- Мне надо! Надо! Вы понимаете, что там происходит?! - разгневанно кричит старик.
- С вашим сердцем? С вашим давлением? Нельзя! Нельзя! Это очень трудно понять?!
- Мне надоело слушать одно и то же! - морщится Бахарев. - "Сердце давление", "сердце - давление".
- Разве не все равно, как называется болезнь, из-за которой вы можете не узнать об итоге экспедиции на Венеру? - с расстановкой спрашивает старая женщина, и Бахарев сразу никнет.
- Ну-ну, - бурчит он, - нечего пугать старика. Стариков утешать надо. Мне вредно волноваться...
Дарья Матвеевна кладет руку на лоб профессора.
- Алексей Павлович, - печально говорит она, - мы друг о друге знаем все. Я знаю, как ждешь ты посадки на Венеру...
- Мне надо знать, на что я истратил последние двадцать лет жизни... может быть, всю жизнь, - тихо признается Бахарев.
- Так слушай меня, старый товарищ, - грустно и очень искренно говорит Дарья Матвеевна, - еще одно... только одно путешествие в горы... и ты больше ничего и никогда не узнаешь о своей ракете.
Оба задумываются о серьезном и грустном... Вертолет над степью. Внизу городок планетной обсерватории.
- Связь с ракетой восстановлена? - спрашивает Бахарев.
- Да, восстановлена. Она летит там! - раздраженно и с непонятной обидой машет рукой старая женщина. - Летит твоя ракета.
Помещение центрального поста. Огонек ракеты снова ползет по линии трассы. На большом экране по-прежнему сияет "двойная звезда": Земля и ее верный спутник. Словно ничего не случилось.
- Что же было?! - спрашивает Забродин Градова, когда он, тщательно просмотрев показания всех приборов пульта, возвращается на свое место.
- Разбита солнечная электростанция ракеты, - мрачно отвечает Градов.
- У нас осталась атомная электростанция, - облегченно вздохнув, успокаивается Забродин.
- Кроме того, разбит запасной бак рабочей жидкости.
- Что это значит?
- Если мы начнем тратить запасы жидкости на работу электростанции, у нас не останется ее для посадки на Венеру!
- Это катастрофа?.. - слышится голос журналиста Алимкулова.
- Это убьет Бахарева, - поворачивается к нему Градов, - он не должен узнать об этом.
- Что делать?.. Иван Митрофаныч, вы командир корабля! - говорит Забродин.
- Давайте думать вместе, - отвечает Градов. - Вы теперь начальник экспедиции...
На двери, там, где обычно вывешивают "Без доклада не входить" и прочие негостеприимные надписи, висит табличка:
"Я ВСЕГДА И ДЛЯ ВСЕХ ДОМА"
Дарья Матвеевна снимает ее.
Это производит большое впечатление на Мажида. Низенький медлительный казах с горящими черными глазами порывисто шагает к старой женщине:
- Надо перелить кровь? Возьмите мою. У меня хорошая кровь. Я родился и вырос в степи!
Из глаз Дарьи Матвеевны выкатываются две скупые слезинки. Она привлекает к себе Мажида.
- Вы любите его, юноша... помогите мне оградить этого неугомонного старика от волнений. Спокойствие сейчас единственное лекарство, которое ему поможет.
- Никого не пущу! - клятвенно обещает Мажид. - Спать буду на этом пороге!
Обложенный подушками, Бахарев лежит на диване в своем рабочем кабинете при Планетной обсерватории. Сейчас особенно заметно, что старому ученому далеко за семьдесят лет, что он нездоров. Может быть, болезнь зажгла глаза старого ученого таким лихорадочным огнем? О чем думает он? Что его тревожит? Отсвет каких волнений делает старческие глаза такими выразительными?
"Можно обмануть старую женщину, можно обмануть всех, но... нельзя обмануть самого себя, - думает ученый. - Я уже стар и... "это" может прийти и завтра и через час... Значит, я обязан рассказать миру о своей догадке, убедить людей. Но как это сделать?.. Мне никто не поверит. Даже посмеются. И все же я обязан это сделать! Может быть, этой догадкой измерится впоследствии вся ценность моей жизни..."
О чем тревожится ученый? Он беспокойно ворочается в постели, протягивает руку к тумбочке и берет толстую тетрадь и авторучку.
- Если я подробно... последовательно расскажу, как я пришел к своей догадке, мне поверят, должны поверить! - бормочет ученый.
Он пытается что-то написать в тетради, но ослабевшие руки не слушаются. То тетрадь, то ручка выпадают из них. И Бахарев даже стонет от обиды, от отчаяния, от бессилия.
Скрипит дверь, на пороге - Мажид. Он подходит к постели, берет тетрадь и ручку и уносит на стол.
- Нельзя, Алексей Павлович, - строго говорит Мажид, - работать нельзя. Волноваться нельзя!
- Нельзя волноваться, - соглашается Бахарев, - и вот, чтобы я не волновался... придвинь диктофон.
- Дарья Матвеевна... - опять было начинает Мажид, но Бахарев улыбается и перебивает его:
- А мы, голубчик, ничего не скажем Дарье Матвеевне. Ей тоже вредно волноваться...
Мажид еще некоторое время крепится, стараясь сохранить на лице строгое выражение, но потом не выдерживает и улыбается...
Диктофон у постели ученого. Близко придвинув микрофон к губам, Бахарев протягивает руну и щелкает выключателем.
Вертятся бобины, протягивая ленту.
Бахарев сосредоточивается...
- Все началось с того, что мне никто не поверил. Отвергли результаты моего двадцатилетнего труда...
Глаза ученого, взгляд которых обращен в прошлое...
Через газетно-журнальное мелькание просвечиваются антенны, устремленные в безоблачное небо.
Все, что мы видим, - это воспоминания Бахарева. Вот он стоит, склонившись над лентой, и лихорадочно перебирает ее руками. Лента, испещренная загадочными значками, - во весь экран. Снимки этой ленты - на страницах газет и журналов. И дикторы всех частей света волнуют своих слушателей сенсацией: