- Вы, конечно, приехали в технический колледж по приглашению? спросил Хейдрив.
- Да, по приглашению, - подтвердил Виктор.
- И вы могли бы нам любезно его показать? - поинтересовался Левел.
- К сожалению, показать мы его вам не можем, - пожал плечами Картенев. - Оно было устным.
- Кто-нибудь, кроме вас, может это подтвердить? - продолжал Левел.
- Это уже начинает походить на допрос, - улыбнулся Виктор, посмотрел на Левела, медленно перевел взгляд на Хейдрива.
- Что вы, что вы! - замахал руками тот. - Мы не хуже вас знаем, что такое дипломатический иммунитет и самым серьезным образом его охраняем. Мы просим вас еще раз рассматривать нашу беседу как дружескую. И только.
"Избави меня, Господи, от таких друзей, - подумала Аня, в упор разглядывая агент ФБР. - Вот, значит, они какие, эти самые гуверовцы".
- Взгляните вон туда, - кивнул головой на конторку администратора Левел. - Только, пожалуйста, сделайте это максимально незаметно и как бы невзначай.
- И что же? - спросил Виктор. Он вдруг почувствовал себя разбитым. Словно целый день на жаре таскал камни.
- Трое с камерами - фоторепортеры, - Левел развел руками, словно говоря: "Вот ведь оказия какая". - Остальные работники отдела скандальной хроники трех наших газет. Вы же не хотите, чтобы сегодня же в их экстренных выпусках красовались такие, скажем, заголовки на целую первую полосу: "Студнческим бунтом дирижирует русское посольство"? И мы не хотим.
- Нас пригласил мистер Бенджамин Девис. Для этого он специально приезжал в колледж "Светлой долины", где мы участвовали в Международной Неделе.
- Когда это было? - сразу перестав улыбаться, отрывисто спросил Хейндрив.
- В понедельник, кажется, - заколебался Виктор.
- Совершенно точно - в понедельник, - подтвердила Аня.
- А что, собственно, это меняет? - удивился Виктор.
- Очень многое, - медленно ответил Левел. - В минувший понедельник Девис уже знал, что произойдет в колледже сегодня.
- В минувшую субботу, - пояснил Хейндрив, - студенческий совет колледжа принял решение о сидячей демонстрации и о всем том, чему вы были свидетелями.
- надеюсь, господа, - Виктор и Аня встали почти одновременно, - мы можем идти?
- Да, конечно! - воскликнули один за другим поспешно поднимаясь, "гуманитарий" и "спортсмен".
- Теперь держись прямо и улыбайся, - прошептал Виктор Ане, когда они проходили мимо администратора. Засверкали блицы. Три микрофона протянулись к Картеневу, три репортера задавали свои вопросы:
- Как вам удалось организовать столь мощную демонстрацию - за деньги или на почве убеждения?
- Бенджамин Девис учился в специальной школе КГБ?
- Как вы думаете, какова будет реакция Президента, когда он узнает, что русский дипломат и его жена благословили аутодафе главы американской администрации?
Аня и Виктор, взявшись под руку, улыбаясь, медленно шли к лифту. Виктор обратил внимание на то, что настырнее всех вел себя толстяк, которого кто-то из его коллег называл Барри. На левом лацкане его пиджака был приколот большой круглый значок. По красному полю бежали черные буквы: "Убей русского!". "Где-то я его, кажется, видел, - думал Виктор, когда дверца лифта уже захлопнулась и кабина понесла его с Аней на их тридцать четвертый этаж. - Где? В здешнем пресс-клубе?"
- Зачем Бенджамин пригласил нас именно на понедельник, - спросила Аня, - если он тогда уже знал о том, что здесь будет происходить в этот день?
- Кто его знает, - сказал Картенев. - Подставить нас он не хотел, это мне ясно. Наверное, считал, что протест против войны будет выглядеть более убедительно, если его освятят своим присутствием русские, советские.
- Скорее всего так, - подумав, согласилась Аня.
