1973 год
— Товарищ капитан первого ранга! Тридцать третья рота готова к занятиям по военно-морской подготовке!
— Товарищи курсанты, — седой офицер подошёл к развешанным на стене плакатам, — тема сегодняшней лекции — парогазовая торпеда «53–61». Торпеда калибра пятьсот тридцать три миллиметра, принята на вооружение флота в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Предназначена для поражения…
…Учился Сергей с удовольствием. Морское училище — это был его самостоятельный и сознательный выбор. Сергей хотел стать моряком, и жёсткие рамки дисциплины принимал как должное. Море — оно не шутит; корабли тонут, несмотря на всё достижения науки и техники, а волю свободолюбивой натуре можно дать и на берегу. Сергей подумывал даже после окончания училища пойти служить на военный флот: океаны кишели авианосцами и субмаринами франглов — должен же кто-то противостоять этой армаде. Отговорил его отец — узнав о намерении сына, он помолчал, а потом сказал с горечью:
— Не надо, сынок. Армия стала не та — гниль завелась. Плавай лучше под торговым флагом — будешь офицером запаса, и случись война, ты всё равно понадобишься.
Эти слова отца стали неожиданностью, но Сергей не сомневался, что у него имелись основания так говорить. Отец честно служил и ушёл в запас, когда была принята концепция «мирного сосуществования» и началось сокращение вооруженных сил Вечевого Союза: шли под пресс новенькие крейсера и субмарины, а недостроенные авианосцы разбирались прямо на стапелях. И помнил Сергей тоску, появившуюся в глазах отца на похоронах его старого друга по Дальнему Востоку, каперанга Иваныча, и оброненную отцом фразу «Боевой офицер был — мирной жизни со Второй мировой не знал. От американских глубинок ушёл — свои чинуши доконали…». Упоминание американских глубинных бомб заинтересовало Сергея, но подробностей ему узнать не удалось: отец замкнулся, упомянув подписку о неразглашении.
А вторым человеком, заставившим Сергея задуматься на тему армии, стал отец его приятеля по училищу Юрки Лыкова. Полковник Пётр Лыков был фронтовиком; он прошёл всю войну в противобронной артиллерии и знаменитых «танюшах», а потом вдруг оставил службу. «Дышать трудновато стало, — сказал полковник Лыков, когда Сергей прямо спросил его о причинах. — На войне всё было ясно, а вот потом… Однако это материи скучные, — он хитро улыбнулся, — у вас, ребятки, сейчас одни девчонки на уме. Понимаю, дело молодое».
Девчонки девчонками, однако несоответствие слов и дел бросалось в глаза любому, кто хоть немного умел думать. Коммунизм приближался, а прилавки пустели: мать Сергея каждый месяц отправляла с поездом мясные посылки родне на Урал — в Петрограде мясо ещё можно было купить. Хотя само слово «купить» почти вышло из употребления: его заменил глагол «достать», куда более точно отражавший суть процесса. Везде и всюду торжествовал дефицит — под эту категорию подпадало буквально всё, от туалетной бумаги до автомашин, владельцы которых казались какими-то небожителями. Честный труд на благо Родины не был гарантией того, что к празднику у тебя на столе появится кусок хорошей ветчины, и что твоя жена сможет надеть зимой тёплые сапоги. Жировали откровенные спекулянты, а также те, кто обзаводился нужными связями, значившими гораздо больше, чем деньги. И эти люди не скрывали своего презрения к тем, кто «не умеет жить» и корячится в поле или у станка. И было непонятно, как это так: летаем в космос, наши атомные подводные лодки всплывают на Северном полюсе, с нами вся Европа, а у людей остро не хватает самого простого и нужного — не бриллиантов, а хлеба насущного?
Но молодость брала своё — особо задумываться о причинах и следствиях не хотелось. Временные трудности — так это объяснялось. Мы ведь, в конце концов, первыми идём по непроторённому пути, зато когда дойдём…
1975 год
— Есть мнение, — политический воспитатель факультета ощупал Сергея изучающим взглядом, — что тебе, курсант Киреев, пора вступать в партию. Ты у нас отличник, да ещё к тому же и депутат, так что…
Затягивать с ответом на «высказанное мнение» было нельзя, и Сергей, помедлив самую малость, произнёс, глядя прямо на политического воспитателя:
— Не заслужил я ещё. Коммунисты шли на пулемёты, а я что? Ничего ещё в жизни не сделал, а хорошо учиться — это моя прямая обязанность.
