Фразу он не договорил, а с ещё большим усердием начал шманать остатки, чуть ли не прощупывая швы. Наконец сие действо закончилось, и главарь скомандовал:
— Свяжи его.
Руки туго стянули за спиной и усадили на скрещенные ноги прямо около почти потухшего костра. Поза была очень неудобной, из такой не вскочишь, да и когда поднимут передвигаться затруднительно будет. Толстяк, ковыряющийся носком сапога в золе вытряхнул на белый свет не кусок непргоревшей кожаной перевязи. Главарь, заметив это, присел поближе и начал ковыряться в остатках костра палочкой, всё так же иногда поглядывая на меня. Наконец он выпрямился и сказал:
— Большой, сходи ка пошарься в ручье, посмотри камни чуть выступающие или свежеположенные.
— Да ты чё, — вскинулся было Большой, но глянув в глаза командира сник, и полез в воду.
Толстяк, остававшийся на берегу, подзуживал над сопевшим в холодной воде напарником. Я оставался спокоен, в конце концов специально же сделал такую обманку, как вдруг поймал внимательный взгляд старшего. Тут же острое чувство неправильности охватило меня, и я почувствовал себя советским разведчиком в будёновке с парашютом, небрежно козыряющим патрулям вермахта в гитлеровском Берлине. Я вёл себя неправильно. Я же бедный, крестьянский паренёк, который сумел немного обогатиться, и пусть я не знаю сколько стоит там корова или баран какой-нибудь, но наверняка и этот не знал, знал лишь то, что в его руки попали огромные деньжищи. И главарь ихний решил в воде пошариться неспроста, поскольку я вёл себя ненатурально.
Как раз в это время большой откинул в сторону голыш и с довольным возгласом поднял наполовину сплющенный кубок с парой каменюк по ободу. Главарь на секунду отвлёкся и именно в этот момент я как мог кинулся на большого, что-то нечленораздельно вопя.
Мне, конечно, навтыкали знатно, но не убили. Даже дали еды, какой-то сухарь, а главарь достаточно добродушно сказал:
— Пойми парень, от своих крысятничать нельзя.
Вытащенное даже частично вернулось ко мне, правда в гораздо меньшем количестве, похоже, что меня приняли в банду. Выбора у меня не было, либо вливаться в дружный коллектив разбойников, либо остаться около родника в немного несвежем виде. С чего такое доверие — непонятно.
Так и потекли суровые будни работников с большой дороги. Видно было, что ребята не профессионалы, а такие же как и я бежавшие дезертиры, которые пуще огня боятся быть пойманными. Сам главарь, велевший называть его Старшой, явно бы из командиров низового звена; большой, по его примеру назвался Большим, ещё один — Толстяком, меня же окрестили Малыш. Единогласно было принято решение направляться к столице — город большой, затеряться легко. Понемногу брали лишнее, но убивали только по большой необходимости. На первой же стычке повязали меня кровью. Похоже я опять поступил неправильно, поскольку от Большого с Толстяком получил одобрительный хлопок по спине, а главарь опять лишь внимательно посмотрел. Что интересно кто я и что я никто не спрашивал, видимо непринято это было, но и про себя не рассказывал. Лишь из полубмолвок, когда Большой сцепился с Толстяком, я понял что главрь с ним из профессионально армии, а Толстяк из боевой дружины какого-то дворянчика. Я же больше молчал, старательно наматывая на ус, да и пренебрежительное отношение ко мне, как к ополченцу не позволяло выступать в спорах. Так и выяснилось, что из всех мне наиболее безопасно попадать в руки карающего правосудия, поскольку единственное что мне могли сделать, это отослать обратно в ополчение. Штрафные роты мне не светили, поскольку составлялись из таких как Старшой и Большой, являющихся воинами пехотного полка. Причём главаря скорей всего повесят, поскольку у него осталось пятно на месте споротого шеврон — овал, а такой формы знак с номером был только у пехоты. Овал — значит командир, страшинство зависит от материала значка, а большой его раз оловянным обозвал. Раз олово — значит капрал, значит повесят. Толстяк же при таком раскладе