Дальние пределы медленно погружались в сон.
Спокойно дремала в комнате на втором этаже Ани, порядком уставшая за два дня волнений. Давным-давно сморило и сердитую, растерянную Лиссэ — прямо за важными документами. Эльфийка тихонько сопела, пристроив голову на пухлую пачку бумаг, иногда начиная жалобно бормотать себе что-то под нос. Выглядело это ужасно трогательно, но даже бездна не уберегла бы того, кто рискнул бы намекнуть на такое грозной госпоже Ашель Эльнеке!
Тишина стояла и в дубраве. Нежить и нечисть, присмиревшая после визита мстительного и кровожадного шакарского князя, забилась в норы и там тряслась от страха. Даже бестолковые лареги куда-то попрятались, и носа не высовывая из своих тайных логовищ. А на поверхности царила безмятежность. Лунный свет серебрил заснеженные ветки, окутывая лес волшебным сиянием, будто в сказке.
Спала и Найта, разорившая от огорчения запасы мятных капель в лаборатории. Раскачивались ветки за окном, разбегались по стенам таинственные тени, потрескивали от мороза деревья в саду… Маленькая ведьма, благоухающая мятой на весь дом, не слышала ничего.
Даже развеселое пение, что доносилось из Дариэлевой спальни.
— А жизнь так замечательна,
Что сам себе не верю!
Я в небо очи вперил -
Там солнце так сиятельно!
Я сам себе завидую -
Такой крутой, счастливый…
Раздался глухой стон, как будто кто-то уткнулся лицом в подушку. Пение тут же оборвалось.
— Ну же, милый, — с ехидцей протянул тот же голос, который только что выводил задорные куплеты. — Давай, скажи это. Ты можешь обмануть кого угодно, только не меня. Я слышу твои мысли.
Молчание.
— Что ж, если ты ничего не говоришь, значит тебе нравится. Продолжим-ка… А жизнь так замечательна, что…
— Заткнись, — в коротком слове было столько муки, что даже жестокосердный князь не нашел в себе сил продолжать вокальные упражнения.
— Молодец, послушный мальчик, — когтистая рука потрепала разлохмаченный затылок. В лунном свете волосы словно поседели, утратив привычный медовый блеск. — Может, еще чего доброго скажешь? Не стесняйся, я все равно тебя вижу насквозь.
— Чтоб ты сдох.
— Какая экспрессия! — восхитился Максимилиан. — Еще немного, и по выразительности ты переплюнешь вяленую рыбу.
— Чтоб я сдох, — это прозвучало уже почти искренне, но едва слышно, потому что эльф зарылся в подушку окончательно.
Скрипнуло кресло.
— А вот с этого места поподробнее, дружок, — вампир пересел на кровать, медленно проводя ладонью по спине Дэйра. Даже сквозь одеяло эльф почувствовал ее жар — успокаивающий и опасный одновременно. — Что это за суицидальные порывы? Знаешь, я могу понять и отчаяние, и боль, и горечь, и стремление к забвению… Но не самоубийство.
Эльф перевернулся на бок, уклоняясь от прикосновения — слишком личным оно было, слишком заботливым… От этого тепла — даже не исходящего от ладони, а заключенного в язвительных на первый взгляд словах — так легко было растечься восковой лужицей, поверить, что все будет хорошо…
«Ну, такого я никогда не обещал», — влез в мысли нахальный князь.
«Нигде от него не скрыться», — тоскливо подумал эльф, а вслух спросил бесцветным голосом:
— А чего ты взял, что я захочу обсуждать с тобой это?
— Уже хочешь, — уверенно откликнулся князь. — Знаешь, почему? Потому что тяга к суициду отвратительна твоей натуре целителя. Ты ощущаешь ее, как что-то нездоровое, как будто опухоль в легких. Она отравляет тебя, разрушает изнутри, заставляет тянуться к бритве или веревке…
— Вот еще, — Дариэль поспешил перебить его, чувствуя, как покрывается холодным потом от ужаса — до того проникновенно говорил Ксиль. — Если бы я и поддался этой… слабости… то выбрал бы яд. Но…
— Но? — князь с комфортом растянулся на кровати, опираясь на локоть. Теперь Дэйру приходилось смотреть на собеседника с унизительно малого расстояния и к тому же снизу вверх.