Веки политического воспитателя дрогнули. Он был далеко не глуп и понял, о чём думал стоявший перед ним курсант.
— Ладно, иди, Киреев, — устало сказал он. — Но всё-таки подумай.
Насчёт подумать — этим Сергей занимался уже давно: пищи для ума хватало (если не лениться, конечно). И общая картина, получившаяся в результате его умозаключений, как-то не радовала.
…Началось с того, что на втором курсе его, восемнадцатилетнего парня, выбрали депутатом районного народного вече. Хотя «выбрали» — это не совсем точно: Сергея вызвал политвоспитатель и сообщил ему об этом. Курсант Киреев ошалел: он, мальчишка, — и вдруг «депутат Балтики», член вечевой власти! Однако действительность быстро развеяла все его юношеские иллюзии: депутатство оказалось сущей синекурой, не имевшей ровным счётом никакого отношения к реальным делам (а тем более к решениям власти). Нудные сидения на собраниях, оставлявшие после себя только лишь ощущение бесцельно потерянного времени, и единогласные одобрения чего-то кем-то давно уже решённого — вот и всё, чем обернулось его депутатство. И — чувство разочарования, оставившее в душе Сергея горьковатый осадок.
А потом была первая плавательская практика и зарубежные порты: Руан с чёрным крестом на площади, выложенным на месте сожжения Жанны д'Арк, и Гулль с массивной каменной башней, сохранившейся со времён викингов и пережившей тевтонское нашествие. И увиденный собственными глазами вражеский мир, в котором, как оказалось, люди живут не так уж плохо — во всяком случае, очередей «за тем, что выкинули», здесь не наблюдалось. «Гниют, сволочи, — сказал старшина группы, глядя на чужеземное магазинное изобилие, — но как вкусно пахнет!».
Невнятный бубнёж с трибун и с экранов телевизоров, равно как и примелькавшиеся лозунги, смысла которых давно уже никто не понимал, воспринимались как данность — как снег зимой или как вешняя капель, — но запомнилось Сергею ощущение, испытанное в зале кинотеатра при просмотре хроники новостей, предшествовавшей показу фильма. Он тогда только что вернулся из первого своего длинного рейса (почти полгода не был дома) и решил сходить в кино — надоели зарубежные телефильмы, то и дело прерываемые рекламой.
На экране появился Забережный, а за его спиной занимали места в президиуме члены Верховного Вече — почтенные и еле передвигавшиеся старцы. Вождь монотонно мямлил что-то по бумажке, а зал рукоплескал, и Сергея поразили лица людей, сидевших в зале, — глаза у них были пустыми, словно все они полуспали или находились под гипнозом. Видя подобные картины постоянно, раньше Сергей этого не замечал — при регулярном употреблении глаз замыливается, — но сейчас, после полугодового перерыва, он был неприятно поражён этим зрелищем. Это была фальшь — чистая и незамутнённая; ложь, которой жила огромная страна под названием Союз Вечевых Общинных Земель. Диссидентом Сергей никогда не был, и не прислушивался к радиоголосам, раздававшимся из Парижа, Лондона и Шамплена, но эту ложь он чувствовал, как чувствовали её миллионы других русских людей.
…Курсант Киреев уклонился от предложения вступить в партию. Сергей видел, что сегодняшние коммунисты — это уже не те люди, которые воевали в гражданскую и первыми поднимались в атаки во Вторую мировую. Он знал, что вступление в партию — это гарантия будущей карьеры, и что многие вступают в партию только ради этого, но ему такой подход не нравился — не по нутру.
В семьдесят седьмом году у берегов Канады затонул теплоход «Коммунар». Сергей узнал об этом от двоюродного брата, механика Балтийского пароходства, и узнал от него кое-какие подробности. «Коммунар» попал в сильный шторм, удары волн повредили его кормовую аппарель, и внутрь корпуса стала поступать вода. Дальше всё произошло в полном соответствии с законами физики: когда этой воды набралось много, судно перевернулось и затонуло. Спасённых почти не было: вода в Северной Атлантике зимой — не мёд и не сахар.
Но самое мерзкое — оказывается, спасти могли всех. «Коммунар» своевременно дал сигнал бедствия (его капитан правильно оценил ситуацию), и через сорок пять минут над тонущим теплоходом появились вертолёты береговой охраны ОША. Времени было больше чем достаточно, чтобы снять с палубы весь экипаж — «Коммунар» тонул медленно. Но с мостика гибнущего корабля так и не было дано согласия на спасение — капитан выполнял полученный по радио приказ «Помощи от врага не принимать, ждать подхода наших судов». И два наших теплохода действительно подошли к месту катастрофы, но через три часа, когда было уже поздно: живыми из ледяной воды выловили всего пятерых из тридцати человек команды «Коммунара».
