— Этого недостаточно, — заявляет она. — И вы обязаны к тому же отработать полный день в отделе в приличном костюме, в противном случае я не поставлю свою подпись на вашем чеке. Что вы об этом думаете?
Я ничего об этом не думаю. Я непременно должна получить этот чек. Я молчу.
Миссис Уэйли подходит к своему шкафу и достает из него повешенный на плечики брючный костюм лимонно-желто-го цвета, аккуратно обернутый в полиэтилен.
— Только по доброте сердечной я хочу одолжить вам этот костюм. Переодевайтесь.
Я беру костюм и направляюсь к двери.
— Нет, — останавливает меня миссис Уэйли. — Здесь. Переодевайтесь прямо здесь.
Что я могу поделать? Эта женщина ненормальная, а мне очень нужен чек. Я стаскиваю с себя комбинезон и футболку и остаюсь в чем мать родила. На лице у миссис Уэйли появляется торжествующее выражение оттого, что вот стоит перед ней голая женщина с покорной миной, которая позволяет себе выходить из дома утром на службу без нижнего белья. Тут я вдруг осознаю, что стою я у самого окна, в которое таращатся все мои коллеги, и среди них почему-то Лу Ниринг. Но ведь для него эта картина не нова, он видел все это раньше. Ну и плевать мне на них, сегодня мой последний рабочий день. Я приподнимаю груди, прижимаю их к оконному стеклу и машу рукой. Чувствую прикосновение холодного стекла к соскам, отчего они сразу твердеют…
…Я лежу в своем гамаке, и блики лунного света по-прежнему лежат на противоположной от окна стене. Теперь я решаю остаться в гамаке, смотреть, как бледнеют лунные блики и наступает рассвет, и ждать, что будет дальше. Быть может, Лус придет ко мне через некоторое время и, не дождавшись от меня ни слова, расплачется и побежит к Полли, и та тоже придет сюда и тоже ничего от меня не добьется. А далее сюда явится какой-нибудь коп плюс два парня из больницы Джексона. Они увезут меня в нервное отделение больницы, и какой-нибудь интерн накачает меня торазином, и все будет прекрасно. Я проведу остаток жизни в клетке, никому не причиняя беспокойства, тихо и мирно. Быть может, я даже наберу вес. Надеюсь, что Лус удочерит какая-нибудь хорошая семья. Потом я умру и проснусь в своем гамаке и увижу лунные пятна на противоположной от окна стене.
Потом мне снится, что залаял Джейк, он лает и лает, не умолкая, визгливо и очень громко. Я слышу, как хлопает дверь в доме у Полли, слышу, как она велит псу заткнуться, а тот и внимания не обращает на ее окрик, тявкает и тявкает. Слышу, как Полли зовет Дейти, чего она обычно не делает в реальной жизни. Дверь снова хлопает. Но вот над двором проносятся птицы-медоуказчики, и я слышу или мне кажется, что слышу, звуки их песни — пурр-пурр-уитт. Быть может, это другие птицы, это не важно, это совсем не важно в стране снов.
У меня болит спина, как если бы все происходило в реальности. Я хочу встать. И я встаю. Почему бы и нет? Одеваюсь как положено и не забываю о нижнем белье. Кое-как справляюсь со своими лохмами. Надеваю свои безобразные очки. Выхожу на крыльцо взглянуть, что там такое стряслось. И теперь уже точно слышу вой сирен. И я отлично вижу отсюда под нашим манговым деревом большой газетный лист. Это его способ сообщить, что он знает, где я нахожусь в реальной жизни. Если она вообще существует, реальная жизнь, я сейчас могла бы в нее вернуться. Рано говорить об этом. Откуда мне знать?
31 октября, Лагос — Бамако
Пишу в самолете, рейс чартерный. Мы оба признаны persona non grata — нежелательными личностями. Пытаюсь разобраться, с какой стати я-то объявлена такой вот персоной. Что я сделала не так? У. спит, одурманенный. Я не могу на него смотреть, не могу представить, что дотронусь до него когда-нибудь. Но он здесь, я вытащила его. Встретилась с Мусой. Он орал, подойдя ко мне очень близко и дыша перегаром. Отдала ему деньги, подумав, не потребует ли он дополнительного «возмещения» чисто личного плана. Пошла бы я на такое? Ради У.? Обошлось без этого.
Я нашла У. в углу вонючей камеры, на полу. Он очень обрадовался мне, пришел в восторженное возбуждение. Плакал. Он, в сущности, отнюдь не крутой парень и физически не слишком вынослив. Не то что Грир. Они полностью сломали его, друзья-африканцы. Лицо у него в синяках и сильно распухло, выбиты два зуба. Потом, уже в отеле, его осмотрел врач-англичанин, который лечит здешних нефтяников. Выяснилось, что мерзавцы хорошо поработали над мошонкой У., как и бывает обычно в подобных случаях.
