Профессор Зернов умышленно приводил опыты с цидофенолом наиболее сильно и безотказно действующим препаратом. Именно при помощи этого препарата диверсантам удалось уничтожить вирус Иванова.
Но если бы даже не был упомянут цидофенол, если бы в статье содержались только общие положения, и тогда бы всем стало ясно: вирус Иванова восстановить можно. Степан Рогов вылетел в Москву, к профессору Зернову.
Есть под Москвой небольшой поселок. Ответвляясь от автострады, к нему бежит асфальтированная дорога, обрамленная вековыми деревьями. Она ныряет в тоннели, перепрыгивает через виадуки, разрезает луга и перелески. Эта дорога необыкновенно красива и необыкновенно пустынна. Густые кроны деревьев, сплетаясь над дорогой, бросают на нее мягкие тени; влажно дышит ветерок; поют птицы. Даже не верится, что совсем недалеко отсюда Москва.
Степан отпустил такси за полкилометра до поселка, решив остаток пути пройти пешком. Что и говорить - он волновался, готовясь к встрече с человеком, который совершил переворот в науке.
"Интересно, каков же он, этот Зернов? - Степан вспомнил, как Коля доказывал, что Зернов чуть ли не юноша. - А, впрочем, не все ли равно?".
Он улыбнулся, поймав себя на небольшой хитрости: как всегда при волнении, он старался думать о чем-то незначительном, второстепенном.
Через час он встретился с профессором Зерновым.
Мужчина средних лет, среднего роста, большелобый, с живыми карими глазами поднялся из-за стола и молча подал руку. Поздоровавшись, Степан предъявил свои документы, пропуск, рекомендации, ходатайства Микробиологического института и обкома партии.
Профессор неторопливо, внимательно прочел все бумаги, аккуратно сложил их, подумал и поднял глаза:
- Ну, так чем я могу вам помочь?
Степана неприятно поразили медлительность и холодность ученого, и он начал говорить сухо и лаконично, Но, упомянув о профессоре Климове и о его смелой мечте, перечислив опыты, проведенные с вирусом Иванова и рассказывая о том, как врагам удалось уничтожить препараты, Степан уже не мог оставаться спокойным. Не глядя на профессора, он заговорил быстро и горячо:
- Одиннадцатого апреля мы провели последний решающий опыт... Все шло хорошо, вирус Иванова интерферировал с вирусом рака... А в ночь с одиннадцатого на двенадцатое апреля диверсанты при помощи высокой температуры и цидофенола уничтожили наши препараты.
Степан развернул сверток и вынул из футляра несколько больших запаянных ампул:
- Вот все, что осталось от нашего вируса.
Он придвинул ампулы к профессору Зернову.
- Во всем виноват я... Я виноват и в том, что не приехал к вам три месяца тому назад... Может быть, вирус Иванова удалось бы восстановить.
Зернов поднялся из-за стола, подошел к Степану и положил руку ему на плечо.
- Не обвиняйте себя понапрасну. Я не уверен и сейчас, что вирус Иванова можно восстановить, - это удастся сделать лишь в том случае, если вирусные частицы не разрушены полностью. Только недавно я завершил исследования, начатые четыре года назад, и вряд ли смог бы вам помочь раньше. Но если мы даже восстановим вирус, знайте, что потребуется год, а может быть и больше, прежде чем вы сумеете создать действенную интерферентную вирус-вакцину. Что говорят мне ваши опыты? Я думаю, что вы стоите на правильном пути, вы сделали первый шаг исследовали действие вируса на "переживающих тканях". Но разве это все?
Профессор, досадливо махнув рукой, отошел к окну, но потом вновь взглянул на Степана и, словно перед ним появился какой-то упрямый оппонент, заговорил укоризненно:
- У нас до сих пор еще есть врачи, которые поклоняются микстуре и порошку, как поклоняются дикари каким-нибудь деревянным божкам, ими же созданным. Таким врачам кажется, что достаточно найти препарат, который в пробирке убивает микробов и для организма безвреден, чтобы иметь право лечить всех по одному и тому же рецепту. Для таких врачей все равностар или молод больной, болел ли ранее или нет, в хорошем ли состоянии у него нервная система или расшатана...
Профессор быстро подошел к этажерке, вынул книгу в синем переплете, полистал ее и, найдя нужную страницу, протянул Степану:
- Лев Николаевич Толстой... "Война и мир", третий том... Не врач, не научный работник - писатель... А как верно заметил: "...каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанную в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений страданий этих органов..." Ведь это гениальная догадка! Толстой не упомянул лишь о том, что влияние нервной системы на протекание болезни имеет огромное, иногда решающее значение... К чему я это говорю? Я хочу, чтобы вы полностью осознали всю важность и серьезность испытания вашего будущего препарата на человеке. Мало того, что вы создадите действительно эффективный препарат. Мало того, что вы его десятки раз проверите и на тканях, и на животных. Человек - не животное; нужно учесть множество, казалось бы незначительных, обстоятельств. А когда все будет учтено, врач должен вселить в больного уверенность, что препарат поможет, что больной обязательно - вы слышите? обязательно! - выздоровеет. Академик Павлов неопровержимо доказал, что на человека слово действует иной раз сильнее всякого лекарства - оно мобилизует организм на борьбу... А для того чтобы заставить верить больного, нужно самому верить в свой препарат... Ведь так?
