Вечером привезли солому, много соломы. Она была совсем свежей и пахла солнцем, полем, цветами и волей. И это был одним из моих заказов страже, так удививших и их и Сориуса.
Народ набросился на солому если не радостью, то, во всяком случае, с энтузиазмом.
Да и как тут не радоваться или не энтуазировать, если практически все день мы занимались тем, что убирали старую и перепревшую, и тщательно скребли пол, пытаясь очистить его от грязи.
Пол оказался на редкость грязным, в каких-то жирных разводах и слизи. И его чистили, терли, скребли, с помощью все той же соломы.
Затем солому вместе с тряпками, лоскутами и всей прочей дрянью выкинули в окно. Окно выходило во внутренний дворик, и через него были видны ноги проходивших мимо стражников, но и с этим было договорено и оплачено. Так что убрать мусор со двора тоже нашлось кому.
Как мне показалось, в нашей темнице даже посветлело. По крайней мере, воздух в ней точно стал свежее. Сам я, конечно, мусор не убирал, всего лишь руководя работами с помощью мудрых советов и ценных наставлений. Хотя нестерпимо хотелось поднять с пола охапку грязной перепрелой соломы вперемешку с еще не совсем гнилой, прижать к груди и нести ее, нести, чтобы выбросить в окно. Шучу.
Хотелось мне одного, поскорее увидеть небо над головой.
Когда начали вносить свежую солому, я грудью встал на ее защиту. Потому что мечталось мне увидеть ту же солому, но уже связанную в маты, подстилки, или циновки.
Да во все что угодно, но только не опять разбросанную по каменному неровному полу. Такое возможно, я специально это узнавал. Вот только до темноты оставалось совсем немного, и даже те несколько человек, что умели плести из соломы требуемое, попросту не успели это делать.
На следующий день привезли еще один мой заказ: обыкновенный дубовый стол с двумя лавками. И хотя тюремная стража здорово сэкономила на нем, приобретя где-то по дешевке давно уже бывший в употреблении, но и такая мебель пришлась как нельзя кстати. Стол долго служил в какой-то корчме, и его нелегкая служба оставила на столешнице множество отпечатков в виде порезов, сколов и темных пятен. Обитатели камеры долго его скоблили, чуть ли не выхватывая друг у друга из рук те предметы, что могли сгодиться для этого.
В обед за стол все не вместились и такие терпеливо ждали своей очереди. Кто не был лишен такого простого удобства долгое время, тот никогда не поймет, какое это удовольствие, есть за столом.
И еще, наш стол был похож на праздничный, потому что та четверть, что каждый выделил из передач, полученных с воли, находилась на столе.
К вечеру все имели подстилки, сплетенные из соломы. Тут и выяснилось, что спать на них жестче, чем просто на куче соломы.
Но помещение приняло совсем другой вид. Ровные ряды постелей, отхожее место, отгороженное пологом, что не так давно служил шатром у мздоимца, и чистота.
Конечно же, чистота относительная, но с тем, что было до этого, разница разительная.
Мне даже показалось, что люди просветлели лицами и стали больше улыбаться друг другу.
Я сидел и думал, зачем мне все это было нужно, потому что осталось провести здесь всего лишь одну ночь.
Следующий день начался с того, в камере произвели тщательный обыск, иначе шмон.
Оказывается, в ней хранилось множество запрещенных вещей. Особенно это касалось ценностей и денег. Еще обнаружилось несколько предметов, к которым с сильной натяжкой можно применить слово оружие. Я на этот счет совершенно не беспокоился, поскольку ничего такого за мной не числилось, а найти деньги, те жалкие крохи, что остались после приобретений на благо общества, было крайне затруднительно. Потому что здесь не бетон, где каждая неровность или трещина на виду, а здание каменной кладки. Обнаружить камень, который легко покидает свое место, так для этого нужно перепробовать их все, да еще знать, как это сделать.
