- Как устроились, общежитием вас обеспечили? - в вопросе таилась некая юмористическая соль.
- Гостиницей?..
- За границей эта каланча считалась бы общежитием.
Взрыв смеха. Крайний, щедрый, как всякий истинный талант, гнал волну за волной, пренебрегая тем, что и предыдущая могла еще служить и служить.
- А позавтракать успели? А вот Мурат Мансурович (нукер-баскак) уже дважды. Бедность легче переносится при хорошей зарплате, а голод - после хорошего приема пищи.
Взрыв смеха.
- Аппетит приходит во время еды, - смущенно пробормотал нукер.
- Значит, вам следует кушать бесконечно, - поймал его на слове Крайний, - поскольку каждая новая порция пищи будет пробуждать новый прилив аппетита, который, в свою очередь, будет стимулировать к новому приятию пищи, и так до бесконечности.
Да, корреспондент не солгал: смеялись все. Он не указал лишь, чему смеялись и почему смеялись. И как смеялись. Кое-кто - смущенно. Мурат Мансурович не столько смеялся, сколько багровел - можно считать, от сдерживаемого смеха. Молодой доктор, завлаб из отдела Крайнего, усмехался мефистофельски (он даже к Крайнему обращался с мефистофельским видом, но говорил при этом исключительно приятные вещи). А громче всех и чистосердечнее всех хохотали поминутно прибывавшие и убывавшие мимолетные приживалы вроде Сабурова. Отхохотав положенное, они непременно просили у Крайнего совета, чтобы приправить будущую статью искренней благодарностью В. М. Крайнему: любой рецензент поразмыслит, стоит ли спускать с цепи свою принципиальность.
Зеркала чужих мнений, в которые смотрелся Крайний, давно и хорошо потрудились над разрушением его личности: самый настоящий классик, теперь он с важным видом произносил банальности в уверенности, что направляет блуждающих во тьме на путь истины.
- Мне нужно повесить пальто на гладкую стену из исключительно твердого материала, - жаловался блуждающий.
- А вы вбейте гвоздь, - незамедлительно советовал Крайний.
- Да, это, конечно, гениальное решение, - уныло восторгался блуждающий. - Но ни один гвоздь в эту стену не лезет...
- А вы подберите такой, чтобы влез. В науке следует отступать только для разбега.
Сабурова уже начинало коробить, но он все еще видел себя глазами Лиды и омского доцента: он как равный участвует в беседе с Крайним - пусть и колдуновская команда полюбуется.
- Наука дело жесткое, - желчно усмехнулся завлаб-Мефистофель. - Если мне приходится рецензировать статью, я всегда стараюсь делать это жестко.
- Китайская газета "Цзинь-Пао", - не совсем шутя, сказал Сабуров, возвращала авторам рукописи примерно с таким сопровождением: преславный брат солнца и луны! Если бы я дерзнул напечатать столь возвышенное сочинение, то император повелел бы объявить его вечным образцом, и литература иссякла бы.
Публика осторожно засмеялась.
- Каждый решает сам, - усмехнулся Мефистофель, - говорить правду или заниматься лицемерием.
- Согласен, - кивнул Сабуров. - Когда вся правда вышестоящим уже высказана, можно приняться и за нижестоящих.
- Ну, ну, не обижайте нашего сибирского гостя, - Василий Модестович пролил на него одну из лучезарнейших своих улыбок. - Тем более что... забыл, как вас... кое в чем и прав: нашей научной критике не всегда хватает принципиальности по отношению к вышестоящим, - Крайний только что не отгладил себя любовно в качестве одного из вышестоящих.
- А вот в этом позвольте с вами не согласиться, - с мужеством отчаяния, отбрасывая показной цинизм, возразил Мефистофель. - На чем же мы будем воспитывать уважение к русской науке, если не на таких именах, как Остроградский, Чебышев, Крайний? И вы, Василий Модестович, можете на меня сердиться, но я скажу напрямик: без ваших идей наш отдел...
- Ну, ну, довольно, - поеживаясь, как под теплым душем, прервал его Крайний. - Хотя... есть определенное зерно: если у двухсот жен турецкого султана имеется двести детей, то дело без его участия все-таки не обошлось, с этим, наверно, даже Стеллочка не будет спорить. - Он внезапно обратил залукавившийся взор на единственную среди них девушку.
Стеллочка счастливо зарделась. Крайнего вообще окружали только счастливые лица.
Раздался звонок. Все отправились в зал, а Крайний на трибуну. Зал был шикарный, в подлокотник был вмонтирован наушничек для перевода с иностранного. Но Сабуров в этом не нуждался, хотя Крайний и осуществил нечто вроде перевода его статей на крайниевский язык, вследствие чего сабуровский метод в глазах профанов выглядел каким-то естественным, хотя и достойным продолжением крайниевских теорий.
- И все-таки самое трудное сделал ты, - шепнул Сабурову баскак.
Но больше он этого нигде не повторил.
- А почему он не рассказывает о твоих последних результатах? - не только из благодарности спросил Сабуров.
- Шеф любит говорить: надо спешить, не торопясь.
Нукер недовольно замолчал, словно сболтнул лишнее.
В перерыве к Сабурову беспрестанно подходили, задавали вопросы, совали свои Советские, Социалистические, Октябрьские, Индустриальные адреса, записывали его адрес. Златокудрый хлопчик чуть не выдернул ему руку из плеча. Подсеменил Рогович, дружелюбный, седенький подросток:
- Какой доклад сделал Моде... Васи... Вамосилидестосильевич! Вы ведь тоже пробовали чем-то подобным заниматься?
Через их головы Сабурову то и дело попадались на глаза изумленные и встревоженные лица колдуновской команды.
Профессор Гурвич, ведущий специалист по легаровским отображениям, оскорбленно протолкался к нему:
- Мне и во сне не могло присниться, что семейство можно исследовать в одной точке. Где об этом можно прочитать?
Сабурову казалось, что его приняли за кого-то другого: уважительную суматоху всегда вызывали должности, а не таланты. Он поискал глазами Лиду. Девчоночье лицо ее светилось совершенно неприличным счастьем и гордостью. И Сабуров окончательно понял, что Крайний не обобрал, а облагодетельствовал его: без Крайнего он бы так и издох на своих сокровищах.
Крайний приближался со сладкой изнуренностью султана, только что освободившегося от сто пятьдесят седьмой жены.
- Приложения просто блестящие! - это Сабуров мог высказать не кривя душой (остальное было чистым маскарадом).
- Такой стройной теории вы, конечно, не ждали, - великодушно похлопал его по плечу Крайний.
"Да я все это знал пять лет назад," - едва сдержался Сабуров.
- Мне пришлось стать двухсотпервой женой султана... - промычал Сабуров.
- Это хорошо сказано, - как знаток одобрил Крайний и посмеялся, со вкусом выговаривая каждое "ха". Сабуров убедился, что Крайний самым искренним образом уже не мог отделить свое от чужого: власть, пришитая к таланту, непоправимо его изуродовала.
Тем временем Крайний затуманился (вместе с ним пригорюнились все солнце за тучку забежало) и на десерт поискал чего-нибудь возвышенного. И за окном увидел церковь.
- Очень тонко кто-то выразился: архитектура - застывшая музыка. Да, сумела Русь отстроиться - а ведь татары когда-то камня на камне здесь не оставили! Так и представляешь, как эти раскосые мурла карабкались на наши стены...
Все покосились на нукера, еще прежде успевшего потупиться.
- Что вы, черти, приуныли? Ах, вот оно что! Скоро мы уже до того дойдем, что нельзя будет сказать, что ты русский - сразу обвинят в национализме. А русскому народу в исключительной степени чужда национальная исключительность! Его исключительная щедрость и гостеприимство и легли в основу нашей исключительной исторической роли! Союз нерушимо=ый республик свободных сплотила-то кто? Великая Русь! Не Литва, не Татария, не Биробиджан, а все-таки Русь!
Он растроганно оглядел слушателей, но на их лицах (не считая Мефистофеля) ответная растроганность смешивалась со смущением. Досада пробудила в Крайнем агрессивный аппетит.
- Забыл, как вас по батюшке, - вдруг обратился он к Сабурову, - узнайте-ка, что там с перерывом в буфете.
Сабуров с удовольствием удалился бы, но Мефистофель насмешливо сказал ему вслед: "В науке нет широкой столбовой дороги". У Сабурова дернулись плечи - ведь еще и Лида здесь! - но не поворачивать же обратно... Вернувшись, он с наслаждением сообщил, что буфет все еще закрыт.