Хочу к папочке, хочу, чтобы Грир был моим папочкой. Он бы этого не допустил.
Только что подошел пилот и сказал, что нам нужно пройти таможенный досмотр. Мы пересекаем границу Мали. Берн говорил, что в Мали можно найти оло, если они вообще существуют. Я думала только о возвращении домой, но я хочу любым способом избавиться от постигшего нас несчастья. У. не выражает своего мнения. Что ж, посмотрим. Самолет летит на малой скорости, его ужасно трясет…
2 ноября, Бамако, Мали
Отель «Дружба» — лучший в городе, восемьдесят долларов в сутки, я нахожу это приемлемым. Договорилась с говорящим по-английски врачом-ливанцем, доктором Роутифом, что он посмотрит У. Он выглядит по-прежнему скверно, однако доктор Роутиф уверяет, что никаких переломов или внутренних повреждений нет. Опухоль гениталий уменьшилась. Видимо, негодяи все же блюли некоторую осторожность. Я сказала врачу и прислуге в отеле, что У. попал в дорожную катастрофу. Никто этому, разумеется, не верит, но люди здесь добры и отзывчивы.
4 ноября, Бамако
Сегодня он впервые вышел из номера. Ноги дрожат, двигается он неуверенно. Пообедали в столовой отеля, современного четырехэтажного здания, какое можно увидеть где угодно — хоть в Гамбурге, хоть в Тулоне, словом, в любом месте на земном шаре. Много немцев и французов, гораздо меньше американцев, это, как правило, бизнесмены или богатые туристы. Ноябрь — лучший месяц в Мали и, следовательно, пик туристического сезона. Только что прошли дожди, и стоит прохладная погода.
Сегодня во второй половине дня я оставила У. одного, чтобы посетить по рекомендации Грира доктора Траора в Национальном музее. Спросила его об оло и получила в ответ несколько странный взгляд. Мы поговорили о Туре де Монтее. По мнению Траора, это империалист и шарлатан. Выдумал истории о колдовстве и человеческих жертвах с целью оклеветать африканцев и оправдать так называемую mission civilisatrice — цивилизаторскую миссию. Разговор явно сник. Я спросила, могу ли предложить музею некоторую дотацию. Тут разговор снова оживился. Оказалось, что доктор Траор провел год в Чикаго, так что у нас с ним было нечто общее. Я выписала чек; мы прошлись по архиву, Траор показывал мне обычные деревянные полки, изъеденные термитами; на полках лежали ветхие рукописи, покрытые красновато-рыжей пылью. Как ни странно, они не ввели каталог Национального музея Мали в компьютер. Я повязала голову банданой, чтобы отчасти прикрыть и лицо, бесцельно походила час-другой по музею. Только представить себе, что проведешь остаток жизни при этой, не до конца каталогизированной коллекции, без мужа, без семьи, постепенно превращаясь в иссохшую старую деву… Собственно говоря, я же не старая дева, я была бы разведенной женщиной. Найду ли я что-либо привлекательное в своей ученой карьере теперь, когда рухнул мой брак? Если он рухнул. У. сейчас спокоен, послушен, но это, пожалуй, еще хуже, чем то чудовищное возбуждение, в котором он недавно пребывал. Вернувшись в отель, я нашла его очень вялым и подавленным. Доктор Роутиф переусердствовал с успокоительными средствами.
8 ноября, Бамако
Произошел небольшой скандал в вестибюле отеля. У. стоял там, и вдруг какой-то турист приказал ему вынести его багаж, размахивая денежной купюрой. У. отошел в сторону, турист последовал за ним и схватил за рукав, тогда У. нанес ему удар в нос. Я это видела. У. улыбнулся, кажется, впервые за последние месяцы. После этого случая мы пребывали в отличном настроении весь день. Пошли на Гран-Марше, съели ланч, разговаривали, шутили — почти как в былые времена. Это «почти» весьма существенно. Я с трудом припоминаю, как оно тогда было. Может, все это лишь фантазия. Влюбленность — та же галлюцинация, как говаривал М.
Бамако куда лучше Лагоса, это оживленный, дружелюбный город, я еще не видела здесь следов тяжких преступлений. Подружилась с одной американкой, медсестрой-монахиней по имени Долорес. Забавная пташка. Большую часть времени она проводит в буше, делая прививки и оказывая посильную медицинскую помощь больным детям. По рекам она разъезжает в пироге, а по сухопутным дорогам — на мопеде. Просила ее помочь мне в изучении языка бамбара, который мне может понадобиться. Она назвала мне несколько имен.