Синие глаза загадочно мерцали в темноте — сочувственно и насмешливо. И это странным образом провоцировало на откровенность.
— …но сейчас мне совсем не хочется глотать какую-нибудь редкую отраву. Твоя работа?
— Моя, — не стал отпираться князь. — Как и твоя говорливость в последние несколько минут, и некоторые другие изменения… Но я не могу все время быть рядом и заниматься коррекцией восприятия одного угрюмого эльфа. У меня, кхм, несколько другие планы на мою вечность. Поэтому давай-ка решим все раз и навсегда.
— Каким образом? — горько поинтересовался Дариэль. — Я пытаюсь разобраться с этими приступами всю свою жизнь…
— Что, прямо с рождения? — Ксиль скептически выгнул бровь.
Дэйр почти минуту колебался, прежде чем ответить.
— Нет. Не с рождения. С совершеннолетия… приблизительно. Я… не уверен, что хочу об этом говорить, и…
— Хочешь, дружок, — серьезно возразил Максимилиан. — Ты давно хочешь рассказать это кому-нибудь и надеешься, что станет легче. Силле, — он запнулся и вдруг посмотрел на Дэйра очень странным, задумчивым взглядом. — Не подумай, что хвастаюсь… Я очень сильный телепат. И эмпат. Я могу сделать с твоим сознанием все, что угодно… но только если ты откроешься и позволишь мне это.
— Нет, — ответил Дэйр быстрее, чем понял, что именно говорит. — Я не желаю, чтобы какой-то кровосос копался у меня…
— Силле, — мягко прервал его князь. — Дослушай. Я могу многое. Заставить поблекнуть твои воспоминания… вскрыть все эти мучительные очаги в твоей голове… Но только если ты поможешь мне.
Дэйр зажмурился крепко-крепко, отодвигаясь от вампира к самой стене. Если бы можно было, эльф просочился бы сквозь нее — наружу, в застывший от холода сад, где не будет этого пронизывающего, подчиняющего взгляда.
— Силле… ты ведь расскажешь мне, что случилось с тобой тогда?
Голос обволакивал сознание теплым медом, запахом травы проникая в самую глубь.
— Силле?..
Давление стало невыносимым.
— Да, — выдохнул Дэйр и почувствовал, что гнетущая тяжесть отпускает. — Я расскажу. Но это было давно и…
— Неправда?
— …и не смей никому пересказывать. Лиссэ знает… но не все. И я не однажды пожалел о своей откровенности.
— На этот раз — не пожалеешь, — горячие, огненные пальцы коснулись дрожащих век. — Верь мне.
И Дариэль верил.
— В свои девяносто лет я был… очень наивным юношей, — медленно начал Дэйр, так и не решившись открыть глаза. — И не верил в то, что этот мир может быть жестоким. Даже после смерти Ирсиль. Даже после первого серьезного столкновения с сестрой. Все плохое, страшное казалось мне нелепой случайностью, игрой судьбы.
До тех пор, пока я не встретил своего мучителя. Акери — так его звали.
— Акери? — удивился Ксиль. — Я знаю одного Акери, но это же не мог быть…
— Шакаи-ар, — едва слышно закончил за него Дариэль. — Видишь, у меня есть все причины ненавидеть вашу породу… и бояться тебя. Каждый раз, когда я встречаюсь с твоим взглядом — в памяти воскресает он.
…Ростом он не вышел — чуть повыше Найты, а может и вровень с ней. Черные волосы, отпущенные по эльфийской моде до пояса, белая, как мел, кожа и яркие голубые глаза. Акери был бы похож на тебя, как брат, если бы не его равнодушный, но цепкий взгляд. Он впивался в сердце, как острые шипы ядовитого кустарника, который жалит не по злобе, а лишь потому, что ты забрался в его владения.
Акери просто заявился за мной во дворец, обойдя и охрану, и магическую сигнализацию. Появился в комнате однажды вечером, назвал свое имя… а дальше была темнота.
Если бы я знал, как еще успею соскучиться по ней вскоре, то, наверное, вовсе бы не проснулся.
Но у Акери были другие планы. И поэтому через некоторое время я пришел в себя в просторной белой комнате. Пол пружинил под ногами, как мох. Потолок светился — довольно ярко. Если смотреть на него некоторое время, то потом перед глазами начинали плавать красные пятна. Спустя пару недель я делал это уже специально, чтобы хоть немного раскрасить стены, сводящие с ума своей безупречной белизной.
Рядом со мной на полу лежала фарфоровая кукла с желтыми волосами из шелка и малахитовыми глазами — очень дорогая кукла. И больше ничего. Ни клочочка ткани, ни перышка, ни даже соринки. Акери не оставил мне даже мою одежду.
— Значит, ты ходил все время в неглиже? — хохотнул Ксиль. — Поэтому прячешься теперь за жуткими футболками и свитерами? Я уж молчу про твои отвратительные драные джинсы…
— Вот и молчи, — огрызнулся Дэйр. — Кретин. Мне просто нравится такая одежда. Отца она раздражает. А что касается ситуации тогда… Отсутствие одежды меня мучило меньше всего. Хотя на первых порах я не знал, куда деваться от стыда…
Акери никогда не разговаривал со мной. Обращался как с вещью или очень тупым животным. Иногда отдавал простейшие приказы — встань, иди, стой, сядь. Но чаще просто хватал за волосы и тащил за собой. Молча швырял в купальню, или усаживал напротив, уставившись долгим немигающим взглядом, или пихал в руки миску с едой…
Столовых приборов тоже не было, кстати. И со временем это начало раздражать сильнее, чем постоянный свет над головой. Странно, правда?
Я не мог понять, что от меня нужно этому странному вампиру. На все вопросы он только отмалчивался, не удостаивая меня даже взмахом ресниц. Истерики — игнорировал. Попытки убить его… да, не смейся, были и такие… пресекал в самом начале.
Через пять или шесть дней — точнее не скажу, сам понимаешь — он начал давать мне идиотские задания. Не объясняя сути. Просто вываливал передо мной горку деталек со словами «собери», или лист бумаги с непонятными символами — «переведи»… Всего и не вспомнишь.
Я не справился ни с одним. Не очень-то удивительно.
После каждого провала Акери наказывал меня. Не бил, нет… погружал в сон. И там, в своих кошмарах, я умирал. Раз за разом, мучительно и быстро, от ножа, от падения с высоты, захлебнувшись…
Единственным, что спасало меня от безумия, была та самая кукла.
Я разговаривал с ней, заплетал ей волосы в замысловатые прически, делился страхами, просил о помощи… Спустя целую вечность кошмаров, нелепых заданий и нестерпимо белого света мне казалось, что во всем мире существуем лишь мы трое. Я, Акери, и кукла.
Не помню, что послужило причиной очередной моей истерики. Чувство безнадежности? Я привык к нему. Страх? Он меня не покидал.
Я не помню.
Просто что-то вдруг сломалось во мне. Я долго кричал на Акери, вопил, катаясь по полу, колотил руками и ногами в стену… А потом, от бессилия, схватил куклу и швырнул ее в Акери.
Кукла разлетелась на осколки. Он собрал их все, до единого, и молча вышел.
— Ксиль, будь добр, прекрати. Я не твоя девушка, чтобы меня так тискать.
— Это всего лишь дружеское объятие, Силле. Зачем же так нервничать, — усмехнулся князь прямо ему в лицо. — Эй… ты же не плачешь?
— У тебя галлюцинации. И вообще… заткнись. И встань с моего одеяла.
— Ты плачешь.
— А ты идиот.
Тогда Акери пропал почти на целый день. Когда он вернулся, в руках у него была дурацкая вычурная одежда. Белая, как и все в этой комнате.
«Одевайся, — сказал он равнодушно. — Ты разбил мою куклу. Мне не с чем теперь играть. А ты… все равно бесполезный. Так хоть сойдешь за куклу».
Заданий он мне больше не давал. И не разговаривал — вообще. Будто онемел. Мне тоже запрещалось говорить.
Я почти не спал.