Этого Сергей не понимал — не мог понять. Ну да, враг, но даже враги (даже во время войны) оказывают помощь тонущим морякам противника: так поступали и наши, и тевтоны, и франглы, и самураи. А тут, в мирное время… Могучая держава бросила своих сыновей — пусть тонут, но не принимают вражьей помощи! — лишь бы не пострадал лозунг «Вечевые люди сильнее любой стихии!». Неужели правители этой державы не понимали, что так они роняют свой авторитет в глазах своих же людей (в конце концов, на международное мнение можно и наплевать) — что это за страна, которая бросает своих граждан в беде и отказывает им в помощи, пусть даже помощь эта придёт со стороны?
Жизнь шаг за шагом лишала Киреева остатков иллюзий. Он помнил, как однажды к нему в каюту зашёл первый помощник (так называли на торговых судах политических воспитателей) и спросил, увидев на полке пару книжек на французском (не порнуху, ни в коем разе — обычные развлекательные издания в мягких обложках, боевики да фантастика): «Электрик, а зачем тебе нужен французский язык? Ты вроде не штурман, по работе он тебе без надобности». Сергей не сразу нашёлся с ответом и пробормотал что-то вроде «ну как же, а если поговорить с кем-нибудь на берегу, я же представитель Вечевого Союза за границей». «Представитель Вечевого Союза за границей — я! — безапелляционно заявил политический воспитатель. — Я и буду говорить (Сергей представил себе, как это будет выглядеть, — по-французски политвоспитатель знал только «Qu'est que c'est?» и «C'est combien?»[67] — и чуть не улыбнулся). А ты — электромотор тебя и так поймёт, и общаться с кем-то на вражеском берегу тебе ни к чему. Или, — глаза первого помощника похолодели, — ты у нас эмигрировать собираешься, а?». Вопрос был диким, и подразумевал такой же дикий ответ: «Да вы что! Да я ни сном, ни духом, и вообще…». Инцидент этот неприятных последствий не имел, но с тех пор Сергей зарёкся покупать и держать на виду иностранное чтиво.
И помнил Киреев, как первый помощник изумил его, сказав на политбеседе, что Вечевой Союз строит теперь не коммунизм, а развитый социализм, а коммунизм — это потом. Однако вскоре Сергей понял, в чём тут штука: восьмидесятый год уже не за горами, коммунизма в означенном году, судя по всему, не будет, и власть предержащие пытаются наивной манипуляцией — сменой вывесок — создать видимость «неуклонного продвижения вперёд». Это выглядело глупо, и было бы смешно, если бы не было грустно.
Но отношение Сергея к родной стране не изменилось — разве можно пенять матери, что она билетёрша в кинотеатре, а не кинозвезда? Она вырастила тебя, как могла, выпустила в большую жизнь, за что же теперь поливать её грязью? За то, что ей не повезло с мужем, который наобещал с три короба, а на деле оказался никчёмным пустобрехом? Уговаривать Родину-мать разводиться с мужем-Властью и начинать новую жизнь? А с кем и как? На этот вопрос Киреев ответа не знал…
1978 год
Её звали Манефой. Родители девушки были детьми даурских казаков, покинувших Россию после гражданской войны и осевших в китайском Харбине. Там они и жили, пока председатель Мао, затаивший обиду на Вечевой Союз (и на русских вообще), не начал свои «революционные преобразования» и не решил заодно очистить Поднебесную Империю от всех «чуждых и враждебных элементов». Русским харбинцам велено было в двадцать четыре часа покинуть Китай, иначе… И они уехали — в Канаду и Австралию (Манефа родилась уже в Мельбурне).
