— Она очень старая. И очень дорогая.
Я и сам чувствую, что говорю глупости. Я вдруг становлюсь жадным, как трясущийся над своим имуществом старый жид, который не может выпустить из корявых пальцев ни одной покрытой пылью вещицы.
— Мне очень хочется прочитать ее.
Я смотрю на Ангела без всякой надежды. По его глазам видно, что он испытывает меня. На что я готов ради него, такого талантливого, удачливого, красивого и чертовски сексуального? У него столько же преимуществ передо мной, сколько у резвящейся на свободе рыси перед запертой в клетку норкой, которая ожидает, когда ее обдерут, и не располагает никаким оружием, кроме ловкости и острых, но мелких зубов.
— Я очень хотел бы, чтобы с ней ничего не случилось. Во всей Финляндии осталось всего несколько экземпляров.
— Да уж наверно.
— Я обычно не даю своих книг. Но у меня дома… ты можешь читать ее сколько угодно.
Я чувствую, как это звучит: «Почему бы тебе не зайти в мою берлогу, юноша? Приходи и позволь мне опутать тебя такой сетью, из который ты уже никогда не выберешься».
Ангел кажется очень серьезным, он помахивает книгой, как прощальным письмом.
— О'кей. Ладно, я понимаю. Она, видно, действительно тебе дорога.
В его тоне чувствуется вызов: что тебе дороже — эта книга или я?
— Ты даже не представляешь себе, насколько она ценная.
Ангел отворачивается, вздыхает, делает вид, что кладет книгу обратно в витрину, и мы оба прекрасно понимаем, что это всего лишь жест, что он оставляет мне шанс. Я наблюдаю за ним, беру его за локоть — ох, эти мышцы, эта чуть вспотевшая кожа — и останавливаю его.
— Возьми.
Ангел смеется смехом победителя, обнимает меня, не выпуская книгу из рук, и быстро, крепко целует в губы. Подачка, — думаю я, — косточка в награду верной собаке. Глаза Ангела сверкают.
— Надеюсь, ты не будешь использовать ломтик салями в качестве книжной закладки, — я пытаюсь его уколоть на прощание, а Ангел смеется, как и подобает ситуации, но дает мне почувствовать, что время визита закончилось, волшебное мгновение миновало, и от праздника мне остались лишь спазмы в низу живота да фруктовая кожура на полу.
АНГЕЛ
Я сижу на стуле в купальном халате и листаю книгу. Я принял душ и жду, когда Песси съест свой завтрак, чтобы я мог убрать в ванной.
«Количество диких зверей в Финляндии очень велико, и все они весьма опасны», — начинает Эурен, подробно перечисляя характерные особенности животных и описывая их физическое строение. Из ванной слышатся стук и царапанье. Песси гоняет по кафельному полу задыхающуюся морскую свинку.
«И поскольку для измельчения разных видов пищи требуются разные орудия, мы можем уже по форме зубов определить, чем питается тот или иной зверь, понять, как он передвигается, чтобы добыть пищу, какое он должен иметь строение и какую физическую силу для того, чтобы одолеть жертву, дотащить ее до нужного места и т. д. Так по одним только зубам можно установить, что это за животное».
Я слышу взвизг и хруст, поскольку не успел зажать уши. Песси перекусил свинке позвоночник Эурен как раз переходит к семейству кошачьих.
«Крупные представители этого семейства являются страшными хищниками. К их числу относятся львы, тигры, леопарды и рыси. Существуют охотничьи рассказы о встречах с троллем, настолько стремительным в движениях, что его называют лесным демоном. Иногда его считают разновидностью кошки или крупной обезьяны. Об охоте на тролля или о встречах с ним рассказывают очень немногие, так что мы можем считать существование „лесного демона“ чистым вымыслом».
Я осторожно отнимаю руки от ушей. Тихо. Песси, очевидно, ест. Эурен продолжает о семействе кошачьих: «Эти животные также напоминают змей. У тех и других шкура пестрая, характер коварный, они привыкли спать, свернувшись клубком, а когда раздражаются, издают неприятный запах».
Я усмехаюсь. Дверь скрипнула: это Песси выходит из ванной, усталый и довольный, облизывая губы маленьким красным язычком, похожим на язычок пламени. Он бросается прямо на диван и сворачивается клубком у меня на коленях. Опьяняющий запах можжевельника бьет в ноздри. Прикосновения разгоряченного, возбужденного охотой тела к моим бедрам непереносимы. Песси лениво слизывает следы крови. Я едва ли не бессознательно привлекаю его чуть ближе — осторожно, почти незаметно, и в ту минуту, когда его горячая спина касается моего живота, извергаюсь, как вулкан.
Сердце бьется, как отбойный молоток Спина Песси и мои бедра перепачканы спермой, я изо всех сил стараюсь не думать о том, что только что произошло. С трудом откладываю в сторону старую книгу, и Песси тут же отодвигается, не потому, что рассержен, а потому, что хочет устроиться поудобнее — ведь его умывание прервали, а я спихиваю его с колен почти насильно и так торопливо, что он вздрагивает, выскальзывает в прихожую и там пытается взобраться на полку для шляп. Крепкими задними лапами он наносит удар по зеркалу в прихожей. Рама со стуком падает на ковер в тот самый момент, когда я бросаюсь в ванную, чтобы смыть с себя позорную слизь.
СТАРИННЫЕ ПЕСНИ
ФИНСКОГО НАРОДА-1929-
VII: 1, 375. «СВАТОВСТВО У ЛЕШЕГО».
ЗАПИСАНО В ДЕРЕВНЕ УОМА,
ИМПИ-ЛАХТИ, ОТ ТРОФИМА СОЗОНОВА
— Что вы будете за люди?
— Рыбу неводами ловим.
— А кого идете сватать?
— Дочерей берем у тролля,
из подземного народа.
АНГЕЛ
Я не хотел этого, но я должен.
Песси сидит в детской коляске, которую я нашел в подъезде. Сейчас ночь, коляска никому не понадобится. Я завернул его в дорожный плед, чтобы не шокировать встречных. Он подергивает ушами, ноздри дрожат от избытка впечатлений, производимых городскими запахами.
Под холмом Пюуникки, на опушке леса Пирккала я снимаю с Песси ошейник и поводок, которым он был привязан к коляске. Он глядит на меня оттуда — черный, голый и дрожит. Одинокая снежинка падает на его темную гриву и сразу же превращается в слезинку.
— Иди, — шепчу я. — Иди.
Песси дрожит еще сильнее, я чувствую, как трясутся у меня руки, ставлю его на снег, разворачиваю коляску и направляюсь обратно к городу, стараясь не оглядываться.
Скрип моих сапог, шагающих по тропинке — это звук безнадежности. Но вдруг к нему добавляется другой звук, резкий скрежет когтей, и, прежде чем я успеваю обернуться, кто-то, как тигр, вцепляется в мое правое бедро.
Это Песси, ухватившись всеми четырьмя лапами, повис на моей ноге и смотрит мне прямо в лицо с таким укором, что лучше бы он дал мне пощечину. Он издает слабое мяуканье. Он так дрожит, что я начинаю колебаться.
Он боится зимы. Он беззащитен, и это я сделал его таким.
МИКАЭЛЬ АГРИКОЛА.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРЕВОДУ ПСАЛТИРИ НА ФИНСКИЙ ЯЗЫК. 1551
Упыри жертвы тож получали,
Зане вдов приветили да замуж брали.
Разве эдакий народ не сбесился,