— Сейчас узнаю. — Сирокко пропела пегому Кларнету вопрос, можно ли им взглянуть на переговорное растение, но на последнем слове осеклась.
— Они их не собирают, — сообщила она Габи. — Они их выращивают.
— Почему же ты раньше не сказала?
— Потому что не знала. Черт побери, Габи! Поймешь ты, в конце концов, или нет? Хотя ладно. Это слово переводится как "семя растения, которое передает песнь". Вот смотри.
Предмет, примотанный к концу кларнетовского жезла, оказался продолговатым желтым зерном. Зерно было гладким и ничем не примечательным — если не считать единственного светло-коричневого пятна.
— Здесь оно слушает, — пропел Кларнет, указывая на пятно. — Только не касайтесь, иначе оно оглохнет. Оно пропоет вашу песнь своей матери, а та, если пожелает, пропоет ее миру.
— Боюсь, я не вполне понимаю.
Кларнет указал куда-то Габи за спину.
— Вон там есть одна, у которой еще остались дети.
И он прогарцевал к разросшейся в низине кучке кустарников. У каждого куста из земли торчал конусообразный побег. Ухватив конус за кончик, Кларнет выдернул растение из земли — и целиком, вместе с корнями, принес назад к фургону.
— Нужно спеть семенам, — объяснил он. Потом снял с плеча латунный рог и наиграл несколько танцевальных фраз на пять четвертей такта. — А теперь нагните ваши уши… — Тут он в замешательстве осекся. — В смысле, сделайте что-нибудь, чтобы лучше слышать.
И полминуты спустя они услышали звуки рога — хриплые, как в древнем Эдисоновом цилиндре, но вполне различимые. Кларнет напел обертон, который растение вскоре повторило. Дальше наступила пауза — а затем обе темы прозвучали одновременно.
— Вот видите? — широко улыбаясь, пропел Кларнет. — Она слышит мою песнь и ценит ее.
— Прямо-таки концерт по заявкам радиослушателей, — заметила Габи. — Но что, если диск-жокей чью-то песню играть не захочет?
Сирокко, как смогла, перевела вопрос Габи.
— Чтобы хорошо петь, нужна практика, — заверил ее Кларнет. — Зато они очень добросовестны. Мать передаст быстрее, чем пробегут твои четыре ноги.
Сирокко стала переводить, но Кларнет ее перебил.
— Семена хороши и для постройки глаз, что видят в темноте, — пропел он. — С их помощью мы можем просматривать колодец ветров и узнавать о приближении ангелов.
— Похоже на радар, — заметила Сирокко.
Габи недоверчиво на нее смотрела.
— Ты что, собираешься верить всем россказням этих не в меру образованных кляч?
— Давай не поверим. Давай ты мне популярно расскажешь, как работают эти семена, раз электроника тут ни при чем. А может, тебя больше телепатия устраивает?
— Честно говоря, магию проглотить легче.
— Хорошо, пусть будет магия. А по-моему, в этих семенах всякие кристаллы и микросхемы. И если можно вырастить органическую рацию, почему нельзя вырастить радар?
— Рацию вырастить можно. Причем только потому, что я ее собственными глазами увидела. Увидела и больше, кстати, видеть не желаю. А радар вырастить нельзя.
Радарная установка титанид располагалась под навесом в передней части полевого госпиталя. Руби Голдберга она порядком бы озадачила. Состоял радар из орехов и листьев, от которых к горшку с почвой шел ряд толстых медно-красных побегов. Колыбельная пояснила, что в горшке с почвой сидит червь, вырабатывающий "существо силы". Еще там имелась полочка радиосемян, соединенных с клубками тонюсеньких стебельков. Соединенных, судя по всему, не как попало, ибо на каждом семени вокруг контакта со стебельком виднелось множество сочащихся соком укольчиков — очевидно, пробных. Попадались на глаза и другие хитрые фигульки, все до одной растительного происхождения — к примеру, лист, что светился, когда на него падал луч света от еще одного растения.
— Тут все очень просто, — радостно пропела Колыбельная. — Вот это пятнышко ложного пламени обозначает небесного гиганта, которого видно вон там, над Реей. — Она ткнула пальцем в точку на экране. — Смотрите, как из него уходит жизнь… вот! А теперь он сияет ярче, но сместился.
Сирокко начала переводить, но Габи перебила.
— Знаю я, как работает радар, — проворчала она. — Меня эта чертова клумба раздражает.
— Сейчас она нам не очень-то и нужна, — заверил ее Кларнет. — Сейчас для ангелов не сезон. Они прилетают, когда Гея выдыхает их с востока, и досаждают нам, пока она не втягивает их обратно в свою грудь.
Сирокко задумалась, так ли она расслышала; не пропел ли Кларнет "притягивает их обратно к себе на грудь"? Но тут мысль ее прервалась, так как Билл вдруг со стоном открыл глаза.
— Привет, — пропела Колыбельная. — Рада, что ты вернулся.
Билл сначала вскрикнул, а потом, потревожив больную ногу, завопил благим матом.
Тогда Сирокко оттеснила Колыбельную в сторону. Увидев знакомое лицо, Билл облегченно вздохнул.
— Ох, Рокки, и скверный же сон мне приснился, — сказал он.
Она погладила его по лбу.
— Не все там, наверное, было сном.
— Что? А, ты про кентавров. Нет, я помню, как этот белый баюкал меня и пел.
— Ну а сейчас-то у тебя как?
— Слабость. Нога болит меньше. Интересно, она поправляется или ее просто нет?
— Поправляется. И ты тоже.
— А как там… ну, это самое… короче, гангрена? — Он отвернулся.
— По-моему, гангрены нет. Нога заметно заживает после того, как лекарша с нею повозилась.
— Лекарша? Этот кентавр?
— Другого выхода не оставалось, — твердо заявила Сирокко, хотя сомнения вновь ее одолели. — Кельвин так и не прибыл. Я за нею присматривала, и похоже, она знает, что делает.
Сирокко показалось, что Билл снова заснул. Но довольно скоро он открыл глаза и слабо улыбнулся.
— Я бы предпочел другое решение.
— Билл, все было просто ужасно. Она сказала, что ты умираешь, и я ей поверила. Оставалось либо ничего не делать и дожидаться Кельвина… а я, между прочим, не знаю, чем бы он сумел тебе помочь без всяких медикаментов… тогда она сказала, что уничтожит микробов, и мне показалось вполне разумным…
Билл тронул ее колено. Рука его была холодна, но уже не тряслась.