
— Уж не знаю, что заставило тебя черной магией заняться, женщина. Но вырастила ты себе дэва из веретена. А дэв из веретена живет лишь семь лет, а потом или жизнь свою продлит, или опять проклятие Бегела обратит его в…
— Ты прав, Ныряльщик, — бесцветным голосом ответила ведьма. — Наказание за это понесу, не сомневайся…
— А потом, — безжалостно продолжал Зезва, смотря на сжавшуюся под его взглядом женщину, — решили вы Сандра погубить, ибо написано в темных книгах: кровь невинного ребенка жены дэва из веретена может продлить жизнь его на веки вечные и проклятие наложенное снять! Все придумано было вами замечательно, только не учли вы одно обстоятельство.
— Евген, — улыбнулся дэв из веретена.
— Да, твой сын Евген. Потому что понял он сразу, какую участь его брату уготовили. Стал он охранять его: ничего вы поделать не могли долгое время. А когда мальчик понял, что рано или поздно убьете вы Сандра, решил подбить брата на побег. К дяде в Мзум. Или не существует этого дяди? Хотя…
— Существует, — тихо проговорила мать мальчиков. — Он — рыцарь и важная особа в Мзуме.
— Я так и знал, — кивнул Зезва, наблюдая за дэвом.
— Хватит слов, — тряхнула волосами ведьма, вставая. — Муж мой Ноин, пора.
— Пора, Саломея, — согласился дэв Ноин, поднимаясь.
— Нет, страховидловское отродье! — воскликнул Пантелеймон Одноглаз, поднимая топор. — Ничего у вас не выйдет, не позволю погубить мальчонку!
Густав Планокур молча стал рядом с дядей. Зезва тоже поднял меч. Облизнул губы. А может все же метнуть в дэва гранатой?
— Не стоит, Ныряльщик. Осколки и вас посекут.
Зезва прикусил губу. Ноин покачал головой.
Саломея взглянула на Ноина. Хищно улыбнулась. Дэв из веретена вздохнул, начертил в воздухе невидимое. Мгновенье, и голубоватая мерцающая стена окружила нападавших со всех сторон. Зезва опустил меч. Он ждал этого. Джуджи всполошились, принялись топорами рубить полупрозрачную сферу. Тщетно.
— Оставьте, — сказал Ныряльщик устало. — Магическую стену не пробьешь оружием.
Одноглаз некоторое время сверлил глазами усевшегося на землю человека, затем взял себя в руки и опустился на землю рядом, дав знак Планокуру опустить оружие. Молодой джуджа яростно рыкнул. Ноин снова покачал рогатой головой.
— Джуджи. Как вы можете с людьми якшаться? Ведь мы братья с вами.
— Помолчи, дэв! — выкрикнул Одноглаз. — Сам-то с жинкой человековской шашни завел, дэвтага заделал… И не брат ты мне!
— Да, заделал! — поднял голову Ноин. — И сын мой Евген — дэвтаг, наполовину человек, наполовину дэв… Знаешь, что его ждет в этом мире людей? Я спрашиваю тебя, синий джуджа, человеческая подстилка!
— Убери стену, — клокочущим от ярости голосом ответил Одноглаз, сдерживая рычащего Планокура, — и мы посмотрим, кто из нас подстилка, а кто нет!
— А сына моего, — словно не слыша, продолжал дэв, — ждет ненависть, преследование и невзгоды до конца его дней. Дэвтаг — демоновское отродье… В лучшем случае — смерть от меча, в худшем — костер! Люди ненавидят все, что мало-мальски отличается от них самих. Ненавидят такой сильной ненавистью, что позавидует сам Кудиан, огненный демон из Грани… Молятся и поклоняются человеки лишь золоту да сребру, и любовь людская на деньгах зиждется, на деньгах цветет и деньгами измеряется!
— Согласен, — вдруг сказал Зезва. Ноин уставился на него.
— Искренне глаголешь, человек, — с легким удивлением проговорил дэв. — Ныряльщик, ныряльщик… Твой отец…
Зезва вскочил. Ноин запнулся, прищурился.
— Ничего не говори, Ныряльщик, я все понял… — дэв повернулся к Саломее. — Ты готова, жена моя?
— Готова, супруг мой, — кивнула Саломея. Зезва вплотную подошел к границе мерцающей стены.
— Не делай этого, женщина. Это же твой сын!
Саломея лишь засмеялась в ответ. Встала перед бесчувственным Сандром на колени, вытащила кинжал. Ноин подошел к ней и тоже опустился на колени. Желтые глаза взглянули на Зезву, затем перевели взгляд на мальчика. Джуджи отвернулись, не в силах больше смотреть на происходящее. Саломея подняла кинжал над головой.