Уже в номере Виктор сказал:
- Ничего не скажешь - насыщенный денек. Анка, переодевайся быстрее и сходим на камбуз. Пожуем чего-нибудь жареного. Умираю с голода.
Подумал тут же: "Нервы-то дают о себе знать. Еще как дают".
- И я, - закричала Аня, обнимая и целуя Картенева. И я! Пять минут и я готова.
- А я пока позвоню в посольство, расскажу о веселой беседе с дядюшкой Хейндривом и дядюшкой Левелом. Боюсь, на этом "Дело об участии Анны и Виктора Картеневых в студенческих беспорядках в г.Чикаго" отнюдь не кончится. Есть у меня такое смутное предчувствие.
Глава двадцать третья ОТРЫВОК ИЗ ЗАПИСИ В ДНЕВНИКЕ ВИКТОРА
"...Анка часто шутя допытывается, кто была моя первая любовь. Я также шутя отвечаю: "Учительница истории в пятом классе Анна Павловна". А действительно - кто? Моя родная школа в одном из тихих переулков между Пятницкой и Новокузнецкой, недалеко от Зацепского рынка. Зима, морозная и вьюжная. За школой - задний двор, заваленный снегом, и на нем расчищенный квадрат размером с боксерский ринг. В "красном" углу ринга стою я, в "синем" - Федька Самсонов, красавец и силач по прозвищу "Фикс" - у него один золотой зуб. Он тоже семиклассник, но "сидит" уже третий год. "Фикс" курит, пьет, ругает почем зря школьное начальство* "Мне терять неча, огольцы"6 - ухмыляется он. Его год будет вот-вот призываться. Говорят, девчонки к нему так и льнут. Девчонки пусть, а Рита - стоп. пусть он врет, да не завирается. Сегодня на большой перемене он стал рассказывать, как водил ее на чердак прошлым вечером. "Была Марго "целка" да вся вышла", "Фикс" презрительно сплюнул и добавил парочку грязных деталей. "Врешь, гад!" бросил я ему вызов. Я не знал, врет он или нет. Мне было обидно Рита была самая умная и красивая девчонка в классе, многие, в том числе и я, по ней тайно вздыхали. "Вру, говоришь? - "Фикс" посмотрел на меня спокойно, улыбнулся. - А за это и по морде схлопотать недолго. Верно я говорю, пацаны?" Он сжал пальцы в увесистый кулак и ударил по подоконнику. Только запели стекла. "Давай стыкнемся, "Фикс", - небрежно произнес я и сразу же почувствовал, как у меня задрожали руки и ноги. Не от страха, от нервного напряжения. "Ты это что, серьезно?" - искренне удивился "Фикс". Он был намного выше и крупнее и, уж конечно, старше меня. Слово вылетело, отступать было некуда. "Ты не базарь, - решительно сказал я. - Давай сразу после уроков, где обычно - на заднем дворе. Согласен?" "Я тебя буду бить и плакать не давать", - удивленно продолжая рассматривать меня, пообещал "Фикс".
После уроков на заднем дворе собрались наш класс и два параллельных. бесплатные зрелища популярны во все эпохи в любой части света и аудитории. Добровольные секунданты сделали попытку, правда без особого энтузиазма, примирить нас. "Будем драться! - сквозь зубы процедил я, с ненавистью глядя на "Фикса". А он, не говоря ни слова, легко отодвинул секундантов в сторону и пошел на меня. Изловчившись, я нанес удар первым. Это был чистейшей воды хук. Даром что ли я уже полтора года без единого пропуска посещал занятия секции бокса на стадион "Динамо"? Даром что ли тренер дядя Кеша хвалил меня теперь почти на каждой тренировке? "Фикс" нелепо взмахнул руками и, закатив глаза, стал падать. Его левый кулак при этом каким-то образом задел мою правую щеку. "Эээ, да у него кастет!" - изумился я, заметив на его пальцах ребристое увесистое приспособление. По щеке потекла кровь. "Витек с одного удара нокаутировал "Фикса", - услышал я чей-то восхищенный голос. - Он ему челюсть вывернул!" "А "Фикс" зато раскроил ему нос!" - возразил кто-то из сторонников Самсонова. Я лихо утер царапину на щеке снегом. расставив ноги и сжав руки в кулаки, я ждал, когда противник встанет на ноги. Наконец он поднялся. Увидев мою боевую стойку, он сильно потряс головой. "Нет, пацаны, так я не согласен, - невесело улыбнулся "Фикс". Кивнул в мою сторону: - От него запросто сотрясение мозга схлопочешь. Но с любым другим я готов "стыкнуться" хоть сей момент. Есть охотники?" разочарованные сверхбыстротечностью "боя", все расходились, переговариваясь вполголоса. "Я тебе еще припомню этот день", - улыбнулся мне зловеще "Фикс" и побрел прямо по снегу к невысокому школьному забору. Легко перемахнул через него, перебросив вначале портфель. Только тут я заметил, что его ждала девушка. Это была... Рита. "Фикс" демонстративно обнял ее, повернулся, помахал мне издевательски свободной рукой. Они уже давно исчезали в одном из проходных дворов, а я все стоял и смотрел на пустынный переулок, мертвые дома, безжизненные деревья.
Рита, которая еще позавчера звонила мне домой и предлагала пойти на каток в парк Горького, а потом в "Ударник", которая вчера на ботанике прислала записку с поцелуем, которая сегодня перед поединком шепнула мне: "Проучи его как следует, Виктор!" - Рита ушла с "Фиксом", обнявшись среди бела дня на виду чуть ли не всей школы. Это было первым откровенным проявлением женского коварства в моей жизни. Словно мне посулили шоколад, а сунули в нос огромадную дулю.
В институте была девушка. Звали ее Лёлька. Познакомились мы с ней, когда наши курсы ездили на картошку. Урожай был отменный, и мы работали как черти. Вечерами в хорошую погоду устраивали танцы, пели под гитару. Сбивались парочки, прочные и непрочные. Лёлька была со всеми одинаково ровна, не выделяла ни одного парня. Член факультетского бюро комсомола, она была заводилой и в труде, и в веселье. Лоб перехвачен темной узкой лентой. Вздернутый нос обгорел. Щеки покрыты нежнейшим, едва заметным пушком. И большие серые глаза, в которых так и прыгают бесенята. ребята по ней с ума сходили. И я влопался. Да как!
Дежурному утром на работу ребят никак не добудиться. Лёлька подаст команду вполголоса - и всех как ветер с коек сдунет. Нужно мешки таскать Лёлька первая. нужно в дождь курс на поле вести - лучше вожака, чем Лёлька, не сыскать. Помню, она выступала на бюро, уже когда вернулись в Москву. обсуждали дезертира, который сбежал из колхоза. Лёлька говорила тихо, не ругала парня в лоб, имя-то его упомянула только раз. Павка, молодогвардейцы... Главный смысл был вот в чем: такие, как наш дезертир, дело погубить не смогут - их жалкие единицы на тысячи настоящих ребят; но самим своим существованием великую идею оскорбляют. Парень крепился, а после бюро расплакался, прощения у Лёльки стал просить. "Перед всем курсом прощения будешь просить", - отрезала она.
Схлестнулись мы с ней однажды всерьез на диспуте о современной поэзии. Она утверждала, что заумными выкрутасами убивается смысл и красота слова. Я стоял на своем - всегда и во всем, в поэзии прежде всего, необходим поиск, поиск слова, поиск формы. Пусть заносит, пусть "выкрутасы" - и через них к высшей простоте. А без них - застой, мертвечина. Разругались вдрызг. Месяц не разговаривали. и вдруг Лёлька приглашает меня к себе. Она снимала комнату у одной старушки в старом кирпичном доме на Пятницкой. Был самый канун 20-летия Победы. Стол накрыт на двоих. Выпивки никакой. Лёлька не признавала спиртного, ни крепкого, ни слабого. Ни даже пива. Поели, попили чай. Сидим, болтаем об институтских делах. Вдруг Лёлька говорит: "Поцелуй меня, Вить!". Я обомлел. Не то что поцеловать - я боялся до руки ее дотронуться. "В честь праздника", неловко засмеялась она. Я осторожно чмокнул ее в щеку. Не говоря ни слова, она взяла меня обеими руками за голову и поцеловала в губы...
