Сабурова душит бессильная ненависть.
- Одну я хотел позволить себе роскошь, - еле слышно, чтобы не сорваться на крик, цедит он, - хотя бы в своем доме не слышать об этих Сидоренках. Всюду они хозяева, но хотя бы в этих двух комнатах чтоб их духу поганого не было. А из-за тебя эта погань меня и здесь достает!
- Вот и вся от тебя поддержка... Господи! - она видит Шуркину физиономию. - Тебя же когда-нибудь изувечат! Ну почему ты у нас такой? Разве мы тебя этому учили?
Мысль, что родители могли бы учить его драться, приводит Шурку в замешательство. Аркаша более находчив:
- Конечно, учили. Если блюсти достоинство, нужно драться каждый день. То тебя толкнут, то обзовут.
- Компот захамят, - подсказывает Шурка.
- Или сосиску схватят с тарелки и съедят. Я давно уже из-за этого в столовую не хожу.
- Но ты ведь не дерешься?
- Я трус, - с ненавистью к себе. - Если бы не боялся, я бы дрался еще больше него. Мне, кажется, легче было бы человека застрелить, чем ударить.
- В больницах тебя сколько мучили, и ничего ты был не трусливей других! - захлопотала Наталья. - Ты просто не выносишь унижения, жестокости!..
- Это ты умный потому что, - Шурка с состраданием подводит безнадежный итог. - Раньше я был дурак и всем вламывал, а теперь начал умнеть, и мне уже многие начали давать.
- Начал он умнеть... А ну-ка, покажи дневник.
Шурка тащит дневник, как дохлую птицу за крыло.
- "Безобразный внешний вид, разводит демагогию, никого не уважает", Наталья бессильно опускается на стул.
- Я уважаю тех, кто заслужил. Ты сама говорила, что людей надо уважать не за должность, а за личность.
- Нет, он, и правда, демагог...
- Он правильно говорит! - правдолюбец Аркаша.
- А это, между прочим, злейшая анархия - не уважать за должность, не может удержаться от комментария и Сабуров.
- Вот, вот плоды твоего воспитания... А "хамит"?
- Здесь я, честное слово, не виноват! К нам новая пеша (учительница пения) пришла, все начали балдеть - а она вдруг меня спрашивает: как твоя фамилия? А у меня нечаянно вырвалось: Сидоров. Все как грох...
- Вот, вот, - с горьким торжеством указывает Сабурову Наталья. - Это ты все с Сидоровыми сражаешься. Скажи, почему Аркаша никогда не спорит с учителями?
- Потому что это я их не уважаю, а не Шурка.
- Ладно, идите из кухни. Только расстроите еще больше...
Сабуров, несколько обиженный, удаляется к себе и вскоре видит оттуда, как Наталья тихонько проходит в туалет, пряча под халатом газету, - но ни прятать, ни скрывать она не умеет. Свежие, "перестроечные", газеты это прямо письма самого Мессии; однако позапрошлогодние она тоже может читать с увлечением.
Рысью влетает Шурка. Снова с каким-то открытием:
- Мамы нет? Я, пожалуй, так и быть, налысо обреюсь. Я недавно видел бритого мужика - в кайф, уши такие голые торчат! А знаешь, почему у меня с учителями скандалы - потому что вы меня тупоумию не учили: делай так и все! Не смей рассуждать! А вы меня приучили, что все логически доказывать надо. Папа, а почему раньше лишние люди были только Онегин и Печорин, а сейчас каждый второй лишний?
- Наверно, тупоумия меньше стало.
Наталье, видно, попалось нечто сенсационное, потому что очень скоро после ее исчезновения раздается звук спускаемой воды, и под эти фанфары она появляется на пороге, - на лице восторг и робкая надежда, газета прижата к груди - "Портрет рабфаковки", Сталинская премия пятьдесят первого года: каким-то газетным, ежедневно плодящимся поденкам то и дело удается привести ее в экстаз, черт бы их всех побрал. Все равно же скоро порядок свое возьмет...
- Вы читали?.. - с сиянием на лике начинает Наталья.
- Что казнокрадам и душителям еще предстоит учиться жить при демократии?
Аркаша оперно хохочет, Шурка же хохотать сардонически не умеет, да и не понимает, зачем это нужно. Вообще-то, на каждое новое разоблачение Шурка реагирует столь бурно, что Сабуров при всяком удобном случае старается подчеркнуть, что все это и не ново, и неизбежно, и дело умного человека все понимать и ни во что не вмешиваться: лучше жить в музее, чем на толкучем рынке.
- Нет, правда, - уверяет Наталья, - здесь прямо черным по белому написано, что государственная и общественная собственность - это не одно и то же! А то мне как вбили в голову, что общество и государство - это то же самое... Видела же, что всем распоряжаются только чиновники - а до конца не сознавала!
- Если все равно не мы, так пусть уж лучше капиталисты распоряжаются! - вдруг набычивается Шурка.
- А я бы не хотела, чтобы мной капиталисты распоряжались, - после пресерьезного раздумья произносит Наталья. - Я все время говорю Федоренко: это не ваша вотчина, а тут бы он мне вдруг: нет, моя!
Сабуров пытается - от греха подальше - дать Шурке еще один урок просвещенного скептицизма, хотя, будем надеяться, и в него внедрено спасительное "мы люди маленькие, что от нас зависит".
- Не думай, Александр, - педантично говорит Сабуров, - что Эдисону его открытия какой-то капиталист продиктовал - он сам справлялся, равно как Капица без Сталина. И как я без Брежнева. Все они умеют только пользоваться тем, что создаем мы.
- А ну их! - вдруг пристукнул Шурка кулаком по колену. - Драпать отсюда надо!
- Чтоб здесь одна серость осталась? - предостерегает Наталья.
- А им того и надо! Пусть целуются со своим Сталиным!
- И не страшно тебе туда ехать?
- А ты знаешь, что в Нидерландах с одного куста снимают сорок килограмм помидоров? Притом одинаковой величины, что облегчает машинную уборку.
- Они вырастили эти помидоры - пусть они их и едят! А я хочу, чтобы у нас свои были такие помидоры.
- А американский рабочий, имея среднюю зарплату тысяча четыреста восемьдесят шесть долларов, может накопить на машину за четыре с половиной...
- Да что ты все с машинами да с помидорами! У меня здесь все друзья, вс[cedilla]!..
- И там будут друзья! Ты думаешь, там одни акулы капитала... В Штатах благотворительностью занимаются... забыл, но очень много миллионов человек. Нет, ты что, все еще думаешь, что у нас самое гуманное государство?! Нет, ха-ха-ха, я сейчас умру!.. У нас истребили никто не знает сколько миллионов, а простые люди твои сейчас слушать про это не хотят, чтобы только пива попить с аппетитом!
- Папа, - вдруг вмешивается Аркаша, - а это возможно, чтобы люди на убитых плевали, а к живым хорошо относились?
- Вон, персональный пенсионер из Москвы пишет, - перекрикивал его Шурка, - что все сейчас убитых Сталиным смакуют, аж причмокивают, надо писать без взвизгов! Где-нибудь есть еще такое?!
- Это мы, оказывается, причмокиваем! - вдруг стонет Аркаша, пытаясь обхватить голову узенькими ручками. - Ну, мама, ну, скажи, можно жить при такой подлости?! Можно?!
Наталье легче всех - слезы так слезы: