– Что читаешь?
– «Джейн Эйр».
– С чего это вдруг? – с трудом выговаривая слова, спрашивает Свенсон.
– Ее Арлен читала. Арлен обычно ничего не читает, кроме розовых романчиков. Может, фильм новый вышел, не знаю. Эту книжку я нашла в чулане. И знаешь, что удивительно? Вот что она вышла замуж за Рочестера, помнишь, а про то, какая она была убогая, несчастная, озлобленная, забываешь…
– Надо будет перечитать, – бормочет Свенсон, стараясь отогнать от себя параноидальные мысли.
Он вообще-то не из тех мужчин, которые убеждены, что все женщины в заговоре против них. Но сейчас его терзает подозрение: а вдруг Анджела и Арлен заодно – и Шерри втянули? Сборище мстительных гарпий, которые подпитывают свою ненависть, перечитывая «Джейн Эйр».
Свенсон входит в класс и сразу чувствует: в атмосфере что-то не так. Обязательно случится какая-нибудь мерзость. Что за маньяк изобрел эту пытку для начинающих писателей? Попробуйте представить за подобным занятием профессиональных литераторов. Никакое это не обучение, а коллективное издевательство. И что самое ужасное, полагается считать это полезным. Так жертвенному агнцу, связанному перед закланием, полагается испытывать благодарность.
Но почему Свенсон так распереживался? Да потому, что именно к этому агнцу он испытывает сильные и непростые чувства. Впрочем, в воздухе витает нечто помимо привычной, традиционной уже жажды крови. Что-то особенное. Как Анджела и предвидела, ее собираются разорвать на части.
– Ну-с, кто сегодня кладет голову на плаху? – риторически вопрошает Свенсон.
Анджела усмехается и пожимает плечами. Всех остальных он просто не замечает. Ну что, рискнуть произнести ее имя вслух? Нет, лучше и не пытаться.
– Хорошо, – говорит он. – Для начала прочтите нам что-нибудь.
Листочки в руках Анджелы дрожат. Одно веко нервно подергивается. Остальные так не пугались. Свенсону хочется взять ее за руку. Да не обязана она раскрывать сердце и душу в угоду своим однокурсникам, ратующим за всеобщую справедливость. А виноват он. Его чувства к ней взбудоражили весь класс.
Анджела начинает читать.
– Каждый… после… я… шла сидеть…
Хорошо, что они это уже читали и сейчас следят по тексту, потому что она запинается, глотает слова.
– Анджела, да возьми ты себя в руки, – говорит Карлос. Анджела бросает на него взгляд исподлобья.
– Хорошо. Я начну сначала. «Каждый вечер после ужина я шла сидеть с яйцами. Мы с мамой, сполоснув тарелки, закладывали их в машину, отец начинал клевать носом над своими медицинскими журналами, и только тогда я, выскользнув из задней двери, шла во двор, холодный и темный, где пахло прелой листвой, где было слышно, как она шуршит под ногами».
Фраза длинная, произнося ее, Анджела сосредоточивается, забывает об аудитории. Впрочем, чтец из нее никудышный. Она торопится, читает монотонно, в нос, да еще с легким выговором уроженки Джерси. Но Свенсон слушает завороженно, и перед глазами его встает образ девочки, мечтающей в сарае, среди инкубаторов и яиц, о своем учителе музыки.
Господи боже мой, я влюбился, думает он и сам пугается своих мыслей. Он болен неизлечимо, готов рискнуть всем ради того, чтобы быть с ней. И понимает он это вот сейчас, в разгар занятия. Анджела продолжает читать, но уставшие слушатели ерзают на стульях.
– Спасибо, – говорит он. – Замечательно. – Анджела поворачивается к Свенсону – у нее недовольный вид, как у малыша, которого внезапно разбудили.
– Что такое? – спрашивает она.
– Ничего. Все отлично. – Никогда он такого не говорит. – Кто хочет высказаться?
– Я! – отзывается Мег. – Начну с того, что лично я ничему не поверила.
Так… Это не в счет – все помнят, как на прошлой неделе Анджела растерзала Мег. Та наносит ответный удар. Обычная реакция. Редко встречаются студенты настолько искренние, великодушные или же склонные к мазохизму, что после того как их ранят в самое сердце, они неделю спустя превозносят обидчика. В этом классе альтруистов нет. Вот они все и пишут про секс с братьями нашими меньшими – бегут от сложностей, неизбежных при любви к себе подобным. Что ж, попадаются и такие группы. Да, судя по всему, Анджеле сейчас придется несладко.
– Чему именно вы не поверили, Мег? – Свенсон пытается скрыть презрение.
– Да ничему, – отвечает Мег. – Ни единому слову. Даже в предлогах слышится фальшь. Как сказала когда-то Мэри Маккарти о Лиллиан Хелман.
Услышав, как Анджелу Арго сравнивают с Лиллиан Хелман, Свенсон едва не впадает в состояние истерической радости.
