В тонкой белой пыли лежали сотни вафельно-тонких погнувшихся монет. Они вчетвером выложили их на пол очага, пересчитали – триста сорок две штуки.
– Зарыли во время гражданских войн[2] или еще в какое-нибудь лихолетье, а потом забыли, – сказал Рейнберд, поблескивая глазами.
– У меня есть приятель в городе, отвезу ему – пусть оценит, – сказал Вилли. Он сбегал в дом и принес саквояж.
– Слушай, Вилли, – остановила она его, – они принадлежат семье майора.
– Рассказывай! – заорал он. – Тут все мое.
– По справедливости, – сказала она, – эти монеты не твои. Вилли прижал к животу саквояж.
– Плевать на эту справедливость. Сентиментальная дуреха. Противно слушать. Я купил тут все, до последнего гвоздя. Растолкуйте ей, Рейнберд, а мне пора в город.
И он убежал с саквояжем под мышкой.
– Вы тоже думаете, что он прав? – спросила она Рейнберда.
– Он купил дом целиком. Кстати, он обязан объявить о находке.
– Все-таки это деньги. Кто-то их спрятал для своих. Какое же у Вилли право забирать их себе?
– Успокойтесь. Вся-то цена этому кладу – несколько фунтов.
Она взглянула на него и успокоилась.
– Что же вы ему не сказали? Каким дураком он себя выставил.
– Он меня не спрашивал, – сказал Рейнберд.
– И было бы из-за чего!
– Да он и с золотом поведет себя как последний дурак. Такой уж человек, – сказал Рейнберд. Он, понятно, имел в виду не клад.
Она смолчала и пошла к себе в дом.
Позже, днем, они понесли через сад свои инструменты. Завтра уже не приходить. Работа сделана, и Вилли рассчитался с ними. Она хлопотала по дому, чтобы отвлечься от мыслей, и нетерпеливо ждала Вилли. А он все не возвращался, и в четыре часа раздался стук, которого она так боялась.
– Войдите, – сказала она.
– Я не задержу, – сказал Рейнберд, входя в кухню.
– Что вам?
– Только сказать: если хотите, уезжайте с нами.
– Ну и нахал!
– Вы представить себе не можете, какой я для вас построю дом.
– Зато одно я знаю наверняка, – сказала она. – С вами не нужен будет павлин в саду. – И, поняв, что выдала себя, положила руку на горло.
Она ничего не взяла с собой – уехала, в чем была, судачили деревенские кумушки, жалевшие Вилли. Только напрасно они переживали. И в ее жизни появился интерес, и Вилли одним махом получил еще двоих ненавидеть.
Дятел
В английской историографии под этим определением значится несколько решающих эпизодов национальной истории. Здесь, скорее всего, имеется в виду английская буржуазная революция XVII века.