- Как ты не понимаешь Эдит, что сейчас решается судьба всего мира, и я обязан дойти до конца, с честью выдержав все испытания, которые всемогущий послал мне – высказывал Вильсон супруге, оставшись вдвоем в купе президентского поезда
Оппоненты Лиги нации, вяло отреагировали на речь президента заметкой в «Вашингтон Пост», сообщив, что на встрече с Вильсоном была небольшая толпа, в основном состоящая из зевак и привезенных из Филадельфии сторонников президента. Подобное сознательное принижение его успеха, моментально взвинтили президента, и он потребовал от Тьюмалти, чтобы на следующей встрече в Колумбусе, столице Огайо присутствовало ни как не менее десяти тысяч человек. Узнав об этом, Хаус только радостно потирал руки, поскольку он прекрасно знал все слабые стороны своего бывшего друга.
Требование президента увеличить его аудиторию слушателей отрицательно сказалось во время его нового выступления. Замкнутое пространство местного университета, до отказа забитое людьми буквально давило на Вильсона во время его выступления. Моментально подскочило давление, которое отрицательно сказалось на его речи. Продолжая говорить без подглядывания в текст речи, из-за сильного напряжения президент стал ошибаться и допускать ряд неточностей, что было нетрудно обнаружить. Описывая положение в мире, он поместил Багдад в Персию, а местом гибели кронпринца Фердинанда вместо Сараево назвал Белград.
Продолжая играть на патриотизме, приводя личный пример, он назвал своих предков борцами за американскую независимость, хотя мать Вудро была уроженкой Англии и в 1833 году иммигрировала в Канаду.
Все эти огрехи немедленно прокомментировала газета «Нью-Йорк геральд», которая подробно описала всю родословную президента, заканчивая статью ехидным вопросом «Что заставило президента Вильсона претендовать на звание потомка отцов пилигримов, тогда как вся его родня появилась на территории Соединенных Штатов после Войны за независимость».
Руководимые Хаусом газетчики, умело сводили, на нет успехи президента от прямого общения с народом, ловко затушевывая его основные идеи, выпячивая на первый план всевозможные огрехи оратора. И все же успех президента был явно на лицо, никто из его предшественников с таким энтузиазмом и решимостью не общался с простым народом напрямую.
Это наглядно продемонстрировала его третья встреча в Сент-Луисе, когда собравшаяся на встречу, толпа общим числом в 15 тысяч человек в торговой палате города, встала с овациями в едином порыве, едва только Вильсон показался в проёме прохода.
Видя это, Вильсон в лучшей форме евангелического проповедника задал присутствующим вопрос относительно того, как разграничить внутренние дела от внешних:
- Кто сможет сказать, что наши интересы отделены от интересов остального мира в торговом плане, промышленном, финансовом? Разрешите мне быть практичным. Становясь партнером других стран, мы будем главенствовать в этом союзе. Финансовое превосходство будет нашим. Индустриальное превосходство будет нашим. Торговое превосходство будет нашим. Страны мира ждут нашего руководства.
Услышав эти слова, зал восторженно рукоплескал президенту, твердо стоявшего за столь грандиозное величие Америки. Обрадованный столь бурным ответом на своё начало, Вильсон воодушевленно продолжил свою речь
- Вся сложность и важность нынешнего момента, заключается в верном выборе Америки, куда ей идти и что делать. Никогда ранее за всю свою историю американская нация не стояла перед подобной дилеммой. Сейчас, после наступления долгожданного мира в Европе, в котором есть большая заслуга нашей страны, нам следует решить, кем нам быть, спокойными страусами или гордыми орлами.
Если первое, то следует довольствоваться достигнутым положением и спокойно жить дальше, проедая приобретенный капитал. Если же нас привлекает второй путь, то нужно смело вложить его в новое дело и, встав во главе всего мира идти вперед, ведя остальные страны за собой, подобно статуи свободы освещая путь факелом свободы и демократии.
Я глубоко и искренне уверен, что величайший националист является тот, кто желает своей стране быть величайшей нацией, а величайшей нацией может быть лишь та нация, которая наилучшим образом исполняет свои обязанности в семье народов.
Новый шквал аплодисментов и оваций сотрясли стены «Колизея» от этих слов. Подобно мифическому Антею, Вильсон буквально насыщался этими криками, становясь с каждым разом всё увереннее и увереннее, с легкостью скользя от одного абзаца текста своей речи к другому.
Этот день был его триумфа, и никто из его спутников не пытался оспорить это утверждение. Всем казалось, что худшая страница президентских страданий перевернута и теперь наступают хорошие времена.
Не в силах преуменьшить явный успех Вильсона, оппозиционные газеты разразились кричащими заголовками, порой переходя грань приличия. Так «Лос-Анджелес экземайнер» прокомментировал выступление Вильсона такими словами: «Следующая война будет оплачена американской кровью и американскими деньгами – так сказал пророк, совершенно не желающий знать, что американская нация устала от европейских дрязг. Простой народ желает хорошего питания, денег и постоянного присутствия своих сыновей в родных пределах».
Ему вторил «Вашингтон Таймс» усматривая в стремлении Вильсона подготовить себе третий президентский срок, и ради чего он и проделывает своё турне по всей Америке, бессовестно транжиря на это деньги налогоплательщиков.
Вечером 15 сентября, Хаус встретился в одном из роскошных ресторанов Нью-Йорка, с тайным поверенным своих новых боссов. Полковник сам настоял на встрече, усмотрев в сент-луисском успехе президента опасную тенденцию. Кроме газетной травли нужны были более жесткие меры и ради этого Хаус, и позвонил по данному ему ранее телефонному номеру.
Незнакомец сразу не понравился Хаусу своим видом и манерой держаться. Всё в нем от хорошо сидящего костюма из английской шерсти до черных лакированных ботинок буквально кричало о явном достатке человека. Полковник сразу определил, что на встречу с ним пришел чей-то богатый отпрыск, привлеченный к делу из-за своего происхождения, а не благодаря деловым качествам. Явным подтверждением этой догадки, был оценивающий взгляд и хитрый прищур незнакомца, которые как бы подразумевали, что обладатель его наделен определенной властью и знает несколько больше, чем знал сам Хаус.
- Можете звать меня мистером Ферстом, – коротко представился он полковнику и едва только расторопный официант поставил перед ним чашку кофе, милостиво произнес – я вас слушаю.
Подавляя глухую злобу и недовольство, Хаус принялся неторопливо объяснять собеседнику причины своего беспокойства. Ферст молча попивал кофе и благосклонно кивал головой, слушая доводы своего собеседника, многие из которых были вполне резонны.
- Ваши опасения относительно Вильсона мне хорошо понятны но, на мой взгляд, дела идут не так плохо. Газетная травля, которой вы руководите, исправно отбирает у Вильсона определенное количество популярности. Ну а в том, что президент добился ощутимой поддержки в Сент-Луисе, я склонен усмотреть вашу недоработку. Вам регулярно платят деньги, хорошие деньги, а вы не достаточно отрабатываете милейший Хаус.
Полковник ни единой мимикой не выдал свои чувства, кипевшие в его груди. Он уже давно научился контролировать свои чувства и, подавив первичный гнев на богатого прощелыгу, холодно прикидывал, как сбить с него спесь и одновременно сделать дело. Подстегнутый обидой ум, быстро нашел нужный вариант.
- Я обратился к вам не столько из-за последнего успеха Вудро, сколько из боязни за конечный результат всего дела. Меня беспокоит, что в своём слепом упрямстве Вудро упрямо идя к своей цели, становясь совершенно неуправляемым, что может привести к серьезным последствиям.
- Вы имеете в виду, что под давлением народа сенат пересмотрит свою позицию относительно Версальского мирного договора? Можете быть спокойным, время слияние американского капитала с европейским, к чему так рьяно призывает Вильсон, ещё не настало и вряд ли настанет в ближайшее время.
- Нет, мистер Ферст, меня беспокоит поведение президента. Я его отлично знаю и могу с уверенностью сказать, что он пойдет до конца в своём стремлении затащить Америку в Лигу наций. Я ни сколько не сомневаюсь в ваших словах относительно позиции сената, но боюсь что, впав в антигосударственную ересь, Вильсон может нанести непоправимый удар по безопасности нашей страны.
- О какой угрозе вы говорите? – с явной иронией спросил Хауса собеседник – чтобы не сделал президент в оставшееся время своего правления, всё это можно списать перед Европой за счет плохого состояния его здоровья.
- Говоря о престиже страны, я в первую очередь имел в виду проблему Техаса с его славным губернатором мистером Старком – произнес Хаус, стараясь говорить как можно нейтральнее и при этом наблюдать, как маска самодовольствия сползает с лица его собеседника. – Я боюсь, что, перейдя грань дозволенного, Вудро может пойти на сотрудничество с техасскими миллионерами, которые спит и видит о независимости своих нефтеносных приисков.
Упоминая о Техасе, полковник знал куда бить. Это штат всегда был головной болью для федеральной власти с момента его присоединения к великому союзу независимых штатов Америки. Один из зачинателей Конфедерации Юга, он упрямо не желал делиться с остальной Америкой своим огромным богатством, которым господь бог его щедро наградил, вначале хлопком, а затем нефтью. Мексиканская революция, а затем вторжение на земли штата армии Панчо Вильи, всколыхнули старые амбиции о независимости, похороненные «позолоченным веком» правления Кливленда, Гаррисона и Мак-Кинли.
Для банкиров северян, это был самым ужасным кошмаром, который мог привидеться им после окончания Гражданской войны и потому выпад Хауса попал в самую точку. Ферст моментально утратил часть своего превосходства и, наклонив голову в сторону Хауса, настороженно спросил:
- Насколько это всё серьезно?
- Я не хочу пугать вас мистер Ферст, но я не исключаю со стороны президента подобного хода. Иначе бы я не попросил бы о встрече – холодно ответил полковник, наслаждаясь в душе мигом мщения. На самом деле он хотел обговорить способы давления на президента, но неприятие к Ферсту, заставило предпринять Хауса этот демарш.
«По крайней мере, хуже не будет и упоминание о Техасе только повысит мои ставки у его хозяев» – думал полковник, глядя на собеседника.
- Если дела зайдет слишком далеко, то нам не останется иного выбора, как досрочно прервать карьеру господина президента – произнес Хаус и многозначительно замолчал, наблюдая за реакцией Ферста. То ещё больше утратил своего превосходства и хриплым голосом спросил:
- Как вы намерены это сделать мистер Хаус?
Полковник ещё насладился своим превосходством над своим собеседником и неторопливо стал излагать:
- Если вопрос встанет о полном устранении мистера президента, то у меня есть одно безотказное средство. Это личный повар президента француз Гастон ла Вернэ. При его мастерстве в кулинарном искусстве, думаю, не составит большого труда устроить господину президенту небольшое пищевое отравление, от которого он не скоро оправиться. Например, салат из крабов или грибной жульен, Вильсон очень обожает их.
Ферст быстро облизнул пересохшие от волнения губы и торопливо щелкнул пальцами стоявшему вдалеке официанту, который моментально наполнил минеральной водой его бокал.
- Я понял вас мистер Хаус и немедленно доложу о ваших опасениях – при этом собеседник многозначительно указал головой вверх.
- Вот и прекрасно, а я буду жать от вас известий мистер Ферст. Всего хорошего – бросил полковник и первым встал из-за стола, бросив на него мятую купюру в десять долларов, плата за чашку чая, так и не выпитого им.
Ферст полностью рассчитался с полковником, позвонив ему рано утром следующего дня, и в его голосе вновь звучало превосходство от тайного знания:
- Мне поручено передать вам мистер Хаус, чтобы вы продолжали заниматься газетами. Предложенный вами вариант, не совсем приемлем и в настоящий момент, не может быть использован. Очередная сумма денег, уже переведена на ваш счет. Всего доброго – и, не вдаваясь в подробности, повесил трубку.
Помня свою неуверенность и испуг от слов полковника на вчерашней встрече и ту суматоху, что породили его слова, Ферст решил мелко отомстить Хаусу, утаив главную причину по которой «владыки мира» отказались от варианта с поваром. Спешно поднятый посреди ночи один из личных докторов банкиров, хорошо знавший врача президента, клятвенно заверил своих хозяев, что при нынешнем режиме встреч, президент Вильсон долго не протянет.
- Инсульт с тяжелыми последствиями ему гарантирован – забыв о клятве Гиппократа, испуганно лепетал доктор, недавно обсуждавший с Грейсоном состояние его пациента.
К несчастью для Вильсона прогноз доктора быстро подтвердился. Постоянные напряжения организма привели к появлению стойких головных болей, которые проявлялись частыми приступами. Вудро сильно потерял в весе, сильно нарушилось зрение, в результате чего, выступая в Чикаго, президент плохо видел толпу и после окончания своей речи с большим трудом покинул подиум. Грейсон пытался образумить своего пациента, но тот был неумолим. С фанатика обрекшего себя на смерть, он выступал перед народом почти на каждом полустанке, где останавливался его поезд.
Из-за постоянного напряжения, Вильсон лишился сна а, находясь в Монтане, простыл и у него осип голос. Спасая положение, доктор всю ночь впрыскивал больному через горло и нос, целебные настойки, благодаря чему, Вудро к утру смог говорить.
Развязка наступила 30 сентября, когда президентский поезд добрался до тихоокеанского побережья и остановился в Сиэтле, штат Вашингтон. Всему окружению было ясно, что президент держится из последних сил. Его буквально под руки привели к кулисе отделяющей зрительный зал концертного зала «Олимпия» и внутреннее пространство. Но когда занавес отполз в сторону, президент мгновенно преобразился и перед зрителями предстал энергичный и бодрый человек, с горящими глазами.
Его последняя речь длилась всего 31 минуту, и словно чувствуя это, Вильсон продемонстрировал весь свой ораторский талант. Когда занавес опустился, и президент буквально рухнул на руки своего секретаря и врача, зал ещё долго аплодировал своему оратору. Грейсон тут же сделал ему инжекционное вливание и, не смотря на слабые протесты президента, приказал вести Вильсона на вокзал.
Правительственный экспресс стоял на отдельном пути, готовый утром двинуться на юг, через Орегон в Сан-Франциско, конечную точку своего долгого пути. С большим трудом, после очередного медикаментозного вливания, больной заснул, но в два часа ночи Вильсон проснулся от сильнейших головных болей. Из перекошенного рта вперемешку с рвотными массами неслась не членораздельная речь. Вся левая сторона тела полностью отказалась служить своему хозяину.