- Нет, я сегодня ещё предан земле.
Было ясно, что он ждал сестры с братьями, о которых часто спрашивал, не приехали ли они.
- А завтра день решительный, жизнь или смерть предстоит мне.
После этих слов он успокоился и даже как будто забылся. Пришла Наталья Дмитриевна, я передала ей наш разговор. Очнувшись, больной сам стал просить Наталью Дмитриевну:
- После ранней обедни завтра пошлите, пожалуйста, карету за священником, чтобы он обеденными св. дарами приехал приобщить меня.
К концу ночи ему стало очень дурно, страдал жестоко; но, сколько мы ни уговаривали его, не дожидаясь утра, послать за священником с запасными дарами, он не соглашался, хотя были такие тяжелые минуты, что ему самому казалось, что не доживет до утра. Однако выдержал эту борьбу страшную, говоря, что если б согласился, то это было уже с его стороны признаком маловерия. Что он хотел сказать этими словами, осталось тайной. Не было ли ему такое видение или предчувствие, что раньше утра он не умрет?
Тотчас по окончании ранней обедни приехал священник с св. дарами и прямо с чашей в руках вошел к нему. Больной с радостью встретил св. дары, исповедовался и приобщился св. тайн в полной памяти, после чаю успокоился, душевное томление прекратилось, благодарил нас, а к 12 часам дня физические его страдания стихли, дыхание делалось короче и менее мучительно, в глазах начало выражаться остолбенение, хотя видно было, что взгляд не терял ещё ни своей ясности, ни сознательности. Говорить перестал. Все мы окружили умирающего, я поддерживала рукой голову его, лежавшую на подушке. Казалось, что вот ещё один вдох, жизнь улетит, но взор, хотя остановившийся уже, не терял ещё своей выразительности. Вдруг умирающий, точно собрав последние силы, потянулся, сжав крепко глаза и губы, и на лице изобразилась такая болезненная мука, будто ему делали страшную операцию. Это продолжалось не более минуты".
...Боль будто застыла на одной мучительной ноте вот уже несколько часов. Вдруг она резко и невыразимо остро пронзила всего его, каждую клеточку, перехватила дыхание, подавила голос. Измученный страданиями тела мозг ясно и отчетливо сказал: "Ухожу". И тут боль исчезла, стало легко и просторно телу, мозгу, мыслям, которые оказались и не мыслями, а зримыми образами, картинками яркими, отчетливыми и неожиданно знакомыми до мелочей - предметов и оттенков ощущений, до звука шелестящих на летнем закатном солнце листьев тополя. Только они могут так шелестеть! Да ведь это его любимый тополь у окна детской дома, в Егнышевке! Вот и сам дом - будто искусным резцом выточенный из одной гигантской серебристой липы. И крики играющих в лапту братьев.
"Это же детство мое!"
- Павел Сергеевич ушел от нас, - услышал он из своего далека любимый, но ставший старческим голос.
"Да, я ушел, через светлое свое детство. Чтобы узнать, все узнать! Чем помог я этой вечно страдающей земле, людям - своими муками, своим самоотречением, своей любовью несказанной. Помог ли?.."
Тебе, читатель, потомок и декабриста Павла Бобрищева-Пушкина и его друзей, отвечать на этот вопрос. Где бы ни жил ты и к какой земной нации ни принадлежал. Потому что декабристы - не российские только сыны, они дети Планеты.
"Скончался Павел Сергеевич на масленице, 13 февраля, в 3 часа дня 1865 года, - заканчивала М.Д. Фран-цева рассказ о кончине П.С. Пушкина. - Минута смерти была очень торжественна. Чувствовалось, что совершалась какая-то невидимая тайна между душой и Богом. Тело покойного ещё долго оставалось теплым. Товарищи-декабристы, тут присутствовавшие, сами обмывали его. К 8-ми часам вечера была первая панихида, во время которой приехала сестра его с братьями. Горесть их была безгранична..."
Марья Дмитриевна не называет имен декабристов, провожавших Павла Сергеевича в последний путь. Думается, можно с уверенностью сказать, что были это самые близкие из остававшихся в живых героев 14 декабря и очень его любившие Е.П. Оболенский, П.Н. Свистунов, М.И. Муравьев-Апостол, А.П. Беляев, И.В. Киреев, А.Н. Сутгоф.
