Что хочет в этот день пролить такую кровь.
Ведь это зрелище и Альбе нестерпимо,
И не смириться с ним взволнованному Риму.
Но рассуди же сам, о государь, - страна
Того, что нужно ей, лишаться не должна:
Все то, что он свершил, вторично сделать может
И новую опять угрозу уничтожит.
Не сжалиться прошу над слабым стариком:
Я четырех детей счастливым был отцом;
Во славу родины погибли нынче трое.
Но сохрани же ей четвертого - героя,
Чтоб стены римские еще он мог стеречь.
А я, воззвав к нему, свою закончу речь.
Не у толпы, мой сын, искать опоры надо:
Ее хвалебный гул - непрочная награда.
Мы часто слушаем весь этот шум и крик,
Но затихает он внезапно, как возник,
И слава громкая, которой столь горды мы,
Пройдет, как легкие, рассеиваясь, дымы.
Лишь верный суд царя, вождя иль мудреца
И в мелочах ценить умеет храбреца.
От них мы подлинной украсимся хвалою,
И память вечную они дают герою.
Живи, как должен жить Гораций: никогда
Не отгремит она, блистательна, горда,
Хотя бы жалкого, ничтожного невежды
И были в некий миг обмануты надежды.
Не требуй же конца, но, мужеством горя,
Ты для меня живи, для Рима, для царя.
Прости, о царь, меня, прости за многословье,
Но это Рим вещал отеческой любовью.
Валерий
Дозволь мне, государь...
Тулл
Не нужно лишних слов.
Все то, что ты сказал, одобрить я готов.
Их речи пылкие твоих не заглушили,
И доводы твои остались в прежней силе:
Да, преступление, столь мерзостное нам,
Есть вызов и самой природе, и, богам.
Внезапный, искренний порыв негодованья
Для дела страшного - плохое оправданье.
Убийцу никакой не охранит закон,
И казни - по суду - заслуживает он.
Но если пристальней вглядеться, кто виновный,
Придется нам признать: чудовищный, греховный
Проступок той рукой безумно совершен,
Что сделала меня владыкой двух племен.
Двойной венец на мне, альбанцы - слуги Рима!