Несмотря на своё архаичное имя, Манефа была самой обычной светловолосой девчонкой последней трети двадцатого столетия, каких на планете Земля миллионы — самой обычной для всех, но не для Сергея. По-русски Манефа почти не говорила — они объяснялись на смеси французского, английского и русского языков, но почему-то хорошо понимали друг друга. Их любовь была короткой, как вспышка — к несчастью (а может быть, и к счастью) экспедиционное судно «Академик Обручев», на котором плавал Сергей Киреев, простояло в Мельбурне всего три дня. А потом они расстались, чтобы никогда больше не встретиться…
Эти три дня были сумасшедшими. В последний день стоянки Сергей со своей группой (поодиночке на берег в странах «враждебного окружения» ходить не полагалось) опоздал из увольнения на три часа — нарушение первое. Двое товарищей Сергея, оставшись без надзора в гостеприимном эмигрантском доме (Сергей весь вечер провёл с Манефой — о том, чтобы остаться ночевать на берегу, не могло быть и речи), налегли на спиртное и по возвращении на борт предстали перед политическим воспитателем в полуразобранном состоянии. Это стало вторым нарушением правил поведения вечевого моряка за границей.
Само по себе — оно бывает (пили русские моряки, пьют, и будут пить), но дело в том, что в воскресенье, перед началом рабочей недели (а последний день стоянки «Обручева» в Мельбурне пришёлся на воскресенье) по всей стране Австралии все бары и винные магазины закрыты, и выпивку не найдёт даже кенгуру (если, конечно, заранее не припасёт бутылку-другую в своей сумке). А поскольку бравые матросы вернулись с берега под сильным хмельком, первому помощнику не нужны были таланты комиссара Мегрэ, чтобы установить, откуда дровишки. Если выпили — значит, были в гостях у кого-то из местных, что строжайше запрещено. И это стало третьим нарушением, и самым серьёзным.
По совокупности прегрешений Сергей был отстранён от загранплавания сроком на два года. На этом вроде всё и кончилось, однако через три месяца Киреева вызвали в отдел кадров. «С вами хотят поговорить» — сказали ему, и Сергею очень не понравилось то, как это было сказано: он догадывался, кто именно хочет с ним пообщаться.
Киреев, естественно, слышал об Особой Комиссии Внутренних Дел (да и кто о ней не слышал во всём Вечевом Союзе и за рубежом!), но контактов с ней доселе не имел. И не был огорчён этим обстоятельством: над анекдотом «Чем отличается ОКВД от КВД?» — «В КВД тебя вылечит от амурных заболеваний максимум за десять дней, амбулаторно, а в ОКВД тебя будут лечить от вредных заблуждений минимум десять лет, причём в стационаре» можно было посмеяться, однако бывало и не до шуток. ОКВД боялись на уровне инстинкта — за этой организацией тянулся след недоброго прошлого.
В небольшой комнате Сергей ждал непримечательный человек средних лет в простом цивильном костюме.
— Здравствуйте, — сказал он. — Догадываетесь, о чём будем говорить?
Представляться непримечательный человек не стал: понял по лицу Сергея, что тот уже знает, с кем имеет дело.
— За Австралию? — уточнил Киреев (так, на всякий случай — о чём же ещё может идти речь?).
— Именно так. Ну, я вас слушаю.
Сергей изложил всю историю своего преступления, как делал уже не раз (умолчав, понятное дело, о Манефе). Безопасник слушал.
— Вы не всё рассказали, — сказал он, когда Киреев закончил свой рассказ. — Была ведь ещё и девушка, верно? Вы ведь не хотите, чтобы у меня сложилось впечатление, что Сергей Киреев был неискренен?
К счастью, Сергей был готов к такому повороту задушевной беседы тет-а-тет — знал он, что на всех торговых судах работают люди, получающие зарплату не только по штатному судовому расписанию и сообщающие «куда положено» обо всех «интересных» разговорах на борту.
— Да не было никакой девушки, — произнёс он равнодушно, — хвастовство одно. Вот, мол, мы какие — нас под каждой пальмой знойные красотки ждут. Мальчишество…
Получилось очень естественно: похоже, собеседник был удовлетворён ответом.
— Хорошо, — безопасник встал и даже протянул Сергею руку. — Искупайте свою вину перед Родиной и больше не делайте глупостей. Если понадобится, мы вас ещё вызовем.
«Какая вина перед Родиной? — думал Сергей, возвращаясь домой. — В чём она, эта вина? В том, что я целовал австралийскую девчонку русского происхождения? Из неё такая же агентка американской разведки, как из меня Папа Римский, да и я не физик-ядерщик. И не говорили мы ни о чём таком — у нас времени было до обидного мало. Глупость какая-то…».
…В Особую Комиссию его не вызвали: вероятно, сочли, что морской электрик Сергей Киреев не представляет собой угрозу безопасности Союза Вечевых Общинных Земель.
1981 год, осень
…Запись была скверной — пято-десятой, как говорится, — но энергетика «шансонье всея Руси» рвалась с намагниченной ленты и продирала до нейронов…