И была комсомольская свадьба. Мне казалось, на ней не только весь наш переводческий факультет, весь институт Мориса Тореза гулял! Какие мы были счастливые! Я ушел жить к Лёльке. Отец и мачеха недолго меня отговаривали. Маленькая комнатка на Пятницкой была нашим раем в шалаше. У нас никогда не было денег, жили от стипендии до стипендии, да я кое-что подрабатывал частными уроками английского. Зато радости, веселья всегда было хоть отбавляй. мы бегали в театры, на концерты (все больше по контрамаркам, через знакомых), занимались до одури. Через полтора месяца Лёлька объявила, что у нас будет ребенок. Мы устроили пирушку - котлеты, чай, пирог. Позвали хозяйку квартиры. Сердобольная старушка глядела на Лёльку, вздыхала: "Сама еще дитё, Лёленька"...
За месяц до родов уезжал я на практику в Англию. Сердце не лежало к этой поездке, хотя и была это первая моя зарубежная командировка. "Я так рада за тебя, Витюша, - улыбалась Лёлька. - Увидишь шекспировские места, домик Бэрнса. В языковую стихию окунешься. А приедешь, мы тебя с сыном встречать будем". Как раз я в Шотландии был, когда получил ту проклятую телеграмму: "Жена находится тяжелом состоянии. Срочно вылетайте Москву". Ее уже тогда в живых не было. Умерла при родах. И ребенок тоже. Я думал, что такого в наше время не бывает. Бывает, оказывается. А был сын... И появилось у меня на Ваганьковском кладбище сразу две могилы.
Лёлька была необыкновенным человеком, многогранным, настоящим. Вот ведь и не жила почти, она ушла, когда ей было неполных двадцать лет, а помнить ее будут сотни людей. Все, кто хоть раз сталкивался с ней - по учебе, по комсомольской работе. Я подходил к Лёльке с моей высшей меркой завещанием моей мамы. И она была на высоте, еще какой. для нее всегда и во всем Родина была превыше всего. И такой чистоты, как Лёлька, люди встречаются редко.
Разумеется, Аня знает и о Лёльке, и о сыне. Но об этом мы никогда не говорим!.."
Глава двадцать четвертая ПИРРОВА ПОБЕДА
- Какой нетонкий эксцентрик этот Джерри Парсел! - шепотом воскликнул молодой гость, оглянувшись предварительно по сторонам. - Нет, чтобы придумать нечто воистину экстравагантное, воистину американское - он выбрасывает ежегодно, я даже боюсь назвать какую, сумасшедшую сумму денег ради устройства этого бала "Голубой Козленок".
- Во-первых, - возразил пожилой гость, - стоимость этого ежегодного бала хорошо известна. Она определяется суммой пятьсот тысяч долларов. Иными словами, на каждого приглашенного - а их, вы знаете, ровно двести пятьдесят человек - расходуется две тысячи. Не так уж много. Особенно, если учесть, что благотворительные базары и аттракционы вернут хозяину все его затраты с лихвой.
так разговаривая, эти двое подошли к довольно высокой пирамиде, которая была расположена в самом центре большого парадного зала нью-йоркского особняка Джерри. У пирамиды была срезана вершина. Вместо нее, на высоте примерно пятнадцати футов, размещался вольер, в котором находился голубой козленок.
- Далее, - продолжал пожилой гость, надевая очки и внимательно разглядывая животное, - позволю себе не согласиться с другим вашим замечанием. Мне представляется, трудно придумать что-либо более американское, чем этот бал.