Жадно ел и Суслов. Но ел как-то нервно и руки подрагивали. Тут тоже не надо было быть физиономистом, чтобы, выражаясь языком почитаемого москвичом Шекспира, заметить: «Неспокойно в датском королевстве!..» Оглядев едва возвышающийся над полом стол на резных ножках, когда они прошли в гостиную старца, Суслов приуныл. Водки, на которую он очень надеялся, на столе не было. И он отлично понимал, что спрашивать о ней хозяев в присутствии командира Дрепта исключалось. Они были на войне, а здесь работали уже совершенно другие законы. Стало быть, исключался для него и вариант расслабления, который помог бы справиться и с дрожавшими руками, и нервами. «Черт, какой с меня разведчик!» — молча выругался он, проклиная себя за то, что не мог унять свой нервный жор. Хотя всего пару часов назад, когда на плато ему удалось незаметно избавиться от ящика с толом, выразительно подумал: «А все-таки на что-то я гожусь!..» Но организм этого парня не был рассчитан на длительное нервное напряжение. Он грозил рассыпаться, как та новомодная у европейцев восточная игра в палочки, где весь шалашик держался на одной краеугольной.
Дрепт сопоставил этого Суслова с тем, в кабульском дукане, что тоже и непонятно зачем наигрывал психа. «Может быть, он не наигрывает, а действительно псих, — пронеслось в мозгу у Дрепта, — но это многое упрощает, ибо многое объясняет…»
Дрепта сейчас занимал старец. Старец в своеобразной эйфории, понимал Дрепт, его надо дожать. Он вспомнил, как в кабинете Чмелюка они смешно предположили, будто старик ничего не знал о тоннеле или делал вид, что не знает, — из-за боязни моджахедов. Но этот старик не боялся ни моджахедов, ни шурави. Он был древнее и тех, и других, как и те земли, которыми владел его род.
«А если, почтенный, люди с той стороны Ландайсина не оставят тебя в покое и из Бадабера пришлют другую банду? Если мстительные моджахеды сожгут Чартази?» — Командир Дрепт — так и быть! — потянулся за бараньим ребрышком.
«Я с ними договорюсь…»
«С бандитами-то?»
«С Бадабером! — Старец, казалось, был оскорблен одной мыслью, что его принимают за человека, который опустится до переговоров со всякой швалью. И добавил жестко, желая показать русскому офицеру его место: — С твоими генералами я уже договорился!»
«Ну, это разумеется. Иначе мы не были бы здесь, и кяриз под Ландайсином не взлетел бы на воздух».
«Я повторяю, с твоими начальниками я договорился. Генерал Суслов дал мне слово офицера!» — начинал злиться старец.
«Уважаемый Абдулхай из знатного рода Али, я солдат и подчиняюсь приказу. А нового я не получал. Поэтому кяриз взлетит на воздух, иншаллах!», — командир Дрепт скорбно поджал губы и сыграл на лице печаль солдата, подчиняющегося жестоким приказам войны. И чтоб заполнить наступившую паузу, также скорбно потянулся к жареной рыбешке на тяжелом серебряном блюде. Старец не хвастал: он платил бы наемникам шурави неслыханно. Над одной его домашней утварью рыдали бы самые известные мировые музеи и богатейшие частные коллекционеры: видно было, что его горы славились древнейшими серебряными рудниками. А вот что такого неотразимого в горной форели, понять было трудно. По мне, думал Дрепт, ей ни чем не уступает наш сладкий озерный карасик.
Старец строго поглядел на Суслова и обратился к нему на пушту. Хафизулла переводить не стал. Дрепт тоже поглядел на Суслова, не переставая обсасывать рыбьи косточки: объясни им, Аркаша, что у нас, как распорядился дедушка Сталин, племянник за дядюшку не отвечает. Суслов подавленно молчал. По дядиному знаку Хафизулла резво кинулся за дверь гостиной. Пока он не вернулся, в гостиной никто не проронил ни слова. В руках у Хафизуллы было что-то, напоминающее старый свернутый ковер. Он бережно освободил это что-то от золототканых тесемок и так же бережно раскатал на свободном от стола и подушек пространстве. Вот она, вожделенная карта Берроуза! Старик самодовольно оглядел присутствующих. Но восхищений не последовало. Да, та самая уникальная карта пергаментной желтизны. Со щедростью девятнадцатого века на виньетки и прочие ненужные украшательства, и отвлекающие подробности она игриво поведала европейцу графическим способом о флоре и фауне этой страны с загадочными племенами и нетронутой природой. Нашли приют под сенью гималайских дубов и кедров волки, гиены, леопарды. Красиво!
«Все это не помогло чванному англичанину под Мейвандом. Но новому советскому аристократу Аркадию Суслову в жилу еще как!.. — подумал Дрепт, покончив с форелью и опустив пальцы в серебряную полоскательницу. — Если мальчика только не остановит разжалованный капитан без родословной…»
Надо было возвращаться к делам текущим.
«Почтенный Абдулхай, я не хотел тебя обидеть. А если это случилось, прости. — Дрепт почтительно приложил руку к груди. — Но и ты пойми меня. Я человек подневольный. И чтобы между нами больше не пробегала кошка, пусть мне передадут, — у тебя ведь есть оперативная связь с Кабулом, — новый приказ», — миролюбиво предложил Дрепт.
Этим он задал Хафизулле настоящую задачу. Старец долго разбирался с «кошкой», но потом все же рассмеялся, вновь потрепав русского офицера по плечу.
Старец через Хафизуллу пригласил на угощенье всех офицеров, но на обед в гостиной явились только двое. Донец с подгруппой оставались на плато. Переводчик Алик Гурджиев с другой, ряженые под местных декхан, пробирались от Чартази к лесопилке, что у самого Ландайсина. Эту идею «типа не особенно таиться» подсказал сам хозяин Абдулхай. Моджахеды привыкли к тому, что люди из Чартази пасут скот, работают на маковом поле, отправляют небольшие караваны вглубь страны, по тропе, пролегающей в седловине. О той, случайной перестрелке между ними, когда этой же тропой прошел их караван, было забыто. Стороны соблюдали перемирие, скрепленное тем фактом, что Али не препятствовал людям с того берега устроить недавнюю засаду на своем плато, — не повезло, правда, беднягам нарваться на «нурсы» шурави, — и тем фактом, что люди Али не совали свой нос под маскировочную сетку, прикрывавшую вход в тоннель с этой стороны. Прецедент, правда, был. Один из бачат Абдулхая, накурившись опиума, увидел вышедшую в том месте из-под земли прекрасную пери и бросился ей навстречу, заплатив за свой глюк пулей в голову. Но инцидент уладили: моджахеды соблюдали обычай «бадал кистал» и компенсировали семье мальчишки его смерть.
Бачу по имени Раван, брата того мальчишки, Абдулхай выделил шурави в проводники.
«Не боишься идти с нами?» — спросил его по-пуштунски Гурджиев.
«Я их не боюсь. А убийцу брата найду, и он мне заплатит. Я ему выстрелю сюда!» — он ткнул пальцем у себя над ухом.
«Почему сюда?» — спросил тогда Дрепт.
«Потому что снайпер выстрелил брату сюда». — Перевел Дрепту Гурджиев.
«Почему ты решил, что это снайпер?»
«Он стрелял из бесшумки. Он однажды целился и в меня. Но не попал. Вот!» — Раван гордо выпростал из-под рубахи на груди пульку на шнурке.
«Ты тоже куришь опиум, Раван?» — Дрепт рассматривал пульку.
«Когда болят зубы».
«Он прав, это снайпер», — сказал Дрепт второму снайперу Заурии.
Марат Заурия навьючивал рядом мула снаряжением для «схрона».
«Откуда у них снайпера?» — недоверчиво усмехнулся Заурия.
«Скорее всего, семимиллиметровый Магнум, — определил Дрепт. А характер выстрела… — Их учат американцы. Это так называемая «хирургическая стрельба». На поражение двигательного нерва».
«Слава! — окликнул Марат Новаева. Новаев невдалеке укладывал во вьюки оружие. — Тут работает снайпер…»
«На простой досмотр нас бы с такими почестями не отряжали…» — отозвался Новаев.
Новаева новость не удивила. Их предупреждали, что в пакистанских лагерях уже появился снайперский тренинг.
«Практикуются на своих бачатах?» — Гурджиев покачал головой.
Хафизулла добросовестно переводил дяде каждое слово, сказанное на русском. И каждое с пушту старца, адресованное им.
«Нет, нет, — возразил старец, — ребята сами виноваты. Они их дразнили. Очень обидно дразнили».
«Как бы нам за компанию не досталось за эти дразнилки». — Новаев очень сосредоточенно приторачивал к вьюку чехол с СВД.
Ему, пожалуй, впервые за время в Афгане приходилось не ощущать под рукой свою винтовку. Под рукой или на плече. Когда взбирался на крутую горку или спускался с нее. А тут винтовка на муле и, случись что, ее из чехла резко не выхватить. Перед предстоящей работой ее надо было обезопасить от удара, и поэтому она в чехле сидела плотно. И сам в своем роде уникальный этот чехол, — не боялся ни воды, ни огня, — был еще упакован Новаевым в кошму овчиной внутрь. Приторачивал винтовку снайпер с того боку животного, где сам собирался идти, и так, что если мула моджахеды завалят и он начнет падать на этот бок, он успеет передвинуть винтовку к его хребту. Прицел, правда, все равно собьется. А если с испуга мул понесет или сорвется с карниза? В дополнение ко всему снайпера раздражал крестьянский балахон, который пришлось напялить на себя, и необходимость ремень с кобурой затянуть на голом теле под рубахой: «Моджахед какой-то!»
«Что ж такого обидного можно сказать афганцу, чтоб он выстрелил пацану в голову? — спросил Новаев, пытливо заглядывая мулу в глаза, точно это должно было помочь. — В наших местах одно время самым обидным было обращение «чувак». Потому что чувак — это кастрированный баран. Обидно ведь, а, Тарас?»
«Не знаю, — отозвался прапорщик. — Все относительно. Когда-то ужасно оскорбительным было «козел». У зеков за это мочили. А сегодня почти безобидное слово. Перешел улицу в неположенном месте — козел! Взял в магазине без очереди — козел! Это в Союзе, конечно», — зачем-то уточнил он.
По знаку командира вокруг Дрепта собралась вся подгруппа, а Гурджиев подвел к ним за плечи мальчишку. Стали уточнять маршрут. С края плато даже в оптику рассмотреть, как следует, не удавалось ни тропу, пролегавшую через седловину, фиолетовую от маков, ни тропу от Чартази к лесопилке, мимо горловины тоннеля. Пересекались обе чуть дальше этой горловины, но не доходя лесопилки. Здесь отряд для наблюдателя из-за Ландайсина сворачивал на тропу в седловину и примерно через километр терялся от глаз в низине. Здесь разгружался, переодевался в маскировочные комбинезоны и, дождавшись темноты, пробирался к лесопилке, за которой разведчики планировали свой «схрон». Мальчик афганец с развьюченными мулами возвращался в Чартази окружным путем. Он огибал плато и попадал на ту грунтовку, которой проходила недавно обстрелянная с плато колонна.
«Это точно, что на лесопилке никого нет?» — допытывался Дрепт.
В его голосе звучала грусть: обеспечить полную секретность акции не удавалось. Частичную — тоже. Ему казалось, ситуация приобретала анекдотические черты. «У вас продается славянский шкаф?» — «Любезный, вы ошиблись адресом, шпион проживает этажом выше!..» Но раздражала не только ее анекдотичность, но и неопределенность. Хотя этой неопределенностью он успокаивал Донца, когда тот хватился отсутствующего «мыла».
«А мы что, получили приказ взорвать?»
«Но и не взрывать не получали?»
«Не трепи мне нервы, Леня, ты вообще ничего не получал! На это есть командир Дрепт!»
«Но за утерю взрывчатки вина на сапере?»
Теперь уже сам Дрепт трепал себе и другим нервы. Операция «Берроуз», как была, так и осталась в наметке, не превратившись в профессиональную разработку. Ребята отправятся к седловине без дозора, охранения и прикрытия, полагаясь только на счастливый случай. То, что никого из них не выдает оружие и униформа, ничего не значит. Если мстительным моджахедам вздумается расквитаться с Али за недавнюю неудачу на плато, — может быть и такое, — и они накроют идущий из Чартази «караван» минометным огнем, кто из ребят уцелеет? И что дальше? Оставшаяся подгруппа попрет на тоннель, как на буфет. И все это произойдет в ближайшие часы. Как нехорошо быть командиром и отвечать за одиннадцать душ бойцов, один из которых к тому же чужак и моральный урод.
«Хафизулла, ты настоящий художник слова, опиши подробно тропу к лесопилке, — настаивал Дрепт и тут же: — Алик Гурджиев, не теряй времени на ерунду, расспроси мальца о тропе…»
Уже отправив группу, Дрепт терзал себя. Не лучше ли было идти ночью — в Афганистане для караванов это правило выживания? А для моджахеда, поймавшего караван в прицел ночного видения? Будь ты на его месте, поборол бы искус, тем более, что тропа наверняка пристреляна по крайней мере в радиусе трехсот метров? Но уже в покоях старого Али, за угощеньем, понял, что правильно было идти днем: подозрительно идти ночью из Чартази, если между моджахедами и Али установлено перемирие. В конце концов, это азиаты, а феодальный уклад предписывает им беспрекословно подчиняться своим сахибам. И если старый Али утверждает, что договорился с Бадабером, не стоит ли положиться на его слова?