10 ноября, Бамако
Нам пришлось покинуть отель из-за вспышки У. в вестибюле. Я спросила, где бы он предпочел поселиться. Он ответил, что в любом месте, где нет туристов. Позже я переговорила с Долорес, она посоветовала нам пожить на реке.
15 ноября, Бамако
Пишу это, глядя на коричневые воды Нигера с палубы нашего плавучего дома. Здесь можно приобрести все, что вам нужно, включая и черный гашиш, с проплывающих мимо судов-магазинов. Мы оба курим гашиш. Это упрощает отношения, а У. говорит, что помогает ему писать. Я не знаю, что он пишет, У. больше не читает мне своих новых произведений. Никакого секса, я его не хочу, а он не предлагает. Мы ни разу не говорили о Лагосе.
Дни однообразны, я провожу их в пыльном архиве, и понадобится еще целый месяц, пока мы сможем предпринять небольшое путешествие вверх по реке до Дженне, где полюбуемся мечетью — как утверждают, самым большим глинобитным сооружением в мире.
20 ноября, Бамако
Сегодня сделала маленькое открытие, обнаружив дневник священника, работавшего в местном лепрозории в конце девятнадцатого века. Ветхий, изъеденный червями, но еще читаемый. В дневнике упоминается Тур де Монтей, офицер из хорошей семьи, который останавливался поблизости от больницы прокаженных, чтобы полечиться и отдохнуть. Он находился в последней стадии истощения, его лихорадило, как пишет отец Камилл, если я правильно прочитала его имя, и он рассказывал священнику о чудовищных делах, совершаемых людьми из племени, обитающего к северу от здешних мест, un gens trees deprave qui s'apelle des Oleau.[78] Это, насколько мне известно, единственное объективное упоминание об оло. (Тур де Монтей пускал священнику пыль в глаза? Или говорил в горячке?) Больница для прокаженных размещалась возле нынешнего города Мдина, в 120 километрах отсюда. Теперь ее уже нет, по сведениям французского посольства, она закрыта в 1921 году.
Позже я была в магазине «Пти-Марше», выбирала своим подарки к Рождеству. Нашла для папы замечательный пистолет в прекрасном состоянии, маузер 1896 года, калибр 9 миллиметров, на рукоятке выгравирована знаменитая красная девятка. Для Мэри купила антикварное янтарное ожерелье, для Дитера — альбом старых художественных фотографий из Франции, а для Джози — ужасающую рыночную картину маслом, чудовищная мазня. Для У. пока ничего подходящего не нашла. Подарки в Сайоннет отправила морем. Думала о том, как там будут праздновать Рождество, почувствовала приступ тоски по дому, но не слишком сильный. Маме не купила пока ничего, да это и не столь важно, ей мой подарок не понравится, что бы я ни купила.
23 ноября, Бамако
М. имел обыкновение говорить, что одно открытие влечет за собой другое. Бродила по рыночным рядам в поисках подарка для мамы (из упрямства, присущего семейству Доу, это я унаследовала от отца; может, потому я и не расстаюсь с У.). Нашла маленькую маску леопарда, слоновая кость, глубокая резьба, глаза сделаны из какого-то зеленоватого камня — смотрят точь-в-точь как мамины, то же выражение. Это оказалось изделие манде, и торговка была осведомленна о его происхождении. Пока она заворачивала маску в газетную бумагу, я осматривалась в лавке. Обычный набор тканей, ювелирных изделий, фетишей, только выбор шире, чем в большинстве рыночных ларьков, и вкус получше. Я сидела и ждала, потом достала из глиняного горшка, который стоял на большом барабане, нечто очень старое, пожелтевшее от времени, как желтеет слоновая кость, с неглубокими геометрической формы знаками на нем. С одной стороны была просверлена дырочка.
Дрожащей рукой протянула я этот предмет хозяйке магазина. Панцирь черепахи, сказала она, это изделие фула с верховьев реки. Где она его взяла? Имя торговца? Она посмотрела на меня с некоторым сомнением. Я помахала банкнотами. Его зовут Бонбакар Тогола, сообщила она. Где его можно найти? В Мдине, сказала она, и я пришла в восторг. Купила вещицу, не торгуясь, и ушла, захватив, разумеется, и маску леопарда. Подарок матери, который привел меня в то место, где я сделала потрясающую находку. На улице я снова посмотрела на свое приобретение. Прекрасно. Я убедилась, что держу в руках грудину новорожденного ребенка, обработанную, украшенную знаками и с дырочкой — для того, чтобы ее можно было повесить на стену в доме колдуна. Тур де Монтей описал именно такой дом и подвесные полочки с такого рода предметами, а также ритуалы, с помощью которых эти предметы получают. Я приобрела подлинный артефакт оло. Спасибо, мама!