Когда я спросил у Сориуса, как часто такие дела происходят, он сделал удивленное лицо. Можешь не отвечать, и так все понятно.
Непонятно другое, кому это нужно. И чем он им интересен. Естественно, это я о Горгене. Не хочу решать загадки, хочу на волю.
И еще, вряд ли меня сегодня отсюда вызовут. Так оно и оказалось.
Весь день я безуспешно дожидался, что заскрипит дверь, и меня поведут к местному начальству. Дверь действительно скрипела, скрипела так, что приходилось закрывать уши, кого-то уводили. Взамен приводили новых страдальцев, но меня словно не существовало. Потом я сообразил, что я и не регистрирован нигде, меня сразу провели сюда. Даже имени никто не озаботился спросить. Получается, что я вообще здесь не существую.
Как оказалось на следующий день, прорицатель из меня никакой. Практически всю ночь я не спал, ожидая, что сейчас распахнутся двери и в камеру ворвется Горген с пособниками, вступивший в сговор со стражей. Для этого и был проведен тщательный обыск.
Нет, ничего такого не произошло, а первой новостью, что я услышал утром, была та, что Горгена отправили в Мулой, центр провинции, и отправили еще вчера.
Чуть ли не следом за этим, за мной пришли.
Начальником местной стражи оказался невысокий полный человек в годах, которого звали господин Бойс. Он сидел за столом, расположенным у самого окна и внимательно изучал какие-то бумаги. Время от времени Бойс отрывал от них свой взгляд, пристально смотрел на меня и снова в них углублялся. Наверное, все это должно было обозначать, что он изучает материалы дела, посвященного строго моей персоне. Судя по толщине стопки бумаг, находящейся перед ним, я чрезвычайно матерый преступник, которого наконец-то посчастливилось поймать местному правосудию.
Нет, нет за мной ничего, за что бы я мог беспокоиться.
Разве что те два дворянина, которым я нанес оскорбление действием. Преступление серьезное, да вот только откуда об этом могут знать здесь, в Кергенте. Ориентировка пришла, с фотороботом?
Решив, что я уже проникся достаточно, Бойс коротко бросил:
— Рассказывай.
— О чем, господин Бойс? — не стал я задерживаться с ответом.
Его имя я успел выяснить еще у стражников, что привели меня сюда под конвоем. Один из них сразу же вышел, а второй и сейчас находился где-то у меня за спиной.
О чем рассказывать-то? Мне нужно хотя бы пару наводящих вопросов.
— Все рассказывай. Как зовут, зачем приехал в Кергент и на чем попался -
Вот это уже совсем другое дело.
— Меня зовут Артуа Койн, мне двадцать восемь лет, сюда прибыл в надежде встретить господина барона Эриха Горднера, в свите которого пребывал до последнего времени. Задержан ошибочно, меня приняли за какого-то Дрегера — отчеканил я.
Легенду я себе придумал, не подкопаешься. Да и чего ее придумывать, почти все в ней было правдой, кроме двух моментов. В ней ни слова не говорилось о Жюстине, а свое появление здесь я решил обосновать желанием встретиться с бароном Горднером.
Только попроси меня, господин Бойс, и я расскажу тебе о братьях Сток, Крижоне, о нашем путешествии на лодке. Я даже о Жюстине тебе расскажу, только назову его Тимуром и сообщу, что он сам набился мне в попутчики, еще и заплатив при этом. Слабые места, да где их нет, и не слишком-то их много. Надеюсь, Жюстин уже там, куда стремился.
Не сидят же они в лодке, в конце концов, наряжено высматривая меня по сторонам. Но вот рассказывать о нем все же поостерегусь, пусть и местному шерифу.
— Барон Эрих Горднер? Знаю, знаю такого. Моего роста, темные глаза, лысина, небольшая бородка и еще постоянно улыбается — заявил Бойс.
