- Степан, ты? Узнаешь? Я - Катя.
- Узнаю, - протянул Степан, делая вид, что помнит девушку.
Вечером, возле колхозного клуба, который уже начали строить, Степан Рогов рассказывал обо всем, что пережил, рассказывал, не приукрашивая и ничего не утаивая.
Вокруг стояла тишина, только вспышки цыгарок да вздохи, раздававшиеся по временам, напоминали, что Степана слушает весь колхоз.
Рогов отдавал на суд четыре года своей жизни и, рассказывая о том, как погнался за антивирусом - никому не нужной ампулкой, наполненной какой-то ерундой, в то время, когда все усилия нужно было направить на спасение людей. Он ждал: вот поднимется кто-нибудь и бросит ему в глаза справедливые, гневные слова. Но колхозники, пережившие оккупацию, знали, что Степан Рогов сделал все, что мог. С искренним участием они расспрашивали о Екатерине Васильевне и Зденеке, беспокоились, узнав, что Степан не смог разыскать девочку - дочь Сазоновой.
Беседа затянулась надолго. Фронтовики рассказывали о славных боях, вспоминали пережитое, а в конце разговор как-то незаметно перешел к колхозным делам.
Степан, не принимая участия в беседе, с интересом следил за колхозниками. Большинство из них были знакомы ему, но теперь он их не узнавал - они стали сдержаннее, увереннее. Даже это неожиданное собрание без президиума и речей казалось Степану необычным.
Он невольно вспомнил, как давным-давно по вечерам отец с матерью садились к столу и говорили о своих хозяйственных делах, - вот так же спокойно, разумно, дружелюбно.
Собрание окончилось уже ночью, но неугомонная молодежь еще долго не отпускала Степана.
Взявшись за руки, парни и девушки шли по селу навстречу рдеющей заре.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек;
запел высокий девичий голос, и юношеский ломающийся басок подхватил торжественные слова:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
Степан был как в полусне. Ему даже не верилось, что это он, многократно стоявший на грани смерти, три с половиной года пробывший в фашистском подземном городе, почти взрослый, седой, вновь идет по улицам родной Алексеевки вместе со своими друзьями.
Как тяжелый призрак прошлого, выплыл профессор Браун, его испуганные блестящие глаза и мрачное:
"Гомо гомини люпус эст!"
Сейчас эти слова звучали столь дико, столь неправдоподобно, что Степан искренне и звонко рассмеялся.
Глава VI
НАЧИНАЕТСЯ С МЕЛОЧЕЙ
Началось как будто бы с очень незначительного: Петренко зашел в лабораторию и попросил дать отчет об исследовании неизвестного препарата.
Великопольский растерялся. Несколько дней тому назад он заявил, что антивирус Брауна - бессмыслица. Что же ответить теперь? Сознаться, что ошибся? ,Но исследования еще не окончены. Не окажется ли через день-два, что препарат Брауна лишь временно тормозящее средство? Тогда вновь придется признавать ошибку.
Больше всего Великопольский боялся пошатнуть свою репутацию ученого. Добиться звания профессора, а позже, быть может, и академика, - вот в чем он видел смысл своей жизни. И эта цель казалась близкой. После войны вирусный отдел остался без руководства. Старых вирусологов не было, - институт организовывался заново. Среди молодых наиболее авторитетным и опытным казался доцент Великопольский, его и назначили заведующим отделом.
Великопольского считали энергичным, умным, способным. Но от себя не скроешь: то, что до поры до времени другим кажется талантом, - в действительности есть просто умение использовать в нужный момент тщательно заученные основные научные положения. Кандидатская диссертация далась ему ценой невероятных усилий, что уж говорить о докторской?
Изо всех сил тянулся Великопольский к профессорскому званию, - торопился, горячился, выдвигал гипотезу за гипотезой. Но нехватало ему глубоких сисгематических знаний: в студенческие годы не приучил он себя к напряженной повседневной работе. В аспирантуре спохватился, но было уже поздно... И теперь он чувствовал: рано ему быть руководителем, нужно засесть за учебу. Однако нехватало мужества заявить об этом, и нехватало настойчивости учиться по-настоящему. Урывками, штурмом он брал какую-либо отрасль науки и лелеял надежду, что именно так можно выйти из затруднительного положения. Дело продвигалось туго, а проклятое самолюбие заставляло становиться в позу непогрешимого. Вот и теперь... Ну что ответить Петренко?