Казалось, они попали в парк, огороженный вместо забора высокими тополями с пышными кронами. В промежутках между стволами виднелись зеленые лужайки в пятнах солнечного света. Дорога упиралась в широкую площадку, покрытую слоем желтовато-коричневого гравия, отливавшего золотом в солнечных лучах. Они припарковались и поднялись по каменным ступеням на насыпь-террасу, на которой высился дом. Сайоннет. Длинный, беспорядочно выстроенный, со множеством фронтонов, этакая фантазия в стиле королевы Анны,[79] из красного кирпича и темно-желтого отделочного гипса; серая крыша утыкана множеством кирпичных труб. Справа находился большой белый сенной сарай, дальше за деревьями поблескивали стекла оранжереи, а еще дальше ослепительно сверкали воды Саунда. Птицы заливались над головой, откуда-то издалека доносился стрекот газонокосилки.
Барлоу и Паз направились к парадному входу мимо флагштока, на котором пощелкивали от ветра звезды и полоски государственного флага. Терраса перед домом была величиной с футбольное поле и оформлена с классической строгостью: аккуратные клумбы, ромбовидные газоны, окаймленные гравиевыми дорожками. Группа рабочих в хаки занималась ремонтом каменной балюстрады, замыкавшей террасу.
Парадная дверь из темного дерева была укреплена железными полосами, в ней было прорезано ромбовидное окно.
Паз дернул шнур дверного колокола. Дверь отворилась, и на пороге появилась хорошенькая пухленькая девушка с белокурыми волосами, собранными в пучок, и розовым личиком. На ней была белая униформа и передник в узкую полоску. Паз вытаращил глаза: он никогда не видел белой прислуги, разве что в фильмах из жизни других стран или далекой истории. Его выручил Барлоу.
— Мисс, мы офицеры полиции из Майами во Флориде. Нам хотелось бы повидать мистера Джона Фрэнсиса Доу.
Девушка ответила спокойно, словно визиты полиции в Сайоннете были делом привычным.
— О да, мистер Доу говорил, что вы приедете. Он вон там, вы можете подойти к нему. — Она указала на рабочих у балюстрады. — Самый высокий, в бейсболке.
Четыре человека заменяли медный водосточный желоб, который проходил по опоре балюстрады. Доу умело справлялся с работой, так же как и трое других, совсем молодых людей, двое белых, а третий, по-видимому, латинос. Доу выпрямился и посмотрел на детективов, причем на Джимми он задержал взгляд дольше, чем на Барлоу, и Джимми понял почему. Барлоу представил себя и Паза; Доу пожал обоим руки и произнес:
— Джон Доу.
Он был выше каждого из них по крайней мере на пять дюймов, мужчина лет под шестьдесят, с обветренной кожей на худом лице и выступающим вперед квадратным подбородком; глаза глубоко посаженные, темно-карие и грустные.
— Пойдем присядем на заднем дворе, — предложил он и провел их туда по гравиевой дорожке, а потом через калитку, выкрашенную в белый цвет.
Перед ними открылась еще одна терраса с большим, вытянутым в длину плавательным бассейном, по другую сторону которого зеленый луг спускался к двухэтажному ангару для лодок и пристани. Доу опустился в шезлонг, обтянутый выцветшим зеленым полотном, и жестом предложил своим посетителям занять точно такие же шезлонги у белого металлического стола под заплатанным коричневым зонтом. Он спросил, не хотят ли они выпить охлажденного чая, а когда оба изъявили согласие, нажал кнопку, вделанную в позеленевшую медную пластину в стене.
Слуга вышел через французское окно в той же стене. Он был старше Доу, а волосы его красиво отливали серебром. Коричневый фартук надет поверх синих матросских брюк, рубашка белая, галстук в полоску. Джимми снова ощутил странное чувство, будто он выпал из привычной жизни. Дворецкий подал ему чай со льдом на серебряном подносе, в высоких запотевших стаканах, которые — Паз был в этом уверен — не использовались ни для чего другого, лишь для чая со льдом. В каждом стакане находилась длинная серебряная ложка, а также стеклянная соломинка с надетым на нее толстым ломтиком лимона — точь-в-точь как на рекламной картинке. Чай был крепким и ароматным.
Немного поболтали о пустяках — хорошая погода, приятная температура, Флорида, ловля рыбы в заливе. И Барлоу, и Доу весьма успешно рыбачили в тех местах. Копы присматривались к Доу, а он, в свою очередь, присматривался к ним.
Барлоу сказал: