114954.fb2
«Интересно… — подумал Сергей. — Отец Юрки Лыкова тоже дошёл до Рейна и тоже встречался там — с франглами. Может, Антошин папаня и Пётр Игнатьевич видели там друг друга? А что — очень даже может быть… И ещё: «Лико» — это, часом, не переделанная на французский манер русская фамилия «Лыков»? Тогда получается, что в сорок пятом году на Рейне могли встретиться очень дальние родственники. Очень интересно…».
— Мы помним, — продолжал Антуан, наполняя бокалы. — Да, молодежь возраста моего сына и немного постарше — они уже другие. Они франглы, а не креолы, — мсье Лико заметно погрустнел. — Но всё равно: многие помнят — у нас тут много потомков русских поселенцев из Форт-Росса. И мы рады, что у вас теперь свобода. Выпьем, Серж!
— Спасибо за память, — ответил Киреев, смакуя коньяк («хорош, зараза!»). — А насчёт свободы — не всё у нас так просто, Антуан: там, в России.
— Я знаю, — хозяин дома посерьёзнел. — Знаю, Серж. У вас там — как это по-русски? — пльёхо, да? И вот что я вам хочу сказать: а надо ли вам возвращаться в Россию? Оставайтесь здесь, у нас! У вас есть хорошая специальность — будете работать на американском судне и зарабатывать в несколько раз больше, чем у греков. Через пару лет у вас будет такой же дом, — он обвёл рукой гостиную, где они сидели, — и всё остальное. Вы мужчина в самом соку, женитесь, — он подмигнул, — на какой-нибудь хорошенькой креолке с русскими корнями, вырастите детей, и будете ждать внуков. Что ещё надо человеку? Оставайтесь, Серж. Мы вам поможем — мы люди одной крови.
«Заманчиво, — подумал Киреев, — весьма». В России его ничего не держало — бывшая жена вышла замуж за какого-то предпринимателя из Нуво-Руана и уехала в Объединённые Штаты. «Наконец-то я встретила мужчину, который оценил меня по достоинству, — сказала она с гордостью, — и наконец-то я буду жить по-человечески!». Сергей пожелал ей счастья (равнодушно — что было, то давно перегорело, да и было ли?) и дал согласие на то, чтобы она увезла с собой дочь — пусть ребёнок будет с матерью, а не с отцом, который бывает на берегу раз в год по обещанию. А в том, что заокеанский жених по достоинству оценил его бывшую супругу, Киреев не сомневался: американцы охотно женились на невестах из развалившегося Евразийского блока, в особенности на россиянках — в общем случае россиянки оказывались куда более покладистыми жёнами, чем франглинки, озверевшие от эмансипации.
Так что не было у Сергея Киреева в России особых зацепок — кроме самой России.
— Что я могу на это сказать? — сказал он. — Спасибо, конечно, но… Слушай, Антуан, давай на «ты», раз уж мы люди одной крови — мне так легче. Выпьем!
Хозяин кивнул, соглашаясь, и чокнулся с гостём. Выпили.
— Так вот, Антуан, — Киреев высмотрел на столе среди общего изобилия изящный корнишон и бросил его в рот. — Живёте вы, конечно, хорошо — аккуратно у вас всё налажено. Только знаешь, Антуан, — ты только не обижайся, ладно? — весь этот причёсанный ваш порядок мне напоминает ухоженное кладбище: мраморные памятники, надгробья, дорожки, цветы на могилках, кустики ровно подстриженные… Жизни нет — на кладбищах в основном зомби обитают, а правят упыри — те, которые по ночам вылезают и шастают. Я не знаю, что будет в России и с Россией через несколько лет, но я останусь с ней — до конца, каким бы он ни был. Понимаешь, Антуан?
— Понимаю, — ответил Лико, помолчав. — Не знаю, может быть, ты и прав… Выпьем?
…На отходе Сергей долго стоял на палубе, курил и смотрел, как тают за кормой огни Сан-Франциско. «Эмиграция из нашей страны всё больше похожа на эвакуацию» — думал он, и проворачивались в его голове стихотворные строфы:
«Надо было спеть эту песню Антуану, — подумал Сергей, швыряя за борт окурок. — Только по-русски он бы её не понял, а переводить стихи на французский — та ещё задача…».
Полураспад набирал силу.
Рушилось величественное здание; не успевшие отбежать оставались под обломками, и никто не спешил придти к ним на помощь — девяностые годы в России были наполнены борьбой за выживание и самыми настоящими человеческими трагедиями.
По всей территории бывшего Вечевого Союза шёл «парад суверенитетов» — всякий мало-мальский ушлый боярин (а то и просто мелкий служивый) спешил провозгласить себя «законно избранным» властителем отдельно взятой волости. Союзные общинные вечевые земли провозглашали свою независимость от «московского ига» — людям говорили, что так они наконец-то смогут жить для себя, а не кормить столичный центр, привыкший сгибать в бараний рог окраины. Эти красивые декларации имели мало общего с действительностью — удельные князья просто удовлетворяли свои властные амбиции, следуя античному принципу «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме».
Лучше жить не становилось — единый экономический организм разрушался, а полукустарное производство не могло заменить мощи промышленных гигантов союзного значения. Да и не радел никто за восстановление промышленности: лукавый лозунг «Богатей собственным трудом!» обернулся стремлением разбогатеть сразу и быстро — продав то, что плохо лежит. Вся страна торговала — кто чем. Бабушки у метро продавали сигареты и носки домашней вязки, а воеводы сбывали людям с восточными чертами смуглых лиц оружие — от автоматов и гранатомётов до бронеходов и боевых самолётов. И — точно так же, как это было шестьдесят лет назад за океаном — росла преступность. Люди боялись выходить на улицы, а преступность организовывалась и матерела, и лезла во власть, и уже диктовала свои волчьи правила игры и чиновникам, и предпринимателям, образуя с ними жуткий симбиоз.
А самое страшное — бесплатно экспортированный в Россию девиз «Деньги — это всё!» разъедал святая святых: русскую душу, надёжу и опору народа в самые страшные лихолетья. Как-то очень быстро забылось, что деньги — это ещё далеко не всё, что не всё продаётся и не всё покупается, и даже издревле ироничное отношение русских к богатству и его носителям выветрилось из памяти. Молодёжь впитывала и принимала злую философию личного успеха любой ценой, не считаясь ни с чем — по трупам так по трупам. И немудрено: ведь на этой философии стояли могучие Объединённые Штаты, держава-победительница, первая страна мира! Молодежь стремилась к богатству, гоняясь за «символами престижа»; молодёжь учила французский язык, и многие юные россиянки начинали изучение этого языка с фразы «Вуле ву куше авек муа?»,[70] которую доморощенные лингвисты переводили как «За сотню талок[71] на пару палок», — ведь каждый добивается успеха так, как умеет (и тем, чем может).
А за разноцветной рекламной мишурой, заполнившей улицы и экраны телевизоров, шла борьба за верховную власть между олигархистами[72] и администратами[73] — между двумя самыми сильными партиями, вокруг которых гиенами возле тигров суетились мелкие группы и партии, жаждавшие урвать если не жирный кусок, то хотя бы огрызок посочнее. Бурлило в чадном российском котле вонючее варево, разбрасывая жгучие брызги, и не хотелось думать о том, что будет, если оно выплеснется и зальёт всю страну…
Полураспад набирал силу, всё ближе подбираясь к той грани, за которой начинается полный распад.
А мир тем временем решал свои дела, уже не оглядываясь на Россию.
90-е годы ХХ столетия
Свято место пусто не бывает: не успела осесть пыль, поднятая колоннами русских армейских грузовиков и бронеходов, уходивших на восток, как в Европе появились войска франглов. До этого американские базы располагались только во Франции, Англии, Испании и Норвегии, но стоило образоваться вакууму, как военное присутствие ОША в Европе стало стремительно нарастать. Правительства (и особенно население) суверенных европейских держав не слишком охотно встречали бравых заморских парней, увешанных оружием с головы до ног, но предлогов для размещения новых баз на территории Бельгии, Германии, Польши, Дании, Чехии, Италии, Греции у франглов было предостаточно, начиная с «защиты от рецидивов красной угрозы» и кончая «необходимостью контроля над использованием американских инвестиций, предназначенных для возрождения национальных экономик по плану Маршаля».