Через небо-горизонт,
Сквозь всю сущность наперед,
Гром-гора, гром-гора…
Мать богов, приди сюда…
Немного дрожащей рукой Саломея начертила кинжалом в воздухе невидимую фигуру, которая в следующее мгновение превратилась в горящую пентаграмму. Знак Грани повис в воздухе над спящим Сандром. Саломея снова зашептала заклинания. Дэв из веретена молча смотрел на лицо Сандра.
— Что они медлят? — не оборачиваясь, спросил Одноглаз.
— Демонский знак начертили над мальчиком, — шепотом отозвался Зезва.
— Для чего?
— Это знак темной богини Вайны, пятиконечная звезда. Одна из божеств Мрака, кому поклоняются черные маги, ведьмы…
Вайна, матерь темных сил,
Жизни луч нам дай скорей,
Гром-гора, гром-гора,
Мать богов, приди сюда!
Лицо Саломеи превратилось в безжизненную маску, покрывшись смертельной бледностью. Шумно вздохнул Ноин. Уже через мгновение стало что-то происходить. Зезва попятился, упершись в Планокура. Тот недовольно отмахнулся, покосился на происходящее и выругался. Одноглаз шипел проклятия.
Тело Саломеи задрожало и медленно поднялось в воздух над телом Сандра. Ноин вдруг взглянул на Зезву. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Наконец, дэв отвел взгляд. Саломея открыла глаза. Глухо зарычал от ярости Одноглаз.
Глаза ведьмы горели красным огнем. Губы скривились еще сильнее, кожа лица покрылась красноватыми пятнами.
— Она призвала саму… — Зезва дал знак джуджам. — Не смотрите ей в глаза! Куда угодно, только не в глаза Вайне!!
Саломея-Вайна медленно опустилась на землю. Подняла кинжал. Уставилась красными глазами на спящего мальчика.
Гром-гора, гром-гора…
Кинжал опустился. Но до груди Сандра острое лезвие не дошло. В каких-то миллиметрах от детского горла возникло невидимое препятствие. Несколько мгновений Саломея тщетно пыталась пронзить Сандра, затем сдалась и обернулась на Ноина. Красные глаза женщины-медиума вспыхнули.
— Падший дэв Ноин, — прорычала Саломея ужасным хриплым голосом, — уж не сошел ли ты с ума?
— Не сошел, — тихо ответил Ноин, поднимая голову. — Уходи, Вайна. Передай Рокапе, что Ноин отказывается от уговора.
— Что? — прошипела Вайна. — Уж не ослышалась ли я, дэв из веретена? Или забыл, что ждет тебя на рассвете?!
— Не забыл. Убирайся.
Саломея-Вайна взвыла и бросилась на Ноина. Дэв легко увернулся, но медиум снова поднялась в воздух и метнула кинжал. Лезвие вонзилось в плечо чуда, Ноин застонал.
— Ноин! — закричал Зезва, бросаясь к невидимой стене. — Выпусти нас, поможем!
— Не стоит, — улыбнулся дэв, вытаскивая кинжал. Из раны хлынула кровь, обычная алая кровь. Женщина сделала круг в воздухе и вдруг, истошно завизжав, спикировала на Сандра. Ноин поднял руку.
— Саломея, нет, не нужно!
В следующее мгновение невидимая сила ударила Вайну прямо в воздухе. С яростным рычанием тело Саломеи ударилось головой о дерево и рухнуло вниз. Что-то невидимое пронеслось мимо Зезвы, потянуло ледяной стужей. Раздалось утробное рычание, быстро угасшее и унесшее с собой холод. Вайна ушла, покинув тело Саломеи. Ноин опустил руки,
— Саломея! — горестно позвал дэв.
Подбежал к жене, поднял на руки.
— Саломея…
Зезва и джуджи, затаив дыхание, смотрели, как рыдает огромный дэв, ударяя себя по груди и гладя по волосам Саломею. Затем встал, прижимая к себе тело жены. Прислушался.
— Евген, сынок…
С этими словами дэв исчез между деревьями, унеся безжизненное тело Саломеи. Раздались голоса, хруст ломающихся веток под ногами. Так тяжело ступал лишь брат Кондрат.
— Ныряльщик, стена исчезла!
Действительно, магическая стена пропала. Зезва сразу же подбежал к Сандру, упал перед мальчиком на колени. Приложил ухо к груди.
— Ну что? — волнуясь, спросил Густав Планокур.
— Спит, — выпрямился Зезва, — просто спит! Ах, ты… — Зезва оглянулся на голос.
Брат Кондрат, держа под мышкой охапку хвороста и ведя в другой руке Евгена, приблизился к костру.
— Надо же, вывел-таки, котяра! — воскликнул он, оглядывая по одному хмурые лица джуджей и Зезвы. — Что это с вами, ребятки? Чего не спиться?
— Какой котяра? — спросил Зезва, всматриваясь в спокойное лицо Евгена. Мальчик огляделся, словно искал кого-то. Затем сел рядом с братом, толкнул его в плечо. Сандр забормотал во сне, отмахнулся и перевернулся на другой бок. Евген тихо рассмеялся.
— Шпит, шоня! И еще, деда Кондрат… Не котяра, а кошка, шлышишь?
Евген отряхнул брюки и вдруг застыл на месте, уставившись куда-то. Но уже в следующее мгновенье мчался к дереву, под которым стоял огромный дэв.
— Папа! Па-а-апа-а!!
Ноин опустился на колени, раскрыл могучие объятия, и мальчик утонул в этих любящих ручищах. Дэв плакал и смеялся, гладил огромной волосатой ладонью по детской голове, шептал ласковые слова. А Евген, уткнувшись лицом в отцовское плечо, радостно и невнятно бубнил что-то непонятное, но очень счастливое.
Зезва спрятал меч в ножны. Густав Планокур прослезился от избытка чувств. Его суровый дядя, крякнул, закусил губу и стал поглаживать бороду. Отец Кондрат с раскрытым ртом смотрел на разыгравшуюся сцену. Одноглаз принялся что-то шептать ему на ухо.
— Дядя Ноин, это ты? — Сандр недоверчиво смотрел на дэва. — Это в самом деле ты? Но ты такой высокий и…и…
— И рога на голове, сынок? — засмеялся Ноин. — Ты не мог меня видеть таким.
— Ага, — вставил Евген, — папа иллюзию напушкал, штобы никто-никто не догадалша кто он!
— Я знал, кто ты на самом деле, — Сандр запнулся. Ноин взглянул на смутившегося Евгена. Тот шмыгнул носом, виновато потупился.
— Я вше рашказал Шандру, папа.
Зезва застегнул плащ, наблюдая за огромным дэвом, разговаривающим с двумя маленькими мальчиками. Джуджи уселись возле костра, дружно зевнули, потешно затрясли бородами. Брат Кондрат, все еще улыбаясь, уселся рядом с ними. Покачал головой.
— Что вздыхаешь, отче? — спросил Зезва.
— Да так, сын мой… Думаю.
— О чем же?
— О чем? — отец Кондрат поворошил угли, посмотрел в ночное небо. — Скоро рассвет… Знаешь, Зезва, вот думаю я о том, что в этом дэве больше человеческого, чем в несчастной матери наших ребятишек.
Планокур фыркнул. Одноглаз нахмурился. Зезва совсем не удивился.
— Ты прав, отче, — проговорил он. — Вокруг нас много людей с душой дэва, и столько же чудов с человеческой душой!
Повернувшись к Ноину и мальчикам, Зезва заметил, как дэв что-то втолковывает детям, встав перед ними на колени. Хмурится Сандр, а маленький Евген с протестующим криком бросается чуду на шею. Ноин закрыл глаза, прижал к себе сыновей. Затем осторожно, но твердо поднялся, положил огромные руки на плечи сводных братьев. Евген плачет, вытирая слезы. Сандр держится, но и он из последних сил сдерживается, чтобы не разреветься. Наконец, мальчики взялись за руки. Ноин обнял их. Ежесекундно оборачиваясь, Сандр и Евген вернулись к костру. Дэв остался стоять под деревом.
Подойдя к Зезве, мальчики обернулись на отца. Ноин поднял руку на прощание, улыбнулся. Кивнул Зезве и его спутникам. Сандр и Евген замахали в ответ. Глотая слезы, Евген смотрел, как папа скрывается в лесу. Сандр тяжело вздохнул. Вытер слезы тыльной стороной ладони.
— Дядя Зезва, деда Кондрат, дяди джуджи. Дядя Ноин… то есть, папа попросил проводить нас к дяде.
— Конечно, — кивнул отец Кондрат. — Уже можно ехать, все равно спать ложиться смысла нет — рассвет близко! Помчимся и к утру будем во Мзуме. Тут уже безопасно, я думаю… Так кто же ваш дядя? Он в Мзуме живет, да?
Сандр прижал к себе вытирающего слезы брата, нерешительно взглянул на Зезву.
— Вы ведь уже знаете, кто он, дядя Зезва?
— Знаю, сынок. Но почему ты не подал вида тогда? Ведь ты узнал его?
Сандр ничего не ответил. Он смотрел в лес, туда, где скрылся дэв из веретена. Чуд, что не захотел его убивать.