Степан ответил серьезно и просто:
- Да, товарищ профессор. Я верю в свой препарат... и верю в то, что вы восстановите вирус Иванова.
Профессор Зернов засмеялся:
- Ну... дипломат! Сейчас же приниматься за работу?
- Сейчас.
- И отдыхать не будете?
- Нет.
- Ну что ж... - профессор посмотрел на часы, подумал и решительно сказал: - Пойдемте в лабораторию.
Вирус Иванова удалось восстановить ценой невероятного труда: оказалось, что диверсанты воздействовали на препараты, кроме цидофенола, еще каким-то трудноудалимым веществом. Но когда профессор Зернов впервые показал Степану на экране электронного микроскопа частицы восстановленного вируса Иванова, Степан, изнуренный бессонными ночами и тревогой, даже не обрадовался, - сказалась трехсуточная усталость. Он вяло поблагодарил профессора и вновь склонился над термостатом, и только когда Зернов вышел из лаборатории, он все понял, хотел броситься вслед, просить извинения, благодарить за бескорыстную помощь. Но, выглянув в окно, Степан увидел, что профессор идет по двору шатающейся походкой человека, которому нужен только сон.
Степану Рогову спать не хотелось. Впервые за несколько месяцев он ощутил в себе необыкновенный прнлив сил. И до этого дня он работал напряженно, но как-то без вдохновения. Теперь же у него появилось светлое и радостное чувство надежды на будущее, веры в действенность и целесообразность своей работы.
Он не сомневался, что и вирус "болотницы" даст интерферентную вирус-вакцину, - профессор Зернов поддержал в нем эту уверенность, - но ведь именно вирус Иванова был связан с самыми светлыми мечтами, с Катей...
Степан вспомнил тот вечер, когда встретился с Катей и они пошли к опушке леса. Тогда он мечтал об антивирусе.
Наивные, детские мечты, но как приятно их вспомнить!
"Наука такая, что все может!" - сказал он тогда Кате, и Катя ответила: "Верю!" Она всегда верила, даже в самый тяжелый момент: "Верю, что ты меня вылечишь!".
Ее вылечат, ну конечно же ее вылечат!
Но теперь, когда вирус Иванова был восстановлен, когда можно надеяться, что средство против рака будет создано, Степан ощутил еще более сильную тревогу. Ему уже начало казаться, что создать препарат против рака - ничто по сравнению с той задачей, которую предстоит решить ученым, чтобы вернуть к жизни Катю. И самой страшной была мысль, что, быть может, пройдут многие десятилетия, прежде чем будет полностью освоена новая методика восстановления жизненных функций организма.
О Кате, только о Кате думал он все это время. Он даже послал телеграмму: "Как состояние Кати?" - бессмысленную, как он сам понимал, телеграмму, и получил от Карпова ответ: "Состояние прежнее".
Спустя несколько дней Степан возвратился в свой город и поздно вечером, прямо с аэродрома, поспешил в институт. Проходя мимо Комсомольского парка, не мог не подойти к Институту экспериментальной физиологии, - там была Катя.
Ярко светились окна института, особенно два крайних - в операционной.
Вот в одном из них четко обрисовался силуэт человека с поднятыми руками - наверное, хирурга. И Степану представилось, что в этот момент на операционном столе лежит дьвушка, такая, как Катя, и остался лишь один шанс из ста, что она выживет.
Он вздрогнул.
И уже не думая ни о чем, зная лишь, что надо работать, работать упорно, не жалея сил, времени, здоровья,- он помчался к Микробиологическому институту, вбежал в свою лабораторию, поставил на стол футляр с ампулами и, задыхаясь, сказал:
- Друзья! Вот вирус Иванова!
Вирус Иванова удалось заставить прививаться на "переживающих тканях" и интерферировать с вирусом рака. Это было выдающееся открытие. За это открытие и разработку основных методов воздействия на вирусы в активных средах Степану Рогову и Николаю Карпову была присуждена ученая степень кандидата медицинских наук без защиты диссертаций.
Таня Снежко и Миша Абраменко подготовили, а позже и защитили кандидатские диссертации об интерферентных свойствах "болотницы", а Лена начала интересную работу по изучению условий прививаемости вирусов.
Однако успехи молодых ученых были только первыми шагами к решению важной проблемы интерферентных вирус-вакцин.
Вирус Иванова все еще не воспринимался живыми организмами. Те вещества, которые ускоряли его прививку на "переживающих тканях", выбрасывались организмами как чужеродные тела. Невозможно было добиться того, видимо, редчайшего сочетания условий, при котором болезнь Иванова вступала в силу. Вирус "болотницы" попрежнему интерферировал слабо и с ограниченным числом вирусов, хотя прививался легко. Предстояло вновь и вновь изменять свойства обоих вирусов.