Не могли не присутствовать на похоронах сын покойного И.Д. Якушкина Евгений Иванович, жена Свистунова Татьяна Александровна, сестра Оболенского Наталья Петровна.
Н.Д. Фонвизина и М.Д. Францева воспринимались как родственницы Павла Сергеевича, сестры. Родная же его сестра, Марья Сергеевна, которую многие поколения потомков Бобрищевых-Пушкиных называли ангелом доброты и которая жизнь свою посвятила сначала больным и старым родителям, а потом братьям, видимо, трагичнее и острее всех восприняла потерю самого любимого из братьев.
Она пережила его всего на три года.
Сохранившееся письмо её к Е.П. Нарышкиной наполнено не только болью утраты, предчувствием грядущих бед - в нем трагизм гибели когда-то теплого и многолюдного родового гнезда, разоренного всего одним человеком самодержцем Николаем I.
"20 марта 1865 года
Обрадовали вы меня очень вашим письмом, почтеннейшая и многоуважаемая Елизавета Петровна. Бог вас наградит за участие ваше в нашем горьком положении. Я доехала благополучно. Тяжело было взойти туда, где я жила счастливо с моим другом, и свидеться с братьями также было нелегко, а с Николаем должна была принять веселый вид и наговорить ему разных небылиц. Он, мой голубчик, в мое отсутствие очень скучал и даже хотел ехать меня отыскивать.
И что странно, до получения моего рокового письма он, по обыкновению рассуждая сам с собою, говорит со слезами на глазах: "Ну, конечно, умер, что же делать - умер!" А потом, когда было получено мое письмо с горькою вестью, он спрашивает, со слезами же: "Ну, что получили?" Ему отвечали, что ничего не получали и даже не знают, об чем он спрашивает. Так и до сих пор ему ничего не говорим о нашем горе. Заметил, однако, что у нас в церкви поминают Павла, хотя и замаскировывают это дорогое имя несколькими именами. По временам плачет, только без нас, а между тем все спрашивает, что брат не едет.
Мы отвечаем, вероятно, зима мешает или что другое. Так время и идет, а между тем он, может быть, попривыкнет к отсутствию нашего печального друга. Вся эта обстановка горька, дорогая моя Елизавета Петровна, но что же делать, должно необходимо покориться силе Господней, она велика и свята. Кто может ей противиться и какую от того получит пользу? Понесу мой тяжелый крест с помощию Божею до тех пор, пока Господу неугодно будет снять его с меня. Это, кажется, не замедлит, ибо гланда моя не предвещает мне долгой жизни, хотя она, кажется, и поменьше стала немного, но это ничего не значит, ежели разобью эту материю в этом месте, она бросится в другие или разойдется по всем членам. Впрочем, я принимаю кровоочистительное лекарство, может быть, поможет, только долго лечиться не могу, не по моим средствам и обстоятельствам, операцию делать боюсь, и для чего это? Человек должен умереть, лечившись, и не лечившись - смерть не обойдет. Так лучше даром умереть, чем за деньги, которых нет. Вот мои ожидания, на которые с спокойствием гляжу.
Дитя мое милое Николая только жалко, лишится своей няни, впрочем, ежели Господь определит положить конец моей жизни, да будет Его святая воля, устроит и Николая, не даст ему погибнуть. Все братья любят его, не оставят его и без меня, да и теперь без братьев - что бы я стала с ним делать.
Вот как я распространилась, во зло употребляю вашу доброту, добрейшая Елизавета Петровна. Впрочем, вы сами желали, чтобы я сообщила вам все до нас касающееся. Я вот разболталась, а того ещё не сказала, что я очень рада, что гомеопатия вам помогла. Она только, неблагодарная, моему голубчику Павлу не помогла, а он так любил ее...
Приношу вам искреннее мое почтение, равно и от братьев моих, и позвольте надеяться, что уделите хотя маленькое местечко в памяти вашей навсегда уважающей вас
Марье Б. - Пушкиной".
У подножия годов 1800-х
Долгие и, надо сказать, счастливые разыскания в архивах, музеях, библиотеках Москвы, Петербурга, Сибири эпистолярного, мемуарного, литературного наследия Н.С. и П.С. Бобрищевых-Пушкиных, имена которых история навсегда скрепила определением "декабристы", завершились. Пришло время посетить их родовое имение Егнышевку, что в Алексинском районе (уезде) Тульской области (губернии). Готовясь к путешествию, я волновалась: знала, что отправляюсь в век прошлый, к самому подножию годов 1800-х. Видимо, поэтому не смутил меня современный вид пятиэтажного типового строения, где нынче дом отдыха "Егнышевка", множества домов, домиков и таинственных коттеджей на территории помещичьей усадьбы. (Позднее узнала, что масса организаций и проворных администраторов, от огромной земли бывшего имения Бобрищевых-Пушкиных "откусывая" буквально по кусочку, строили кто что и для кого сумел.)
Я настырно искала вход в век XIX. И нашла. Им оказался неплохо сохранившийся хозяйственный двор имения. Вот каким увидела я его в 1989-1990 годах.
Справа, обособившись и не потеряв горделивого вида от более полувекового небрежения коллективного владения, высился двухэтажный дом управляющего имением. Он строго глядел на большой, тоже двухэтажный, но ниже, чем он, дом прислуги. Слева начинался каретный сарай, который торцом упирался в каменный, основательной постройки погреб. Погреб венчала кокетливая башенка - её форма и оконные прорези, видимо, должны были напоминать о существовании в мире готики. Башенка эта очень украшала двор. Выше - весь двор располагался на горе и был чуть покатым - шли в ряд большая конюшня, амбары и в отдалении остатки какого-то строения - я решила, что там могла быть кузница. Но где же барский дом? Вспомнив планировку имений XVIII-XIX веков, безошибочно оказалась у двухэтажного строящегося здания на высоком фундаменте. Старожилы рассказывали: "Именно на этом месте был господский дом - только фундамент остался от него. Сам же дом в 1941 году по чьей-то инициативе, опасавшейся неприятеля (он сюда так и не дошел), был взорван. А до войны все годы советской власти в нем был санаторий для командиров Красной армии".
Дом стоял на вершине высокой горы над Окой. Подъездная - для экипажей - дорожка отделяла его от небольшой лестницы с мирно лежащими на её парапетах львами. Их вполне благодушные морды смотрели на парк. А за ними, в центре круглого и яркого когда-то цветника, располагался небольшой фонтан. Цветник с двух сторон огибали широкие и густые липовые аллеи, почти скрывая планировку огромного парка слева и справа от дома1.
Аллеи приводили к лестнице, ведущей вниз, к реке. Из окон дома, особенно с балкона мезонина, открывался чудесный вид на парк, цветник, а за ним - далеко внизу - был виден изящный изгиб Оки и заливные луга на другом, низком берегу. Виден был и тройной, как бы ниспадающий к реке зеленый каскад. На фоне низко скошенной изумрудной травы выделялись темные хороводящиеся ели, в каждом из трех каскадов четко повторявшие рондо цветника.
...В историко-этнографическом музее г. Алексина - бывшего уездного города - удалось разыскать мемуары внучатой племянницы Павла Сергеевича М.А. Крамер. Написанные несколько "рвано", не всегда хронологически выдержанные, они содержали много такого, о чем я и не подозревала.
И вот теперь я, то сидя на камне у Оки, то принимаясь ходить по берегу, жадно читала записки Марии Александровны, которые она назвала "Из семейной хроники".
Совершенным откровением стали для меня подробности родословной декабристов. Я знала (из Общего гербовника Всероссийской империи), что предок Бобрищевых-Пушкиных - тот же, что у А.С. Пушкина:
"Во дни княжения святого и благоверного Великого князя Александра Невского из Седмиградской земли выехал знатной славянской фамилии муж честен Радша. От сего Радши произошли Мусины-Пушкины, Бутурлины, Кологривовы, Неклюдовы и иные фамилии.