Альберт Иос закричал во сне, подскочил на кровати. Холодный пот заливал ему лицо. Некоторое время рыцарь тяжело дышал и смотрел перед собой невидящим взглядом. Затем застонал, спустил ноги с кровати. Уже почти утро… Ему снова приснился этот сон. Анжелька и Петрик тянут к нему ручонки — папа, папочка, спаси! Появляются овсянники, ухмыляются, хватают детей, уносят… А один из них тащит на себе безжизненное тело Елены, супруги. Иос кричит, но ничего не может поделать. Затем темнота и маленькое тело Анжельки, раскачивающееся на ветру…
— Господин?
Кто это? Иос с трудом поднялся, машинально прицепил меч. А, оруженосец…
— Что тебе, Данко?
— К вам пришли, сударь.
— Странное время для визита! Кто же пожаловал в столь ранний час?
— Монах, рыцарь, два джуджи и два маленьких мальчика.
Иос покачал головой. Выпил залпом кубок с вином. В голове окончательно прояснилось.
— Такую странную компанию однозначно нужно принять. Веди их в гостевую. Скажи на кухне, чтоб накрыли стол. Негоже гостей принимать, не накормивши. С дороги все ж…
— Я — Сандр, а это мой брат, Евген. Мы дети Саломеи из Горного.
— Саломея?!
Альберт Иос вскочил с кресла и впился взглядом в Сандра. Сидевший рядом с братом Евген вытер губы, с которых капал жир, отодвинул от себя миску с жареной курицей и улыбнулся рыцарю.
— Ты — наш дядя Альберт Иош. Мама рашкажывала про тебя. А мы — тебе племянники… — и помолчав, добавил: — Шдравштвуй, дядя Альберт!
Зезва откинулся на спинку удобного кресла, поставил кружку с пивом на богато сервированный стол. Отец Кондрат и джуджи смотрели на Иоса.
— Саломея… — тихо проговорил рыцарь. — Сестренка, а я думал, пропала ты… Где она сейчас?
— Ш папой живет, — серьезно кивнул Евген. Иос вопросительно взглянул на Зезву и прочел все в его взгляде. Дрогнувшей рукой взял кубок. Не отпив, поставил на место. Поднялся и быстро подошел к мальчикам. Те привстали, нерешительно и с опаской смотря на него.
— Здравствуйте, племянники, — очень тихо проговорил рыцарь. Осторожно провел рукой по волосам сначала Сандра, затем Евгена. И вдруг порывисто прижал детей к себе, закрыл глаза.
— Племянники, я — ваш дядя Альберт… Теперь я защищаю вас.
Зезва кивнул головой, ударил по плечу радостно скалившего зубы Планокура. Рядом отец Кондрат и Пантелеймон Одноглаз яростно спорили, какое пиво лучше: человеческое или джуджевское. Ныряльщик задумчиво смотрел на меч Вааджа. Лезвие слабо светилось синеватым светом. Из-за плеча обнимавшего племянников Альберта Иоса выглянул Евген. Подмигнул Зезве. Ныряльщик улыбнулся в ответ.
Когда первые лучи утреннего солнца робко пробились сквозь темные ветви, дэв Ноин глубоко вздохнул и расправил плечи. Он молча следил, как свет медленно, но верно разгоняет ночную тьму. Последней мыслью, промелькнувшей в его голове, была мысль о том, что Сандр и Евген теперь в безопасности. Дэв из веретена улыбнулся. Солнце приближалось, и вскоре свет залил опушку, в центре которой стоял Ноин. Он вздохнул еще раз и окаменел, превратившись в большой серый валун, удивительно напоминающий сидящего странника, положившего руки на колени и склонившего голову в раздумье.
Запели птицы, зашумели ветки, пронесся ветер. Маленькая синичка уселась на голову каменного истукана, но тут же испуганно улетела.
Возле валуна стояла большая черная кошка с синими как небо глазами. Она потерлась об окаменевшего дэва, замурлыкала нежным голосом. Затем превратилась в лесную нимфу — высокую, длинноволосую, с заплетенными в косы цветами. Воздушные, словно невесомые одеяния зеленого цвета прошелестели по траве, когда нимфа вплотную подошла к валуну и прижалась щекой к холодному камню. Слезы, похожие на сверкающие бриллианты, потекли по лицу лесной жительницы. Синичка вернулась, но так и не решилась снова сесть на голову каменного чуда. Она уселась на куст рядом с валуном и принялась чистить перья.
А нимфа гладила камень и плакала.
— Ноин, сыночек… мамин сына…
И сказал тогда Зезва Ныряльщик:
— Убирайся!
— А чуд что?
— Как что? Убрался!
Кабацкие сплетни Мзума