И Великопольский решил: детальный отчет секретарю партбюро он даст позже, после завершения опытов, а сейчас можно обойтись общими фразами о недейственности препарата Брауна. Но Петренко настаивал:
- Какие именно и как именно вы проводили эксперименты?
- Ну... - Великопольский заколебался и назвал первое, что пришло в голову: - Я ввел препарат бешеной кошке. Никакого результата. Правда, возможно впоследствии окажется, что...
Он говорил, уклоняясь к теоретическим обобщениям, не допуская даже мысли, что секретарь партбюро может проконтролировать его. А Петренко, заметив смущение Великопольского, решил, что тот невнимательно отнесся к исследованию.
- Хорошо. Вы не возражаете, чтобы мы повторили этот опыт? - Петренко сел к столу и придвинул к себе микроскоп. - Вы не обижайтесь, но могло статься, что вы не учли какой-либо мелочи. Где препарат?
Великопольский побледнел. С его губ едва не сорвалось признание. Но он сразу же овладел собой: не стоит показывать себя лгуном. Петренко не вирусолог, а эпидемиолог, - пусть посмотрит на первую попавшуюся вакцину и уходит.
- Вот препарат! - Великопольский протянул Петренко предметное стеклышко. Там был не антивирус Брауна, а вакцина Великопольского против гриппа, - изготовленная месяц тому назад, бездеятельная, никчемная вакцина.
Долго и тщательно изучал Петренко вакцину под микроскопом. Наконец, не отрывая глаз от окуляров, сказал:
- Антон Владимирович, вы невнимательны. В вирусный препарат попали посторонние микробы. Я вижу, например, обыкновенных стрептококков.
Великопольский закусил губу. Этого еще нехватало! Его упрекают в неумении проводить опыты! Пусть что другое, - но эксперименты у него всегда совершенны и безукоризненны! Именно за это его так уважает академик Свидзинский... Однако ссылаться на давность изготовления препарата - нельзя. Это сразу раскроет все.
- Признаю свою вину, Семен Игнатьевич. Но... - Великопольский неестественно улыбнулся. - Но это загрязнение умышленное. Просто... я хотел исследовать, не действует ли препарат на стрептококков.
- Разве? - Петренко встал из-за стола и лукаво прищурил глаз. - А причем тут "бактериум коли"? Ведь их в препарате тоже несметная сила... Ну, да ничего. Это случается, когда очень торопишься. Вот что, Антон Владимирович, давайте мы с вами проведем опыт на животных. Согласны?
- Согласен. Сейчас приготовлю инструменты.
Лицо Великопольского пылало: попал, как кур во щи! Сейчас они сделают прививку препарата, и Петренко получит все основания считать его, Великопольского, никудышным экспериментатором! Вспыхнула злость: "Он считает меня каким-то мальчишкой! И вообще, что это за контроль?!"
Он уже направился к шкафу, чтобы извлечь заветную ампулу, но вдруг остановился. Беспокойная мысль пронзила его мозг: "А зачем, собственно, доказывать, что антивирус действует? Пусть для всех он останется фальшивым, никуда не годным препаратом. А тем временем можно будет изготовить новые вакцины невероятной силы. Кто узнает в этих вакцинах антивирус Брауна?"
Вслед за этой мыслью ринулись другие... И все они сводились к одному: антивирус показывать сейчас нельзя. Пусть позже, позже, позже...
- Антон Владимирович, вы готовы? - Петренко уже надоело ждать.
Великопольский вздрогнул:
- Сейчас, сейчас, Семен Игнатьевич. Вот ищу... - он сделал еще шаг к шкафу, а потом вдруг резко повернулся и пошел к столу. Там, на штативчике, среди многочисленных ампул, стояла одна, наполненная розовой жидкостью, - вакциной, изготовленной Великопольским задолго до появления Степана Рогова. Великопольский взял эту ампулу и сказал:
- Пойдемте, Семен Игнатьевич. Препарат Брауна я разбавил, чтобы удобнее было экспериментировать.
Петренко пожал плечами. Сегодня Великопольский вел себя очень странно.
Все опыты заканчивались неудачей. Да и что можно получить из бездеятельной вакцины, от которой сам Великопольский отрекся давным-давно?
Петренко не знал этого, и упорно продолжал исследования. Он хотел собственными глазами убедиться, что этот препарат не может быть ничем полезен. Таких отрицательных "подтверждений" он увидел даже чересчур много и наконец сказал: