Следующий день начался с того, что Гроднер выстроил всех нас перед собой, задумчиво походил перед нами и четырежды ткнул пальцем: ты, ты, ты и ты.
В числе осчастливленных оказался и я. Всем четверым Горднер объявил, что вечером мы будем сопровождать его, и велел привести себя в насколько возможно более пристойный вид. Он приглашен в один из самых известных домов столицы и ему не хотелось бы, чтобы наш вид вызывал усмешки.
Когда я спросил у Тибора, тоже попавшему в этот список, что это значит и как же все-таки мы должны выглядеть, тот лишь усмехнулся и махнул рукой. Не бери, мол, в голову, достаточно побриться и постараться до вечера не набраться.
Поедем мы все четверо позади кареты Горднера, для его пущей важности и всего лишь. Ну и на месте придется подождать, пока он не сочтет, что уже достаточно потерял времени для того, чтобы можно было возвращаться. Сам Горднер не большой любитель таких мероприятий, но не всегда имеет возможности отказаться.
Словом, ничего выдающегося. Сопроводим, отсидим положенной число времени в теплом сухом помещении среди таких же страдальцев как и мы. Нас даже покормить не забудут, ни разу такого не было. Успокоил, в общем.
Вообще-то сегодня еще до рассвета мы должны были отправиться в путь. Но накануне вечером стало известным, что наш поход задерживается на несколько дней.
Поскольку никто толком не знал, ни куда мы отправляемся, ни что нам предстоит, разговоров было достаточно много. Строились различные версии, но к единому мнению так и не пришли.
Уже стемнело, когда карета, запряженная четверкой лошадей одной масти в сопровождении опять же таки четверки бравых всадников на лихих скакунах подъезжала к огромному, с ярко освещенными окнами дому, больше похожему на дворец. Мы проследовали по широкой, уложенной каменными плитками дороге к самому парадному входу.
Горднер вышел из кареты, махнул рукой и скрылся за дверьми, услужливо открытыми лакеями в парадных ливреях. Наш же путь лежал дальше, за угол особняка. Там действительно оказалось достаточно строений, чтобы спрятать лошадей, карету и укрыться от дождя самим.
Ну и что спрашивается, нас с собой было брать, все равно никто не увидел, темно и сыро, все в доме прячутся.
Я поинтересовался у Тибора, кому принадлежит этот дворец, но тот лишь махнул рукой с таким видом, как будто бы ему уже так осточертело наносить визиты всяким графьям да баронам и он даже имена их всех путать начал. Это было забавно и мне стало смешно.
Тибор в ответ насупился и неожиданно заявил, что прогадал он с обменом своего великолепного, сделанного лучшими мастерами древности клинкерта на мой тяжелый, ржавый, совершенно неотбалансированный тесак, который я, несомненно, спер у рубщиков сахарного тростника. Вероятно, даже не спер, они просто выбросили его за ненадобностью.
Если бы я успел узнать его чуть хуже, ни за что бы не догадался, что он шутит. Слишком уже серьезно он все говорил.
Тибора знали многие из собравшихся здесь, и потому подтянулись поближе, чтобы послушать безукоризненность его доводов.
Пришлось немного подыграть ему, заявив, что прошедшего не воротишь, и теперь уже поздно говорить об этом. Ну и как между прочим поинтересоваться, какие именно мастера древности делали этот замечательный клинок. Уж не дальние предки ли тех, что изготовили его пистолет. Был у него один из трех, что имелись. Историю его приобретения он сам мне и рассказывал, еще и подсмеиваясь над собой.
Дело было так. Совсем уж за смешную цену Тибору предложили пистолет работы знаменитого мастера-оружейника. Здесь их несколько и этот считается одним из самых лучших. Тибор был в приличном подпитии и отдал за него все, что у него на тот момент имелось, в смысле денег конечно. Еще и присовокупил приличного качества кинжал, при этом радуясь такой удачной покупке.
Долго ему радоваться не пришлось, уже на следующий день нашелся знаток, объяснивший ему, что это не есть настоящий Крисель Брегинье, а всего лишь достаточно качественная подделка. Ценой как минимум вчетверо меньше, чем он за нее отдал.
Короче 'Vertu' за шесть тысяч рублев. У него и сейчас за поясом торчит рукоятка того самого пистолета. Смотрится, конечно, замечательно, но стрелять он из него опасается, сам говорил.
Вот об этом я и вспомнил, сказав, что его клинкерт сделал не иначе как прадедушка человека, продавшего ему пистолет.
Долго пикироваться не пришлось, поскольку за мной пришел один из лакеев. Как оказалось, меня срочно желает видеть Горднер.
Почему бы и нет, надеюсь только, что видеть он желает не в мокром саду с поникшими от избытка влаги ветвями и не в одной из имеющихся в нем беседках.
Всю дорогу к моему нынешнему работодателю мне страшно хотелось пнуть в зад мерно вышагивающего передо мной лакея. И совсем не потому, что он шел, по моему мнению, слишком медленно. Хотя и за это тоже. Вышел я за ним под дождь без плаща, здесь буквально два десятка шагов, если пробежаться, не успею промокнуть. Как же.
Этот индюк, переполненный собственной значимостью, шел походкой человека, которому жизнь великолепно удалась, и теперь ему совсем нет нужды никуда торопиться, все впереди будет хорошо и правильно.
И еще манера обращаться. Тибор даже незаметно ткнул меня в бок, завидев мою реакцию на нее. Долго мне придется привыкать к подобным вещам.
Перед нужной дверью слуга сделал мне знак подождать, осторожно постучал, и скрылся за ней после разрешения. Затем появился снова и указал мне на дверь таким жестом, как будто бы он и являлся хозяином всего того, что нас окружало.
Я очутился в кабинете, что меня совсем не удивило. Не принято здесь дела в баре обсуждать, пусть и в собственном доме.
Ну, после кабинета герцога меня интерьером такого помещения не удивишь, а вот хозяин его достоин более подробного описания. Далеко за шестьдесят, хищный профиль лица и привычка щурить правый глаз во время вопросов. О росте судить сложно, но телосложение далеко не богатырское.
Казалось бы, ничего особенного в его внешности не было, но теперь я в окончательной мере могу себе представить, что такое умный взгляд и властные манеры.
Причем манеры его нисколько не напрягали, и в его исполнении они смотрелись настолько естественно, что сразу вспоминался герцог, дядя Миланы.
А разговор опять пошел о Фреде. Присесть мне опять не предложили, но и разговор не затянулся. Я вкратце рассказал историю своего знакомства и ответил на несколько вопросов касающихся его же. Один раз я так его и назвал, Фредом, на что хозяин кабинета чуть заметно поморщился, но в следующий раз, когда я сказал фер Груен, поправил меня — фер Груенуа. Хорошо, пусть будет так. Но мне все же больше нравиться звать его Фредом, да и сам он против этого никогда не возражал.
Наконец, Горднер сказал, чтобы я его подождал за дверью кабинета.
Ждать пришлось недолго, считанные минуты. За это время мимо меня успела пролететь хорошенькая служанка с ошарашенным лицом и пылающими щечками. А в конце коридора какой-то господин в лиловом с серебряными разводами камзоле пристроился целовать даму ну в очень открытом платье. Хорошо, что они вовремя меня заметили, и испарились.
То, что из кабинета вышел Горднер, я определил по движению воздуха за спиной. Он вообще ходит бесшумно, ничто никогда не скрипнет, не стукнет и не зашуршит. И говорит мало, только в случае крайней необходимости.
Мы спустились со второго этажа и прошли через полутемное помещение. Если бы я не знал, где нахожусь, то подумал бы, что проходим через один из выставочных залов музея. Исторического, конечно же. С экспозицией, посвященной средним векам и рыцарству. Судя по немалому количеству доспехов, оружия и гобеленов, находящихся здесь.
Я бы с удовольствием задержался здесь на все то время, что мы будем в этом доме. Но увы, Горднер прошел зал наискосок и остановился перед открытой дверью, через которую бил яркий свет и доносились звуки музыки, даже в таком, совершенно незнакомом мне исполнении, казавшейся танцевальной.
Да уж, зал, тот, куда выходила эта дверь, выглядел огромным без преувеличения. И в нем действительно кружили пары в необычном, но от этого не менее красивом танце.
Вообще-то я небольшой любитель танцевать, но полюбоваться на танцующих, никогда не отказывал себе в таком удовольствии. Тем более что посмотреть было на что. И это совсем не касалось особей мужского рода, они мне не интересны.
Но вот остальные…
Судя по увиденному, портные в Империи находятся на острие прогресса. Иначе совсем непонятно, как такое возможно. Это я о женских платьях, вернее о верхних его половинах. Впечатляет, черт меня возьми. Правда, почтенные матроны предпочитали демонстрации своих фигур показу количества драгоценностей, но на них мой взгляд совсем не задерживался.
На миг я даже представил, что среди этого буйства красок, блеска драгоценностей и глаз красавиц присутствуем и мы с Миланой и сразу стало очень грустно.
Как будто показали волшебный мир, который вот он, совсем рядом, буквально через несколько шагов, а мне туда хода нет. А ведь это ее мир и она в нем сейчас живет, и быть может быть именно в эту минуту, она с улыбкой отвечает на приглашение очередного кавалера. Как вот та дама, даже чем-то на нее похожая.
Но Горднер пригласил меня не для того, чтобы я в очередной раз смог почувствовать свою ущербность.
— Видишь того господина, что разговаривает с дамой в ярко-голубом платье? -
Ну, эту даму сложно не заметить, и даже не потому, что цвет ее бального наряда сразу обращает на себя внимание. В первую очередь в глаза бросается ее лицо, лицо настоящей красавицы. Нет, Милана, безусловно, красивее, пусть даже и на мой взгляд, но твердое второе место принадлежит именно ей.
А вот и ее спутник. Он на несколько моложе, лет на пять, никак не меньше.
Высокий черноволосый юноша, лет восемнадцати, с еще тонкими редковатыми черными усиками. Если сбрить усы и одеть его в женское платье, то девица получится на загляденье. Но с возрастом это пройдет, стоит ему набраться немного мужественности. И манеры у него совсем не жеманные, нормальные мужские манеры.
— Хорошо его запомнил? — голос Горднера звучал как обычно безо всякой эмоциональной подоплеки, не сомневаюсь, что он такой и в бою, и за бокалом вина в кругу близких друзей. Если они у него есть, друзья. Это волк, одинокий волк по жизни, даже не волк, а самый настоящий волчара, и такие люди самодостаточны.
— Да, господин барон. Я запомнил его хорошо — мне хотелось, чтобы в интонациях голоса прозвучал вопрос, тот самый, что меня в данный момент занимал. Судя по всему, удалось.
— Нет, Артуа — и он усмехнулся — Не знаю, почему это взбрело тебе в голову. Здесь все как раз наоборот. Если с ним что-то случится, мы ненадолго его переживем, совсем ненадолго. Но…. — Горднер крутанул кистью левой руки, сжал ее в кулак и приставил большой палец.
Общеимперский язык, в отличие от языка жестов дается мне значительно легче. Конечно, акцент еще оставался и со временем я надеялся от него избавиться, а вот все эти невербальные коммуникации… Черт бы их побрал.
В этом мире, где мне видимо, придется доживать остаток своей жизни, язык жестов занимал чуть ли не такое же место, как и язык слов. И он мне давался не совсем так гладко, как хотелось бы. Слишком уж их много, этих самых жестов, слишком много.
Но этот жест я знал. И говорил он о том, что мне следует забыть услышанное как можно скорее. А вот если бы Горднер закончил его еще и быстрым движением кулака к своему плечу, то это означало бы, что он с удовольствием поможет мне сделать сие самым радикальным способом. В том случае, если я все же распущу свой язык.
Но до такого движения не дошло, хотя и сказал он мне больше, чем следовало.
Когда я вернулся, Тибор развлекал присутствующих рассказом о каком-то пекаре, ходившим по ночам в гости к жене своего коллеги, тоже булочнику. Вся пикантность ситуации заключалась в том, что коллега в это время тоже ходил в гости, и именно к жене коллеги.
Все-таки Тибор рассказчик талантливый, всех возле себя собрал, рассказывая в лицах, что говорила жена одного, что другого, что сами пекари.
Не прерывая рассказа, Тибор указал на стол, показывая жестом, что еду уже приносили и моя порция находится именно там. Как, оказалось, вместе с наполовину пустой бутылкой вина, готовящегося в скором времени стать уксусом.
Ладно, Артуа, не все так мрачно, и тушеная в овощах свинина достаточно аппетитна и вино не самое плохое. Тебе приходилось и много хуже пить. Просто тебе испортило настроение то, что ты только что увидел. И дело даже не в зависти.
Все ночь мне снились весьма безнравственные сны. Все бы ничего, но каждый раз в постели с дамой меня обнаруживала Милана, и всякий раз плакала, причем навзрыд. А мне было очень, очень стыдно.
После обеда на тренировочную площадку, где я оттачивал вольт со следующим подходом, финтом под правую руку и быстрым выпадом в горло предполагаемому врагу, в сопровождении Тибора ко мне подошел Край имевший прозвище Ухо. Так его прозвали по той простой причине, что одно из ушей отсутствовало у него почти полностью. Зато присутствовал шрам через все лицо, и все это было в результате одного и того же сабельного удара.
Было бы логичней называть его Шрамом, но такой уже имелся, причем еще до прихода Края Горднеру в отряд. Здесь почти все имели клички, и, очень подозреваю, я избег такой участи только лишь потому, что само имя Артуа звучало достаточно необычно. И зачем в таком случае что-то менять?
Подошли они, чтобы порешать один достаточно щепетильный вопрос, а именно.
Благодаря Тибору, наша ночной рейд в родную ему Мельничную падь получил среди своих достаточно широкую огласку. И чего этого скрывать, ведь все проблемы решены, никто не пострадал, виноватые наказаны, в том числе и материально. Не знаю, что там наговорил Тибор, я при этом не присутствовал, но Край подошел с просьбой, помочь решить ему схожую проблему.
Правда, дело теперь не касалось отношений между мужчиной и женщиной, а всего лишь денежной суммы, некогда отданной Краем взаймы.
Сложности же были вот в чем. Сумма, одолженная им, была не достаточно мала, чтобы попросту позабыть о ней, и, в тоже время, недостаточно велика, чтобы пойти на крайние меры, наплевав на все. Схожесть же в том и заключалась, что они с Тибором решили, будто бы у меня получится сделать все также тихо и ровно, как и в гостях у мельника.
Я не стал обещать ничего, лишь попросил немного времени на раздумья.
В принципе, в гостях у мельника я не сыграл ни одной фальшивой ноты, а то, что было у меня внутри, пусть там и останется. Совсем не обязательно никому об этом знать.
Что касается Края, у меня к себе целых два вопроса. Смогу ли я сделать такое же вновь и нужно ли мне это. Все, что я делал в доме мельника, было для меня внове, и действовал я больше по наитию.
С другой стороны, человек я здесь новый, и, коль скоро ко мне обратились за помощью, это кое-что значит. Парни здесь собрались простые и долгим разговорам за жизнь необученные. Порубать кого, так это в две секунды. Так что их логика понятна.
Ну и возникни у меня проблемы, а без этого не бывает, кто же согласится мне помочь, после моего отказа, мотивируй его хоть чем.
Да и денег не мешало бы заиметь хотя бы немного. Как говорится денег и здоровья много не бывает. И, если со здоровьем еще слава Богу, то денег кот наплакал.
Кстати, мало их здесь что-то, котов, больше в диком виде водятся. То ли приручить их забыли, то ли сами мышей ловят.
Во всяком случае, попытка — не пытка. Надо только сразу договориться о том, что если не получится мирным путем, никаких военных действий.