И европейские страны, былые вассалы Вечевого Союза, послушно выстраивались в колонну по одному и шли в указанном направлении, следя за взмахом руки заокеанского капрала, отдававшего команды. Кое-кто ещё пытался сохранить подобие самостоятельности, но эти робкие попытки подавлялись в зародыше грозным окриком: «Равняйсь! Смир-р-рна!». Талер превосходно справлялся с ролью полицейской дубинки: запутавшись в кредитах «на восстановление экономики» как мухи в паутине, европейские «независимые державы», потрепыхавшись, смирялись со своей участью — прав тот, кто сильнее (и экономически, и в военном отношении). С упрямцами не церемонились — несговорчивая Югославия, жившая на особицу в рамках Евразийского блока и упорно не понимавшая своего нового счастья, стала объектом военной операции, была расчленена и прекратила своё существование как единое государство. Операция эта проводилась без наркоза: с жертвами среди мирного населения никто не считался. Генералы Объединённых Штатов заявили, что высокоточное оружие по определению не может поразить невоенные объекты, и поэтому все россказни досужих писак о разрушенных больницах и убитых детях — ложь, клевета и выдумки: этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Доехав до границ бывшего Вечевого Союза, бронеходы франглов нажали на тормоза: командование сочло, что применение силы за этими границами преждевременно (пока) и связано с неоправданным риском — у правителей Новой России хватило ума не расстаться с атомным оружием, и это заметно охладило пыл американских полководцев. Помня слова Филиппа Македонского «Стены укреплённого города не перепрыгнет боевой конь, однако легко перешагнёт осёл, нагруженный золотом», франглы отложили в сторону своё хвалёное высокоточное оружие и вытащили другое, привычное и хорошо себя показавшее — деньги. За считанные годы талер стал в России чем-то вроде оккупационной марки — наподобие той, что имела хождение в сорок втором на землях, захваченных тевтонрейхсвером. Американцы щедро финансировали олигархистов, подкупали видных администратов, холили и лелеяли всех кричавших (кто по недомыслию, а кто и вполне сознательно) о «свободе и демократии», поддерживали сепаратистов всех мастей и подкармливали марионеточных удельных князей, алчущих «полной независимости». Лозунг «Roma delenda est!»[74] не был снят с повестки дня — осаждавшие готовились к штурму и только выбирали подходящий момент для его начала.
Остановились американцы и у границ Турции: здесь они встретились с новой силой: вызревшей, поднявшей голову и заявившей о себе.
Арабский мир спал столетиями. После Второй мировой войны и разгрома Юлиусом Терлигом Франции и Британии арабские колонии этих держав почти автоматически обрели независимость: и Англии, и Франции после тевтонского погрома было не до реставрации былого величия. Вечевой Союз и Объединённые Штаты Америки пытались включить арабов в сферы своих интересов, однако прямое противостояние отнимало у обоих противников слишком много сил — их не хватало для того, чтобы всерьёз заниматься «третьим миром». К тому же арабы решительно воспротивились экспорту как американского, так и вечевого образа жизни: с оружием в руках. Россия ничего не сумела добиться в Афганистане, ОША ни с чем ушли из Аравии: сферы влияния обеих сверхдержав на арабском Востоке были весьма условными — мусульманский мир остался вещью в себе и, как оказалось, вещью очень непростой.
У арабов имелось средство, эффективность которого на стыке тысячелетий многими подвергалось сомнению: религия. Скептики ошиблись: ислам сплотил весь арабский мир так же, как сделал это тринадцать веков назад. С точки зрения Корана, ислам — это единственная верная религия человечества, и все пророки были её последователями. В окончательном виде ислам был представлен в проповедях пророка Мухаммада, получившего сведения о новой религии в виде Божественного Откровения. С точки зрения ислама, последователи древних пророков отошли от первоначального пути, который был указан им Богом, а священные тексты древних книг постепенно искажались. И поэтому для обновления истинной веры — ислама — Господь время от времени отправлял к людям разных народов своих посланников, которыми были Авраам, Моисей, Иисус. Последним посланником Бога стал Мухаммад, принесший человечеству ислам в его окончательном виде. После пророчества Мухаммада Бог отменил все предыдущие законы, а их основные принципы были усовершенствованы и стали частью ислама.