Акери проводил со мной целые дни. Расчесывал до бесконечности волосы. Переодевал. Заставлял стоять или сидеть неподвижно по многу часов… А однажды я проснулся и увидел перед собой лезвие.
Конечно, ты догадываешься, что я сделал.
Но Акери не отпустил меня. Напоил своей кровью, и раны закрылись, будто их не было. А я, кажется, после этого съехал с катушек, потому что дальше не помню уже ничего.
Пришел в себя уже во дворце. Меня вызвала к себе Меренэ… и почему-то испугалась. А вскоре я понял, что во мне пробудился странный дар… исцелять. Нести спокойствие. Я решил, что он не должен достаться злобной сестренке или отцу, который и не подумал спасать меня из лап Акери — и сбежал в Кентал Савал. Там напросился в ученики к одному травнику… Ну, дальше было уже легче.
Иногда мне становилось очень паршиво — ни с того, ни с сего. Как будто в душе поворачивали переключатель. В голове начинало стучать: «Бесполезный, бесполезный, бессмысленный»… И тогда только мысль о том, что я — целитель, и должен спасать чужие жизни, удерживала меня… от страшных вещей.
— Ксиль? Ты чего? — Дэйр тронул за плечо застывшего вампира. — Тебе что, плохо?
Максимилиан моргнул, встряхнул головой — и вдруг улыбнулся, словно пьяный.
— Я нашел их, Силле. Твои блоки. На самоубийство, на страх… много на чего. Акери всегда был садистом и замечательным психологом… но бездарным эмпатом. Этого даже возраст не исправил, уж поверь.
Дэйру показалось, что его вдруг окунули в холодную воду.
— И… что? — голос дрогнул. — Ты можешь их… убрать?
Князь задумчиво сощурился.
— Не убрать… нет. Слишком они старые. Но переправить кое-какие ассоциативные узлы так, чтобы тебе не хотелось вешаться… то есть травиться от всякой ерунды. Ненужная жертвенность, к сожалению, останется, да и самоуверенности тебе я не прибавлю… Но все уже не так плохо, да?
Эльф откинулся на подушки, зажмурившись. Сердце стучало где-то в горле.
— Значит, все это… наносное? Не мое? Самоубийства и все такое… Это неестественного происхождения? Сдвиг в мозгах?
— Сдвиг, сдвиг, — хохотнул Ксиль. — Искусственный. Желание убить себя — неестественно само по себе. А ты как думал? Иначе бы мир вымер. Эх, а вроде бы умным себя считаешь…
Дариэль открыл глаза. Небо за окном посветлело. «Всю ночь проговорили», — с удивлением отметил эльф, не чувствуя ни усталости, ни тоски. Только странную легкость. Руки по-прежнему ничего не ощущали, и дар словно отрезало, но если сосредоточиться хорошенько — можно было и подтянуть непослушными пальцами одеяло, или убрать за ухо непослушную прядь… или благодарно сжать ладонь этого невозможного, невероятного существа рядом. Ничего не чувствуя, но додумывая и жар шелковистой кожи, и кинжальную остроту когтей.
— Спасибо тебе, Ксиль… Я не знаю, что делать, но…
— Жить, дружок, — улыбнулся князь, и эта грустная улыбка словно осветила все его лицо, солнечным бликом мелькнув в глазах, каплей дождя скатившись с губ. — Это сложнее, чем умереть, знаешь ли. Я не стану говорить всякие глупости, вроде того, что будет легко. Будет трудно. Ты теперь начнешь обжигаться о сковородки, ронять посуду, бить колбы в лаборатории, промахиваться мимо пуговиц… Но когда-нибудь обязательно вернешь свой дар. А мы с Найтой всегда будем рядом и постараемся оградить тебя от любых неприятностей — от увертливых пуговиц до смертельных врагов.
Дэйр подумал, что ради того, чтобы ощутить такую нежность и любовь, которую излучала и его маленькая наивная ведьма, и этот язвительный, вредный вампир, стоило потерять дар… на время. Определенно — лишь на время.
— Светает, — сказал он невпопад, хотя на языке вертелось совсем другое слово.
— Да не за что, — усмехнулся князь.
Он, разумеется, все понял.