– Может быть, прежде чем обсуждать Хелман и Маккарти, кто-нибудь скажет, что ему в этом отрывке понравилось?
– По-моему, чем-то эта история с яйцами даже интересна, – говорит Карлос.
– Брось, Карлос! – обрывает его Клэрис. – На редкость тяжеловесно. Символы такие навязчивые. И надуманные.
– Точно, Клэрис! – подхватывает Макиша. – Ты нас, Анджела, своей яичной бурдой достала.
Клэрис в упор глядит на Свенсона, и ему все становится ясно. Она смотрит холодно и оценивающе. Он утыкается в текст Анджелы. Оказывается, первую главу он знает почти наизусть. А как собственный роман начинается, уже и не помнит.
– Я не поверила рассказчице, – говорит Мег. – Девочка-подросток не может так рассуждать.
– Она даже лексики подростковой не использует, – добавляет Нэнси. – Получилось совершенно нереалистично.
– Да, и мне так показалось, – говорит Дэн. – Я все ждал, когда же эта девочка скажет что-то такое, чему мы поверим… А тут – какая-то странная старуха несет какую-то чушь про инкубаторы и яйца. – О, какие высокие эмоции – и это говорит юноша, герой рассказа которого вступал в противоестественные отношения с мороженой птичкой.
Джонелл говорит:
– Мы ничего не узнаём о рассказчице. Нет никаких подробностей, мы не понимаем, что она за личность.
– Но это же всего лишь начало первой главы романа, – пробует защитить Анджелу Свенсон.
– Ну и что, – говорит Мег. – Тем более.
– Ага, – соглашается Карлос. – В романе обязательно что-то должно читателя заинтересовать, а меня совсем не тянуло читать про пигалицу (ха-ха-ха), занятую выведением цыплят и запавшую на своего учителя.
Свенсон перелистывает страницы, ему хочется спросить, чему именно они не поверили. Но его опережает Кортни Элкотт, которая заявляет:
– Я полностью согласна со всем сказанным. По-моему, это худшее из всего того, что мы прочли с начала года.
В глазах Анджелы блестят слезы. На щеках проступили красные пятна. Она на грани срыва. Свенсон виноват, он не сумел это предотвратить. С остальных – как с гуся вода, а она так не может. Это же кровь, сочащаяся из сердца Анджелы, и Кортни ждет, когда упадет последняя капля.
Свенсон слышит отдаленный гул, и вот наконец звонят колокола. Он закрывает глаза, и комната исчезает. Вибрирующий звук проникает в каждую клеточку его мозга. Нет места пустым, никчемным мыслям. Он впадает в состояние медитации. Так тибетский монах дудит в двухметровую трубу, ища просветления через кислородное голодание.
Колокола смолкают, он открывает глаза, и мир предстает совершенно иным. Восторг его сравним с тем, который испытывает пророк, безумец, Дельфийский оракул. Ему надо лишь отверзнуть уста, истина сама облечет себя в слова. Никогда прежде он не был так уверен в своем предназначении.
– Порой… – Свенсон замолкает на мгновение, тишина так глубока, что словно рокочет, а может, это эхо доносит отзвук колокольного звона. – Порой случается и так: появляется нечто новое, оригинальное, свежее, то, чего раньше никто не писал. Появляется Пруст, Джойс или Вирджиния Вулф. И почти всегда люди не понимают, что этот писатель делает, считают все это чушью, и жизнь писателя превращается в ад.
Как банально он вещает. Это же любому дураку известно. Зачем вспомнил Джойса и Вирджинию Вулф? Или хочет сравнить роман Анджелы с прустовской эпопеей?
– Сколь ни хорош текст Анджелы (а он действительно хорош), как вы понимаете, я вовсе не хочу сказать, что она сочиняет «Улисса». – Кто-то из студентов хихикает. Они хоть знают, что такое «Улисс»? – Но она самобытно пишет, и вам надо попробовать понять это, потому что если я вас и хочу чему научить, так это способности распознавать подлинную литературу.
Лица у всех присутствующих мрачнее тучи. Ничего, пусть наконец поймут, что жизнь несправедлива. Талант не распределяется всем поровну при рождении. Вдобавок Анджела мало того, что человек одаренный, она работает раз в десять больше любого из них. Да как они смеют диктовать ей, как писать? Он понимает, что злится не только из-за Анджелы. У него есть и другие основания: сколько часов ушло впустую в этой крысиной норе, сколько страниц убогих, беспомощных текстов прочитано в этом классе, сколько пустых слов сказано! Годы его жизни потрачены зря. Как мало времени осталось, и сколько он его еще убьет в том же самом кабинете – потворствуя глупеньким мыслям этих детишек, их рассуждениям о том, что на самом деле значит так много, о том, чем мог бы заниматься прямо сейчас, не будь он обязан отсиживать драгоценные часы в их компании.