Сплотив мусульман цементом истинной веры, которой следовали сотни миллионов людей во всём мире, арабские шейхи пошли дальше. Они с интересом присматривались к научно-техническим достижениям Запада, перенимали их, закупали технологии, оставаясь в то же время равнодушными к соблазнам западного образа жизни. Они обучали своих детей в элитных университетах Европы и Объединённых Штатов, и за всё это платили полновесной звонкой монетой: «чёрная кровь земли» — нефть, в изобилии сочившаяся из песков жарких пустынь, — нужна была мировой экономике. Мир покупал арабскую нефть, а новые эмиры разумно распоряжались огромными деньгами, полученными от её продажи. Они не спешили окунуться с головой в биржевые спекуляции и разного рода инвестиционные аферы: ислам считал ростовщичество смертным грехом, и арабские банки выдавали только беспроцентные ссуды. И этого «строители пирамиды», которым были безразличны теологические тонкости, стерпеть уже не могли: на ростовщичестве держалась вся экономика Запада, и его отрицание было для них равносильно посягательству на священное право неприкосновенной частной собственности.
Ещё в семидесятые годы за океаном раздавались призывы к новому «крестовому походу» против «неверных сарацин», однако Объединённые Штаты так и не решились на полномасштабную агрессию: шла «холодная война», и резкие движения Америки толкнули бы арабов в объятия Вечевого Союза, что изменило бы соотношение сил на мировой арене далеко не в пользу ОША. А локальные операции армии и флота франглов привели только к тому, что арабский мир ощетинился и всерьёз начал готовиться к войне. И как реакция на экономические санкции, на вылазки американских десантников и на обстрелы прибрежных арабских городов американскими линкорами родился международный исламский терроризм. Западный мир вздрогнул: инфраструктура цивилизации западного типа оказалась хрупкой и очень уязвимой для террористических атак. А кадры обученных диверсантов у арабов были — Объединённые Штаты сами их подготовили во время войны в Афганистане, полагая, что они будут использованы исключительно против Вечевого Союза.
С началом перемен в Европе и России процесс консолидации и усиления арабского мира резко ускорился. К рождавшемуся Новому Халифату присоединились Египет и Сирия, а также всё африканское побережье Средиземного моря — Ливия, Тунис, Алжир и Марокко. Усилилось арабское влияние в среднеазиатских землях Вечевого Союза — Таджикистане, Узбекистане, Туркмении, Азербайджане — их вхождение в состав Нового Халифата было уже всего лишь вопросом времени. И именно «арабский фактор» и остановил американские бронеходы у границ Турции.
Турция рассталась с «европейскими ценностями» — турецкий президент, которого турки называли не иначе как «Явуз-Султан-Селим»[75] (хотя настоящее его имя было совсем другим), взял курс на воссоединение с единоверцами, решительно отвергая «соблазны мира неверных» и западный «путь порока». Казалось, что на берегах Босфора вот-вот вспыхнет война, однако до войны не дошло: дивизии франглов, потоптавшись на Балканах, отступили и расположились в Греции и Болгарии — прежде чем соваться в Азию, надо было закрепить за собой вновь обретённую Европу. Но карта «исламской угрозы» была успешно разыграна шампленскими политиками: для защиты от бомбардировщиков «джинн» и ракет среднего радиуса действия «ифрит», созданных арабами на основе купленных технологий Запада и Вечевого Союза, в Европе развёртывалась система противовоздушной и противоракетной обороны, заодно и прикрывавшая военные базы франглов от возможных «непредсказуемых выходок» со стороны «недобитой России». Истинный предприниматель из любой ситуации должен уметь извлечь пользу…
Новый Халифат обретал черты настоящего государства. Последним штрихом стало введение в девяносто девятом году общеарабской валюты — золотого динара, который очень быстро начал укреплять свои позиции: ведь за ним стояла нефть. А завершающая точка была поставлена в Медине на пороге нового тысячелетия, в двухтысячном году. Мусульманский съезд объявил о возрождении арабского халифата и об избрании великого халифа — первого после почти пятисотлетнего перерыва.
У франглов резко прибавилось головной боли: с единым исламским государством, неуязвимым для талера и малоподходящим в качестве мишени для небольшой победоносной войны без применения атомного оружия, нельзя было не считаться.
ОМОН прибыл к шапочному разбору, когда всё было уже кончено. И нельзя сказать, что милиция тянула да мешкала: как только было получено сообщение, что в китайской части Владивостока слышна интенсивная перестрелка, поднятые по тревоге бойцы отряда милиции особого назначения быстро загрузились в машины и на полной скорости понеслись к Шанхай-слободе, как называли во Владивостоке район компактного проживания китайских граждан. Но когда грузовик и два микроавтобуса затормозили у въезда в слободу и из них горохом посыпались, слаженно разворачиваясь в цепь, камуфляжно-пятнистые омоновцы с короткими автоматами, навстречу им вышла группа китайцев во главе с хорошо известным предпринимателем Ваном (русские звали его именно так, пренебрегая полным именем главы местной китайской общины).
— Спасибо, — вежливо сказал Ван командиру омоновцев, — мы справились сами.
Затем он повернулся к своим соотечественникам, бросил несколько слов по-китайски, и те, не выпуская из рук помповых ружей и охотничьих карабинов, выволокли из дверей ближайшей «фанзы» (хотя вообще-то это здание было современным коттеджем) нескольких основательно помятых и связанных молодых людей в изодранных куртках и рубашках — судя по внешности, чеченцев.
— К сожалению, — добавил Ван, когда захваченных налётчиков заталкивали в кузов грузовика, — мы взяли не всех.
С этим словами он сделал рукой приглашающий жест — мол, сами посмотрите, и командир ОМОНа, сделав несколько шагов, увидел под стеной дома пять мёртвых тел — то, что эти люди мертвы, и что они застрелены, омоновец определил в считанные секунды: чего-чего, а трупов он за свою жизнь насмотрелся. «А вооружены китаёзы неплохо, — подумал он, бросив взгляд на китайцев, молчаливо стоявших в сторонке. — И откуда только что взялось? Хотя — о чём это я: в нашей стране сейчас можно хоть бронеход купить и ездить на нём под красный свет…».
— На всё оружие есть разрешение, — пояснил Ван, перехватив его взгляд.
— Что здесь произошло? — сумрачно спросил милиционер, не требуя предъявить упомянутый документ: ясно было, что у китайцев он имеется. — Рассказывайте, господин Ван.
История оказалась обычной — хватало таких на просторах России в лихие девяностые. Чеченские бандиты надумали взять под своё крыло китайских торговцев, обосновавшихся во Владивостоке — крышевание куда выгоднее грабежа. Конкурентов вроде бы не наблюдалось, однако гости с далёких гор не учли спайки и организованности гостей из Поднебесной. У тихих торговцев нашлось оружие, которым они неплохо владели, и наезд кончился тем, что шестерых абреков скрутили, а не пожелавших сдаться перестреляли — просто и без затей. С одной стороны, командир омоновцев почувствовал облегчение — китайцы ликвидировали опасную банду, для пресечения деятельности которой власти никак не могли найти законных оснований, но с другой — он не мог избавиться от неприятного чувства, возникшего у него при виде мирных торговцев с автоматами: уж очень они напоминали дисциплинированных солдат, готовых выполнять приказы своих командиров…
…А две недели спустя господин Ван, одетый в прекрасный костюм европейского покроя, подъехал на своём элегантном «ниссане» к зданию мэрии. Его приняли без задержки — глава городской администрации был заранее извещён, и встреча была согласована.
После официозного обмена любезностями и благодарности, высказанной господином мэром господину главе китайской диаспоры за помощь в борьбе с преступностью, стороны (под ароматный кофе, поданный ухоженной секретаршей) перешли к делу.
— В городе живут тысячи китайцев, — начал господин Ван на хорошем русском языке.
«А то я этого не знаю! — несколько раздражённо подумал мэр. — Вас тут целая куча!».
— Многие живут здесь годами, — продолжал китаец, — торгуют, работают и вносят свой посильный вклад в развитие и процветание Владивостока.
— М-м-м… гхм, — мэр кашлянул, — да, мы это ценим.
— И многие из моих соотечественников, — Ван сделал многозначительную паузу, — женаты на русских девушках. В их крепких семьях растут дети — дети разных народов.
«Куда гнёт эта желтолицая бестия?».