Затем он в немом ужасе стоял в коридоре, слушая щелканье замка, и хотя он знал, что отец не запер дверь, он не мог войти внутрь.
Долго он стоял и смотрел на дверь, весь дрожа.
Терри ждала его внизу. Пока он приближался к ней, в ее глазах стоял немой вопрос.
— Он… не ходил, — это было все, что он сказал.
Она запнулась:
— Но…
— Он был у аптекаря, — сказал Лэс. — Я видел пакет в углу комнаты.
На секунду Лэсу показалось, что она бросится по лестнице, но это было только мимолетным импульсом.
— Он, должно быть, показал аптекарю уведомление о тесте, и аптекарь дал ему таблетки. Они часто делают так.
Они молча стояли в столовой, и дождь барабанил по стеклам.
— Что будем делать? — спросила она почти беззвучно.
— Ничего, — пробормотал он. У него запершило в горле, и он тяжело выдохнул: — Ничего.
Затем он, не ощущая ног, шел на кухню и чувствовал, как ее рука крепко обхватила его. Она не могла говорить о любви, но попыталась вдохнуть в него в эти минуты всю свою любовь.
Они сидели в кухне весь вечер. Потом она уложила детей и вернулась к нему, и они сидели в кухне, пили кофе и разговаривали тихими, приглушенными голосами.
Они пошли спать за полночь, и, проходя через столовую, Лэс остановился у стола и посмотрел на часы с новеньким ослепительным стеклышком, аккуратно положенные на середине скатерти. Лэс не смог к ним прикоснуться.
Они пошли наверх и подкрались к спальне Тома. Ни звука. Они разделись и легли спать, и Терри, как обычно, завела на ночь часы. Через некоторое время они уснули.
И всю ночь в комнате старика царило молчание. И молчание — на следующий день.