Потомок Радши, Григорий Александрович Пушка, имел правнука Ивана Алексеевича Бобрища-Пушкина, который был у Великого князя ловчим Тверским. Равным образом и другие сего рода Бобрищевы-Пушкины российскому престолу служили стольниками, воеводами и в иных чинах и жалованы были от государей поместьями. Все сие доказывается справками разрядного Архива и Вотчинного департамента, означенными в копии с определения Московского дворянского депутатского собрания о внесении рода Бобрищевых-Пушкиных в родо-словную книгу в 6-ю часть древнего дворянства"1. Но оказывается, в жилах Павла и Николая Бобрищевых-Пушкиных текла не одна славянская кровь. М.А. Крамер сообщает:
"В XVIII веке Павел Сергеевич, прадед моего отца, привел в семью жену из рода Баратовых. Ее отец - князь Надар Баратов - был грузин. Он приехал в Россию в свите грузинского царя Вахтанга и остался служить в России. Как многие грузины, он был долгожителем. У нас был его портрет в мундире Петровских времен, нарисованный, когда Баратову было 90 лет. У него были совершенно черные волосы и брови (не крашеные) и, по рассказам, целы все зубы. В этом возрасте у него сделался карбункул. Ему сказали, что необходима операция, иначе смерть. "Пожил, и хватит", - сказал он, отказался от операции и умер от заражения крови.
От него семья Бобрищевых-Пушкиных получила характер, свойственный южанам: горячность, вспыльчивость, способность увлекаться и типичную же для южан внешность: очень темные (у большинства черные) волосы, темные глаза, круглые брови, большой нос с горбинкой, у мужчин - густая борода".
Были в "Хронике" и некоторые подробности о родителях декабристов. Официальные источники свидетельствуют, что Сергей Павлович родился в 1760 году. О молодых его годах почти ничего не известно, но, по традиции рода, его, видимо, с раннего детства, определили в корпус. О зрелой жизни - лишь скупые строчки Формулярного списка "начальника 4-го пешего казачьего полка Тульского военного ополчения полковника Бобрищева-Пушкина февраля 20 дня 1814 года:
Полковник Сергей Павлов сын Бобрищев-Пушкин... был сержантом (1781), капитаном (1793), майором (1797), подполковником (1800) - служил в полках: лейб-гвардейском Преображенском, в конце службы - переведен в Рыльский мушкетерский полк. В Тульском ополчении был начальником 4-го пешего казачьего полка - "на службу избран дворянством, в своей губернии был командиром оного ополчения".
В графе "Участие в походах" сказано:
"В 1790 году в походе против шведов находился. В 1812 году по первом воззвании монарха дворян на службу 2 августа избран дворянством и высочайше утвержден полковым начальником 4 пешего казачьего полка Тульского военного ополчения, который полк, менее чем через 2 недели сформирован, охранял правый берег Оки от неприятеля и от мародеров", "которых немалое число поймано и доставлено к начальству. С 14 ноября выступил с полком из губернии вслед за действующею армиею".
Известно также, что Сергей Павлович участвовал в боевых действиях армии до февраля 1814 года.
И вот теперь М.А. Крамер дополняет:
"Женился Сергей Павлович поздно. В конце XVIII ве-ка, будучи уже в чинах, холостой, жил в Москве. Однажды в церкви он увидел барышню, которая ему очень понравилась. Он постарался узнать, кто её родители, а тем временем продолжал ходить в церковь и любоваться девушкой. Он узнает, что её имя Наталия. "Был у обедни у Б. Вознесенья (большой собор между Б. и М. Никитской), - писал он в своем дневнике, - видел ангела Натали"1.
Узнав, что она из дворянской семьи, "хорошей", как тогда говорили, что у её родителей есть имения в Тульской губернии и что фамилия их Озеровы, он знакомится с ними, делает предложение и получает согласие.
Свадьба происходит там же - у Б. Вознесения (в этом соборе впоследствии венчался поэт Александр Пушкин).
"Ангел Натали" оказалась, по-видимому, довольно сварливой женой, во всяком случае, сохранились рассказы, что она часто ссорилась с мужем и, забрав детей, уезжала в свою "приданную" деревню - Коростино. Через некоторое время Сергей Павлович ехал за ней, они мирились и все вместе возвращались в родовое имение Б. - Пушкина - Егнышевку. Детей у них было много. "В живых осталось 8 братьев и 3 сестры"2.