Шли мы недолго, и все время в гору. Городок был расположен на склоне бегущего к реке берега, и огражден крепостной стеной, пусть и не очень высокой. Приграничье с не очень спокойными соседями.
Я рассчитывал, что сейчас предстану перед лицом местного стражьего начальства, но вышло совсем по-другому. Мы вошли в здание городской стражи, прошли по длинному коридору, спустились на несколько ступеней вниз, снова прошли по коридору, на этот раз полутемному.
С меня сняли прообразы наручников, охлопали одежду в поисках запрещенных предметов. Затем дверь узилища со скрежетом растворилась, и, получив дополнительное ускорение, я влетел в камеру.
Наверное, тот, кто ускорял меня при входе, рассчитывал, что я растянусь на полу. Нет, такого удовольствия мне удалось его лишить. У меня получилось приземлиться перекатом и вскочить на ноги, чтобы тут же присесть на корточки и схватиться за правый бок. Больно.
Но, по крайней мере, не пришлось вытирать ноги о полотенце, брошенное под ноги, так ведь положено?
Дверь, снова со страшным скрежетом, захлопнулась, звякнул засов, еще что-то проскрежетало, и я окончательно оказался там, где мечтал оказаться меньше всего на свете.
Да уж. В родной мне стороне Бог миловал от подобных приключений, так на тебе, оказался в узилищах здесь. Смешно? Нет, совсем не смешно. И еще очень больно, все там же, правом подреберье.
Все эти события произошли так быстро, что мне казалось, вот я разговариваю с Жюстином и сразу же, безо всякого перехода переместился сюда.
Со второй попытки мне удалось выпрямиться во весь рост.
Это трудно назвать тюремной камерой, по крайней мере, такой, какой я ее себе представляю.
Большое помещение безо всякого намека на мебель, с тремя забранными решетками окнами и высокими сводчатыми потолками. Человек тридцать лежащих, сидящих и бесцельно бродящих людей.
И вонь.
Вонь от немытых тел, гнилой соломы, отхожего места в виде дыры в полу, в самом дальнем от дверей углу камеры. Словно все мыслимые и немыслимые миазмы, имеющиеся в мире, собрались здесь для дружеской встречи. И не расстаются уже много-много лет.
Потом вонь не станет такой острой, я привыкну к ней и она притупится. В награду за это, ею пропахнет вся моя одежда. И я буду похож вон на того, что безучастно смотрит на меня, с всклокоченной бородой и волосами, свисающими сосульками с грязного лба и в одежде, похожей на затертую от долгого использования половую тряпку. И еще он чешется, просто яростно скребет тело под рубахой.
Часа не прошло, как я разговаривал с Жюстином, наследным принцем не самого маленького государства. Разговаривал пусть и не на равных, но вполне достойно.
И что теперь? И за что? И еще очень болит в боку. Болит так, что хочется упасть прямо на грязный вонючий пол и выть, выть не переставая.
Обращаясь ко всем, я поздоровался. Так принято, я знаю, хоть и у нас. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Пусть будет так.
Прошел к стене, той, что с окнами и уселся на корточки.
Долго я так сидеть не смогу, для этого нужен опыт, которого у меня нет. Но улечься на пол, покрытый тонким слоем грязной гнилой соломы, я не могу еще больше.
До вечера я мечтал о том, что сейчас проскрежещет дверь, меня вызовут местному начальству и все образумится. Ага, сейчас!
Вечером давали что-то теплое, должно быть местный чай, с куском хлеба, больше похожим на брусок глины. Но кружки у меня не было, а попробовать этот суррогат оказалось выше моих сил.
Время от времени по камере проходила троица людей, один впереди и два на шаг сзади него.
Шли они, абсолютно не заботясь о том, что могут наступить кому-то на ноги или даже на голову, и люди поспешно давали им дорогу, поспешно уползая в сторону. Тот, что шел впереди, был по-настоящему огромен. Сначала я даже подумал, что это Брой. Но нет, это был совсем не он. Брой производил впечатление неглупого мужика. А этот, этот бык, к тому же, несомненно, опоенный. Два его спутника были много меньше габаритами, но поглядывали на всех весьма дерзко, словно пытаясь нарваться на несогласный взгляд. Несогласный хотя бы тому, что при раздаче хлеба, они отломили у каждого часть его пайки.
Троица подошла ко мне и некоторое время, молча, рассматривала. Я же сидел с самым индифферентным видом, старательно их не замечая.
Одному из них приглянулась моя рубаха. Нет, он не потребовал снять ее немедленно, но не думаю, что мне осталось долго ее носить.
Всю ночь я мечтал о сахаре, всего лишь двух столовых, с горкой, ложках сахарного песка. Всего две ложки, и мне станет намного легче, боль уйдет, обязательно уйдет. В сахаре глюкоза, я не представляю механизм ее воздействия на клетки печени, но боль проходит, проходит всегда. Я еще не пробовал на себе этот способ, не было необходимости, но свято верил в него, особенно сейчас.
Под руку попался небольшой камешек, затем еще один. Ого, там, где стена встречается с полом, их целая россыпь. Наверное, камень, из которого делали кладку, крошится.
Всего час, с многочисленными перерывами, я потратил на то, чтобы оторвать подол рубахи. Рубашка была совсем новая, и я одел ее в первый раз, перед тем, как сойти на берег. Подарила рубашку мне Аниата, долго перебирая их и прикладывая ко мне, когда мы сидели в ее лавке. У рубахи замечательный малиновый цвет, красивая плотная ткань с отливом и большой, весь покрытый вышивкой, ворот.
Хрен ее получит тот, с длинным носом и бледной рожей, кто на нее так заглядывался.
А мне и без подола сойдет, просто теперь я ее в штаны заправлю.
Ночь прошла очень тяжело. Досаждала боль в правом боку, люди, спящие вокруг, только и делали, что храпели, бормотали во сне и выпускали газы.
Проворочавшись почти до рассвета, смирившись с грязным полом, я подгреб под себя кучку соломы и умудрился уснуть.
Утро встретило прохладным ветерком, врывающимся через зарешеченные окна, уже почти привычной болью в правом боку, проклятиями и стонами просыпающихся людей и первым знакомством в новом для меня мире.
Завтрак представлял собой точную копию ужина, разве что к нему добавился небольшой горшок с чем-то жидким и тягучим, в который люди по очереди окунали свой хлеб.
Окунали после того, как тот самый опоенный бык отделил из него ровно столько, сколько счел необходимым.
Есть совсем не хотелось, а вот пить да, в горле совсем пересохло. Я так понимаю, что здесь у каждого своя посуда, а откуда она бы взялась у меня? И что мне теперь, руки ковшиком подставлять?
Выручил меня сосед по ночлегу, шустрый паренек, которому вряд ли минуло семнадцать.
Еще вечером я заметил его взгляды, обращенные на меня, и все ждал, что подойдет пообщаться. Но нет, видимо он решил отложить это дело до утра.
Вот он и предложил мне глиняную кружку. Кружка была довольно чистой и сильно щербатой по краям.
Я отблагодарил парня, отдав ему свой хлеб, после того как лишился его части в результате уже привычной для всех остальных процедуры.
Не было никакого желания жевать эту глину, обмакивая ее в горшок, в котором поочередно побывали пальцы всех здешних обитателей.
После этого мы долго разговаривали с ним почти шепотом. Кричать здесь было не принято, тем более Горген, так, оказывается, звали человека, габариты которого равнялись уже упомянутого мною животному, после завтрака решил немного вздремнуть.
Мой новый знакомый, Сориус, а именно так он представился, оказался весьма разговорчивым собеседником с живым умом и острым языком.
Он кратко охарактеризовал каждого, кто попался ему на взгляд. И характеристики эти были краткими, емкими и отражали самую суть. Пройдут столетия, и этому будут учить, учить, как можно описать любого человека ровно тремя словами, ничего не упуская при этом. Он умел это уже сейчас.
Сориус вкратце рассказал историю своей жизни, и не было в ней ничего такого, чему можно было бы позавидовать. Своего отца Сориус не знал, мать занималась и здесь самой древней профессией, и вырос он в кругу таких же, как и он сам.
Сюда попал в результате облавы на местном рынке, занимаясь привычным ремеслом.
Он, с несколькими такими же и сам, пытался увести лошадь, оставленную на несколько минут без присмотра раззявой-хозяином.
Затем Сориус поинтересовался, правда ли что я тот самый Дрегер. Мне не пришлось врать, чтобы ответить, что я не Дрегер и понятия не имею, кто он такой. Дальше Суриус поведал, что Дрегер в этих местах личность довольно знаменитая, и даже он, недавно появившийся в Кергенте, слышал о нем немало. Настоящий Дрегер оказался бандитом. Причем бандитом очень жестоким.
Это известие не принесло мне особого удовольствия, как же, я стремлюсь к дворянству, а меня принимают за бандита.
Хотя видел я некоторых дворян, если бы не шпага, вылитые они.
Сориус и посвятил меня в реалии местной тюремной жизни.
Люди в этой темнице надолго не задерживаются, месяц, реже два.
Хотя имеется один дед, что пребывает здесь почти год, что само по себе очень удивительно. Вероятней всего, о нем просто забыли, а сам он не спешит о себе напоминать, потому что идти ему некуда, здесь же и стол и кров.
Такое бывает, и не только здесь.
Имперское правосудие достаточно скоро на расправу. И наказаний у него хватает. Тут и рудники, и каторга, кто бы мне объяснил, в чем у них различие. Естественно веревка на глазах у зевак, как самое радикальное средство для борьбы с преступностью.
Ну и телесные наказания, совсем уж за мелкие прегрешения.
Я же попал сюда по подозрению в дрегерстве. То есть меня приняли за того самого Дрегера. Вот только объяснить в ближайшие три дня, что произошла ошибка, мне не удастся.
Поскольку в городе ярмарка посвященная празднику. Праздник государственный и на него отведено целых три дня.
Когда-то в этот день на престол вступил первый из Крондейлов, предок правящей сейчас династии. Так что сиди и не дергайся, в таком смысле, но несколько другими словами объяснил мне мое положение Сориус.
Получается, что я попал. Попал на ближайшие три дня. Потом, я очень на это надеюсь, все выяснится. В конце-то концов, не захотят же они мне пришить чужое дело, да еще такое серьезное, от которого попахивает прочной веревкой с надежной петлей.
А вообще это произвол какой-то, хватать на улице добропорядочных граждан, очень больно бить их в печень и отправлять в кутузку, на неопределенный срок.
Так, с этим все ясно. Следующий вопрос.
Вот этот Горген, что он за птица, кроме того что бык?
Сразу же выяснилось, что к городскому криминалитету Горген не имеет никакого отношения, но слухи о нем ходят самые страшные. Но то, что руки у него по локоть в крови, этот факт даже не обсуждается. Самое главное, что не чтит он местных авторитетов, одним словом отморозок. Может быть, и есть кто за ним, но только не в воровской общине Кергента.
Здесь объявился пару недель назад, собрал вокруг себя несколько таких же, как и он беспредельщиков, и теперь делает то, что считает нужным.
И с этим все ясно.
А вопросов то у меня больше и нет. Распорядок дня глупо узнавать, кроме трехразового питания ни каких других событий не происходит. Занимайся, чем хочешь и жди, пока решат твою судьбу.
На работу отсюда никого не водят, да и какая может быть работа. Есть в этом подвале и еще парочка подобных помещений, там примерно такая же картина, как и здесь.
Вообще-то это здание совсем недавно городской страже перешло, и пары лет с той поры не минуло. Раньше здесь городской арсенал находился.
Теперь становится понятным, почему высокие потолки, для тюремных камер их бы такими делать не стали.
Здесь даже стуимы оказались, целых два или две, не знаю, как будет правильно. На местном жаргоне так называют… понятно кого.
Словом, все как у людей далекого будущего. Вот только порядки тут насквозь неправильные, беспредел какой-то. Ничего, переживу, недолго мне здесь чалиться.
При этих мыслях я даже улыбнулся. Местной феней нужно овладевать, благо возможность появилась, а не родной пользоваться.
Вот только сложилось все по-иному.
Время было к обеду, и я уже тщательно отмыл миску, найденную мне деятельным Суриусом, с помощью лоскута от своей рубахи, когда меня позвали. Позвали к Горгену.
Сейчас смотрящий по хате определит мое место в табеле о рангах, словом, произойдет то, о чем я не раз слышал или читал, пусть и в своем мире. На многое я не претендую, проживу, сколько здесь получится, мужиком, и дел всего.
Горген сидел на куче соломы не менее грязной, чем он сам, но вид имел самый царственный. В смысле выражения лица. Присесть мне не предложили, да я и не настаивал, что за удовольствие, сидеть на грязном полу, пусть и в компании такого значимого человека.
Справа от него расположился крепыш, со шрамом, делавшим его лицо еще более страшным, чем оно было от природы. А она, надо сказать, в этом смысле не поскупилась.
Слева находился тот, кому понравилась моя рубаха. Сам Горген подкреплялся перед обедом окороком, и, пока не закончил обгладывать кость, не обращал на меня никакого внимания. Я же стоял и ждал.
Сытно отрыгнув, он заметил — ты не Дрегер.
Я поднял руки с открытыми ладонями. Самый миролюбивый жест из всех, что можно применить в таких или подобных случаях:
— Я даже никогда его не видел. -
Нет, ну до чего же он здоров. Если бы я не видел до этого Броя, то посчитал бы Горгена самым большим человеком, когда-либо виденным мною. А так, хоть и почетное, но все же второе место.
— Ты должен мне деньги — вновь подал свой голос серебряный медалист.
— У меня нет денег, и взять мне их неоткуда — и я снова поднял обе руки.
— Ты должен был спросить сколько именно. -
Нет, это явный беспредел. Ты меня еще на счетчик поставь. У меня действительно нет ни медного гроша, все что были, остались в поясе. Хотя это вряд ли. То, что они там остались.
— У меня нет денег и взять мне их неоткуда — еще мягче повторил я.
— Разве это мои проблемы? — голос у него звучал уже угрожающе. Вероятно, он хотел добиться того, чтобы я все же спросил у него, сколько ему должен. Дурацкая ситуация. Если я признаю свой долг, то мне придется его отдавать. Ну и какого черта, спрашивается, я должен это делать?
Следующая моя фраза снова не блеснула новизной.
— У меня нет денег и взять мне их неоткуда. -
— Ты должен мне два серебряных ала. Срок до завтра. Подойдешь утром и отдашь свой долг. Все, свободен — и Горген отвернулся от меня, давая понять, что аудиенция окончена.
Когда я пошел назад, то услышал за спиной голос длинноносого, сидевшего слева от Горгена:
— Ты забыл снять рубашку. -
В следующей жизни, не оборачиваясь подумал я, продолжая идти к своему месту.
Вот же ситуация и что мне теперь делать?
А делать ты должен то, к чему готовился с того самого момента, когда впервые встретился с Горгеном взглядом. И от этого никуда не денешься, Артуа.