не знал, что с ним будет, это зависело от того, как повёл себя его хозяин. Если бежал, — то четвертуют, а если смело сражался, то значит накажет сам, своей властью. Там правда ещё куча нюансов была, но я уже не стал во всё это вникать, хотя споры между Толстяком и Большим о том, что с ними сделают, если поймают велись постоянно и частенько заканчивались дракой. Ко мне не докапывались, поскольку я с самой встречи умудрился не сказать ни слова. Сначала меня пытались разговорить, а потом решили, что крышей малость поехал и больше не докапывались. Так что с моей стороны хватало мычания. И всё шло ничего, пока мы не напоролись на тот хутор…
«…На хутор мы напоролись случайно. Старшой был прав, во время войны из прохожих ничего не выжмешь, купцов нет, кругом одни солдаты. Так что закончить жизнь на виселице вероятнее чем в любое другое время. Так и пробирались мы, перебиваясь случайными заработками, то одинокого прохожего обтрясём, то дворянчика прижмём, на войну спешащего. Один раз колдуна завалили, пока Мелкий перед ним кадриль выкаблучивал Большой своей дубиной по хребту приласкал. И всё бы ничего, но на последнем колдуне чуть не погорели, только и успели, что сумку с него снять да в лес уйти, как за нами патруль ломанулся. Чей патруль мы даже не выясняли, бежали словно зайцы. А на хутор невзначай вышли, вроде бы всё лес был, как раз! И вот он хутор. Ничего, приютили нас, что уж там старшой им втирал — не знаю, а молодой всё рядом крутился и головой кивал, причём с такой харей благостной, как у нашего попа, когда он наливочку в подношениях углядывал. А под утро беда и случилась, по нашим следам прискакал патруль зелёных. А семейство нас и вложило, после чего и началось. Мелкий всё и заварил, он первый убивать начал, мы то уж сдаваться хотели. Только после того, как он командира ихнего приложил, нас бы живым никто не повёл, повесили бы на воротах, да ещё вместе с хозяевами. Старшой это видать первым понял и тоже в драку ввязался, а после уж и мы.
— Расскажите, что было дальше и помните, чистосердечное признание смягчает наказание…
— И удлиняет срок, гы-гы-гы, я в курсе.
— Не паясничайте!
— Да я чё? Я ничё. Дальше известно что, после того как мы этих побили, Мелкий развернулся и брюхо ейному папаше располосовал…
— Какому «ейному»?
— Ну той, которую мы потом… в смысле… ну… попользовали…
— Старшой, всё хотел без обид с ними разойтись, а у Мелкого глаза бешенные такие стали, да к тому же толстый ещё с вечера подговаривал местных пощипать. А потом он начал трупы таскать, типа это патруль всех прибил, а не мы.
— Все таскали?
— Ну да, а потом подожгли, тут нас и взяли, уже наш патруль…»
Читавший всё это человек, бросил листок на стол:
— Ты веришь в то, что написано?
Второй, с острыми чертами лица, зябко повёл плечами:
— Не знаю. Ты не видел, что там творилось когда мы прибыли.
Высокий дознаватель махнул огромным кулачищем:
— Будь моя воля, я бы тех, кто всё это сотворил…
Потом прищурившись глянул на узколицего:
— Может…
— Я просто обязан доложить по инстанции. В конце концов любое подобное заявление они обязаны проверить, — упрямо набычившись перебил его тот.
— А если их оправдают… или ещё что? — высокий нерешительно глянул на узколицего.
— Я обязан доложить, остальное меня не касается! — и так тоненькие губы второго сложились в ниточку. — Тем более что если ты прочтёшь показания молодого., особенно кем он называется.
Он передал другую стопку высокому. Тот ради разнообразия не высказывался во время чтения. Дочитав, положив стопку на стол и аккуратно подровняв её, убеждённо сказал:
— Вот это точно бред. Его надо казнить, чтобы он такое даже распространять не вздумал. То что там произошло не один благородный человек не станет делать.
— Ты про убийства?
— Нет, я про то, как это было обставлено. Ну, чтобы бросить тень на другого…
— Не нам решать, что правильно, что нет, — резко оборвал его остролицый, собирая бумагу. Было видно, что он уже жалеет, что дал почитать материалы дела.
Низкие каменные своды и маленькое оконце, такое глубокое, что если вытянуться во весь рост, то до другой стороны не достать. Правда оно очень узкое, да ещё и перегороженное решётками в пяти местах, так что старайся не старайся, а вытянутся не получится. Да и смысл? С той стороны ровно такая же камера. Небольшое возвышение вдоль стены, по которому течёт маленький ручеек и вбитые в камень железные кольца над ним через каждые пару метров. К этим кольцам крепятся местные жители, длинны оков которых как раз хватает, чтобы сесть, но не хватает, чтобы подойти к соседу. По углам колец не было, наврено для того, чтобы никто не чувствовал себя защищённей других, всё таки две стены — почти дом. Серая солома, мокрая и вонючая. Любое животное побрезговало бы такой подстилкой, но люди не животные. Здесь доживали люди, а вернее как люди? Не люди, так, смертники. Ежедневно из камеры уводили одного двоих и приводили новеньких, пристёгивая их на освободившееся место. В конце же недели из камеры убирали большую партию, как шутили местные охранники: «освобождали гостиницу для господ арестантов». Люди были большей частью смирившиеся со своей невесёлой участью. Никто никому не надоедал историями, криками о своей невиновности, строптивостью и так далее. Здесь не сколачивались компании, арестанты даже не общались между собой. Зачем? Если твоего знакомца вот-вот уведут. Не было даже радости, что увели другого, а не тебя. Лишь иногда тот кого уводили начинал биться в громкой или молчаливой истерике. Однако стража быстро успокаивала таких, иногда так, что и казнь не требовалась Поэтому никто и не дёрнулся, когда загремел замок на низенькой дверце и в камеру вошли четверо. Трое стражей, с лицами на которых кто-то забыл поставить печать интеллекта, и один малый клерк, существо в официальной государственной серой сутане, наподобие монашеской. Клерк шипел, потирая ушибленную макушку, стража перемигивалась за спиной, ехидно улыбаясь.
Зло глянув на них, клерк сдавленно выругался, поглядывая в бумагу:
— Вон того, — мотнул головой в сторону невзрачной кучи соломы у самой середины стены.
Двое подошли, защелкнув на шее длинный ошейник с двумя длинными палками, третий подёргав и убедившись, что всё нормально, отстегнул смертника от кольца. Операция была отработана до автоматизма, один стражник тащил заключенного за оковы, двое, страховали его. Дотянуться до своих тюремщиков не было ни одного шанса: ноги скованы, руки скованы, подойти не даёт неудобный ошейник, удерживаемый стражем, так и тащишься до длинного тяжелого бревна. Здесь тебя прикуют и останется терпеливо ждать напарника, который составит тебе компанию на виселице, эшафоте или костре.
А вот и второй, вроде его недавно привели? Обидно, видимо всякая его жизнь будет кончаться таким образом. Но тут хоть плюс, не мучали, так что помираешь почти в полном сознании, да и чего ожидать тоже знаешь. Боль ведь она вначале, а потом становится легче. На секунду вспыхнула дикая надежда, что это ещё не конец, что опять придёт туман и он проснётся в каком-нибудь чужом теле. Хотя… чудес в природе не бывает, где дважды повезло, там третий раз не повезёт обязательно.
Короткие полутёмные коридоры, не зря говорили, а тут и сам убедился, что камеры смертников расположены глубоко и с отдельным входом, от остального благородного общества: разбойников, колдунов, еретиков, заговорщиков. Здесь с бревном не развернёшься, только идти вперёд, а если заблажишь, то прибьют прямо здесь, а солнышко повидать хочется, ой как хочется. Солнышко повидать, ветерочек почуять, вдруг женщину увидишь какую. Их же сейчас аристократок много в заговорщиках, может и проволокут мимо.
Остановка, впереди гремит ключами страж, теперь помещение чуть побольше, те трое остались там внизу, здесь его их двоих и бревно принимают другие.
Значит они ничего не передали, раз на казнь повели. А этот козёл ещё: " В Ваших же интересах не повторять весь тот бред, который Вы на меня вывалили!» Осёл. Ну как объяснить, что там была чистая самооборона?! Ведь и открытого суда никто не допустит, чтобы не порочил Королевскую честь. И никто не узнает, где могилка моя…
Пару вывели в верхнее помещение для внутренних казней, когда нужно просто казнить без попыток произвести должный моральный эффект. Их уже ждали. Двое, один в обтрепанных, но дорогих обносках, с несломленным взглядом, и второй, с пропитой до невозможности рожей. Двоих отцепили, двоих прицепили и колода поволоклась обратно вниз.
За преступления против Короны…
Я почти не слушал эту белиберду, да и что интересного можно было услышать? Формулировка всегда одна и та же: За преступления против Короны, на-на на-на на-на, такой то такой то, по делу такому то, приговаривается к смертной казни через, в нашем случае через повешение. И всё! Рывок. Тело выгнулось и закачалось, теперь моя очередь. Орать не буду, не дождутся.
В комнате тем временем проходили перестановки, внутренняя охрана куда-то исчезла, а её место заняли солдаты в цветах Королевского Дома, да и народ меняется. Вот та крыса, которая меня допрашивала припёрлась, а с ней Мауни… Мауни?! Чего то мне как-то нехорошо…