Как бы ни так. Вряд ли их двое, баронов Эрихов Горднеров, да и все описание прямо противоположно настоящему. Поучается, что Бойс его знает и решил проверить меня.
— Никак нет, господин Бойс. Ростом он выше среднего, телосложение сухощавое, глаза серо-стального цвета, всегда гладко выбрит, ниже правого уха небольшой шрам.
И еще, господин Бойс. Я никогда не видел господина барона улыбающимся.
Мне самому составило немалых трудов сдержать улыбку, когда я представил Горднера радостно скалящегося, настолько это казалось невероятным.
На этом наш разговор закончился, и меня снова отвели в подвал.
Когда я попробовал объяснить Бойсу, что арестовали меня неправильно, тот только махнул рукой конвоирам, делайте свое дело.
Нет, ну как же это и что мне теперь делать, требовать адвоката? Или кого там требуют в таких случаях, не прокурора же?
Я вышагивал от одной стене к другой, хорошо хоть Сориусу и Дистом не пришло в голову сопровождать меня при этом, зрелище получилось бы очень комичным, ходил я быстрым шагом, почти бегом.
Вот же попал, мать вашу, и что делать дальше? Ну не припишут же мне, в конце концов, чужие грехи, очень на это надеюсь.
А тут еще приходится решать вопросы, которые к черту были бы не нужны. Ко мне обращались сокамерники, как их еще называть и у каждого имелись свои проблемы.
Кто-то выиграл в кости, и проигравший не желал отдавать долг. Кому-то нужно было что-то приобрести через стражников.
Еще у кого-то пропала часть полученной с воли передачи, тоже ко мне.
Вот на хрен мне все это было нужно, ни желания, ни опыта в подобных делах.
Благо, что Сориус консультировал меня по каждому вопросу. Уж что-что, а он такие вещи знал назубок.
Чтобы отвлечься от печальных мыслей, попробовал заняться гимнастикой. Но и здесь не повезло, при любом резком движении в правом боку отдавало сильной болью.
Видел я его, своего благодетеля, когда к Бойсу меня водили, он сегодня не патрулирует улицы города, а стоит в коридоре, перед какой-то забранной решеткой дверью, на сутки заступил.
Следующим утром, когда еще не приносили теплую бурду с куском хлеба, заменявшего завтрак, застучали засовы на дверях камеры.
Все мы с нетерпением ждали этого момента, но не из-за завтрака, совсем не из-за него, а для того чтобы убедиться в не бесполезности проведенной ночью работы.
Дело в том, что при открытии дверь скрипела так омерзительно, что зубы начинало ломить, а тело непроизвольно дергаться.
Этой ночью мы умасливали дверь, в самом прямом смысле этого слова. Масла ушло чертова уйма, до навесов было не добраться, они находились снаружи. Щелочки все же нашлись и через полый стебель какого-то растения, найденного в соломе, Сориус с еще одним специалистом по ночным кражам, пытались навесы смазать.
Результатов пришлось ждать до утра, как иначе можно проверить, то, что получилось? Стучать в дверь — от стражи может прилететь, кому это хочется?
Звук действительно был очень мерзкий. Когда стража начинала открывать засовы, а их на дверях целых два, большинство обитателей камеры заранее зажимало уши. Может быть, как охранная сигнализация такой звук весьма неплох, потому что слышен он и во дворе, но на психику действует.
Почему-то на самих тюремщиков этот звук так не действовал. Среди них даже оказался один, кому доставляло истинное удовольствие воспроизводить его с помощью дверей, открывая и закрывая их несколько раз подряд. Забавлял его не сам звук, а реакция его подопечных. Мне рассказывали, что ему даже деньги предлагали, но безуспешно.
Мы, все тридцать два человека, находившихся в общем каземате, самым натуральным образом превратились в слух, и это была не метафора. Мы вообще представляли собой одно большое ухо.
Вот провернулся ключ в большом висячем замке на одном из запоров. Затем стукнул один засов, следом за ним второй. Сейчас, сейчас. Стояла такая тишина, что было слышно, как жужжат под потолком мухи.
Дверь медленно подалась наружу и ничего, только лишь легкий скрип, почти не слышный.
В щели, образованной приоткрытыми дверями, показалась озадаченное лицо цербера, того, что так любил отсутствующий сейчас звук.
Тюремщик несколько раз поводил дверями, но тщетно, звук ниоткуда не вернулся. Лицо его, до сей поры просто удивленное, сейчас приобрело вид крайней степени изумления. Боюсь, теперь ему очень нелегко будет от него избавиться.
Смеялись все. И из этого смеха можно было собрать целую коллекцию, от громового хохота до визгливого хихиканья.
Затем тюремщик вместе со своей миной, словно прилипшей к его лицу, рывком исчез, дверь распахнулась во всю ширь и в камеру вошел… Горднер.
Боюсь, что сейчас тюремщик по сравнению со мной явно проигрывал. По крайней мере, рот у него был открыт значительно меньше, нежели мой.
Горднер прошел внутрь камеры несколько шагов, остановился и поморщил нос, ну, мол, и запашок здесь. Вы бы, господин барон, несколькими днями раньше зашли, боюсь, вам бы его еще и зажать пришлось. Вероятно, даже двумя руками.
Особенно когда сквознячок, гуляющий по канализации, приходил нас навестить. Сейчас это жерло смрада надежно прикрыто обеденной чашкой Горгена, идеально подошедшей по диаметру, и открывается только по мере надобности…
Горднер был при шпаге, когда-то у нас называемой эстоком, даге, и пистолете с колесцовым замком, считая такой наиболее надежным. Так то оно так, вот только взводить каждый раз пружину замка специальным ключом скорострельности нисколько не прибавляет.
Вообще-то сюда запрещено входить с оружием. Даже наши тюремщики имели при себе только деревянные дубинки.
Вот только я хотел бы посмотреть на того, кто посмеет Горднеру что-то запретить. Если только он не император или, на худой конец, не самый завалящий герцог.
Сердце мое билось учащенно, неужели он пришел за мной? А если нет? Разум подсказывал, ну за кем же еще, не стуима же он решил себе подобрать.
Горднер обвел взглядом помещение, скользнул им по выскобленному еще с вечера столу. По полу, неровной каменной кладки, но безо всяких намеков мусора. По соломенным матам сложенным один на другой, для того чтобы на них было удобней сидеть, остановился им на мне и сказал:
— Что стоишь, пошли — затем еле заметно усмехнувшись, добавил — брат Тимура. -
Я посмотрел на Сориуса, Диста, стоящих, как обычно, за моей спиной. Ведь я им обязан жизнью. А сейчас, получается, просто их бросаю. Перевел взгляд на Горднера, но тот лишь покачал головой, нет, это без вариантов, и нетерпеливо мотнул ею, указывая на выход. Ничего, одну минуту потерпишь.
И мне оставалось лишь пожать им руки, похлопать по плечам и подмигнуть. Держись братва, даст Бог и свидимся.
Хороший парень Сориус, при всем притом, хороший. Нет за ним убитых людей, не душегуб он. И старушек он не обворовывал, у местного преступного мира тоже есть свои законы и понятия.
Диста жалко как человека, потому что ничего хорошего ему не светит. Если повезет, отделается рудниками, а если очень повезет, то всего лишь проведенными на них парой десятков лет.
Дист рассказал мне свою историю, и не было в ней ничего такого, что нельзя будет услышать через много-много лет.
Деревня, в которой он родился и жил, принадлежала барону Приенрису, одному из наиболее уважаемых граждан Кергента. Но речь идет не об этом бароне, хотя и он причем. Прожил Дист в своей деревне почти двадцать лет до того самого момента, когда и произошли следующие события.
Прибыл в очередной раз в деревню сборщик податей, чтобы собрать недоимки. Встретили его с подобающим почетом и уважением. И должность его этого заслуживает, и нечем платить крестьянам было, неудачный сезон выдался. Вот и надеялись они получить отсрочку до следующего урожая.
Сборщик, казалось бы, и не против этого был, но выдвинул встречное условие. Пойдет он им навстречу, лично с бароном переговорит и все будет на мази. Только и селяне должны ему не отказать. А желание его вот в чем оказалось. Жила в деревне девушка, очень милая и с лица и фигурой. Вот и выдвинул сборщик податей свое условие: будет она с ним ласкова и сразу все вопросы положительно решатся. Если же нет, то не обессудьте, служба прежде всего, а барон и благодетель ох как лют.
Надо ли говорить о том, что девушка эта оказалось Дисту невестой. И отведал сборщик вместо ласк девичьих кулаков ее жениха. Да так отведал, что увезли его в беспамятстве. Дело политическим оказалось, как же, если всякий вместо податей таким образом платить начнет, то это уже конец света будет.
Арестовали Диста, да он и не прятаться не стал, чтобы остальным худа не сделать. Всего неделя до их свадьбы осталась, когда все это случилось. Понимал Дист на что шел, да только не смог через себя переступить…
И помочь я вам никак не могу, как бы страстно мне этого не хотелось. Ничем не могу. Вы уж держитесь здесь как надо, у вас получится. И прощайте.
… А сердце продолжало биться учащенно, но уже по другой причине. Сейчас еще рано и если очень повезет…. Как же я мечтаю, чтобы повезло.
Когда дверь камеры захлопнулась за моей спиной и опять без того скрежета, что мне еще долго будет сниться в кошмарах, я обратился к Горднеру с просьбой:
— Господин барон, одолжите монету, мне нужно отдать долг.
Тот предложил горсть монет на выбор. Меня устроила медная, от нее меньше блеска. Этим он мне тоже нравился, никогда не задаст лишних вопросов. Надо, значит надо.
Мы шли полутемным коридором, трое стражников, Горднер и я. Медная монета надежно была прижата к ногтю большого пальца полусогнутым указательным.
Вот сейчас, за поворотом коридора. И если мне очень повезет…
Повезло, мой давний знакомый еще не сменился. И утренние часы на посту достались именно ему. Он стоял, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, последние минуты самые томительные.
Когда до него оставалось пара шагов, я чуть сбавил ход, одновременно посылая монету вперед, используя большой и указательный пальцы как катапульту. Монета пролетела удачно, не задев никого из идущих впереди людей, и весело зазвенела на каменном полу коридора. От серебряной монеты звона было бы больше, но она светлая и ее полет легче обнаружить.
Конечно же, все посмотрели в ту сторону, где раздался звон. В том числе и тот, кто был мне нужен. В этот момент я как раз поравнялся с ним, сделав то, что замыслил.
Это очень, очень больно, когда бьют пяткой по подъему стопы, еще и приседая на опорной ноге, чтобы добавить весу. А я так и сделал. Если ему повезло, то он всего лишь недельку попрыгает на одной ноге, но мне хотелось, чтобы не повезло, потому что в таком случае кости свода стопы окажутся раздробленными.
Горднер, этот волчара, все же уловил движение за своей спиной. И увидел, как стражник на одной ноге медленно сползает на пол, широко открыв в безмолвном крике рот. И опять он ничего не сказал.
Наверное, я опять сделал что-то недостойное для человека, мечтающего стать дворянином. Но тогда я думал о другом. В тот момент я вспомнил притчу, в которой один мудрец сказал, что за зло нужно платить злом. Иначе нечем будет платить за добро.
Хотя, вероятно, неведомый мудрец совсем не имел в виду пару треснувших ребер и боль в боку, периодически напоминавшую о себе так, что хотелось упасть на колени и завыть.