Он улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, располагающая. Успокаивающая улыбка. Но что-то в нем опять обеспокоило Владимира Георгиевича, насторожило. Проскользнуло неуловимо, и не понять было, что. Он досадливо тряхнул головой и продолжал слушать.
— Я как вычислил промежутки, так и понял, что график у них. И в следующий раз уже ждал с фотоаппаратом. Снимки вы видели. Жаль только, близко подойти не мог, тех, что внутри, сфотографировать. Но ничего, сегодня вы их тоже увидите. Сегодня у них по графику точно день прилета. И садятся-то они всегда на одно и то же место, на одну и ту же полянку! — Он хлопнул себя по коленям и захохотал, страшно довольный, что «тарелки» всегда прилетают вовремя и в одно и то же место.
Петров вежливо улыбнулся ему. Он уже устал, хотя ехать было и недалеко, чуть больше часа на электричке. Это была не физическая усталость, просто очень уж он перенервничал.
На станции им повезло с попутной машиной, и еще через двадцать минут, сунув шоферу две пятирублевые монетки, они шли от дороги, рядом и молча. Заметно потемнело вокруг, хотя было еще не поздно — над головой низко висели промокшие насквозь тучи. Из них сочилась влага — не дождем, а мелкой водяной пылью. Палые листья и мертвая трава промокли и стали совсем мягкими. Идти по мягкому было неудобно. Впрочем, только Владимиру Георгиевичу. Иванов шел легко и свободно. Видно было, что он может шагать быстрее и не делает этого только из-за своего спутника.
— Уже недалеко. Вон за той рощей, — указал кивком головы Иванов и опять замолчал.
Теперь, когда эта сумасшедшая поездка подходила к концу, когда они медленно двигались в сырой осенней тишине, Владимир Георгиевич вдруг понял, что ему показалось странным тогда, в поезде. Этим странным были резкие перемены в Иванове — его искательная улыбка при первой встрече и сразу же отрывистая, властная речь, при которой нить разговора всё время оставалась в его руках. Потом — его напористость на вокзале, благодаря чему Владимир Георгиевич фактически против своей воли поехал в эти самые Гребешки... или как там — Вершки... Да и время было так рассчитано, чтобы поджимать, не дать ему подумать, оставить один только выход — ехать. И сразу же вслед за тем — простоватый рассказ бухгалтера из далекого совхоза... И не понять было, какой же он, Иванов, на самом деле: робкий недалекий мужичок или сильный, уверенный и несомненно интеллигентный человек. Нет, что-то тут определенно не вязалось.
Владимир Георгиевич чуть поотстал и посмотрел в спину свободно шагающего Иванова. Нет, не похожа была эта спина на спину деревенского бухгалтера. Генеральская это была спина, власть в ней чувствовалась и сила. И Владимир Георгиевич продолжал идти следом, не задавая вопросов, потому что очень сильно подозревал, что сейчас всё выяснится.
Не поворачивая головы, Иванов отрывисто спросил:
— А вы, Владимир Георгиевич? У вас ведь тоже есть теория? О тарелках. Своя теория, не из тех, что вы в лекции приводили?
— Есть! — с вызовом ответил Владимир Георгиевич. Глупо это получилось, задиристо, как у молодого петушка. Но так уж вышло, а менять тон он не стал и так же с вызовом продолжил: — Одно есть слабое место у всех теорий «космических» пришельцев: то, что пришельцы упорно не вступают с нами в контакт. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Ну-ну... — буркнул не то одобрительно, не то выжидательно Иванов.
— Смысла нет не вступать с нами в контакт, специально прилетев со звезд. Все объяснения этому носят весьма... наивный... да, наивный характер! А уж если это так, то это не пришельцы, да и тарелки — вовсе не тарелки, а один оптический обман.
— Ну-ну... — опять так же непонятно обронил Иванов.
Они уже обогнули рощу и остановились, глядя друг на друга: один — с вызовом, другой — спокойно и изучающе.
— Ну-ну... — вновь повторил Иванов, и Владимир Георгиевич, волнуясь, сказал то, чего только что говорить не собирался:
— Есть только одно объяснение этому — если «тарелки» пришли не со звезд, не из пространства, а из времени. Понимаете? Из времени. Из будущего. Не из прошлого — тогда им нечего было бы сторониться нас, не из далекого будущего — тогда они тоже не очень опасались бы контактов, вернее, возможности возникновения парадоксов, а из недалекого, ближайшего будущего. Вот тогда всё хорошо объясняется — и техническая оснащенность «тарелок», прямо-таки невероятная для нас, и запрет на контакты с нами, поскольку эти контакты могут повлиять на будущее, изменить его...
Он резко, как оборвал, смолк. Иванов, всё так же спокойно глядя на него, в который раз повторил свое «ну-ну»... Владимир Георгиевич молчал, и Иванов после паузы очень медленно и внятно, как глухому, сказал ему:
— Вы не ошиблись, Владимир Георгиевич. И мы не ошиблись. В вас. Добро пожаловать в «недалекое будущее»... — И он сделал широкий приглашающий жест рукой.
Петров резко обернулся и увидел, как из-за деревьев плавно и совершенно беззвучно вылетел, приблизился, закрыв полнеба, завис на мгновение в воздухе и также плавно и беззвучно опустился огромный серебристый диск. Его ноги-опоры глубоко ушли во влажную землю. В покатом боку появился — не открылся, не откинулся, а именно появился — люк. Из него сама собой выползла, дотянулась до мокрой земли и замерла легкая металлическая лесенка. Всё казалось отчетливым в белесом сумрачном свете, видно было даже рифление на узких светлых ступенях. Владимир Георгиевич был спокоен. Абсолютно. Спокойно он сделал шаг к диску, потом еще и еще шаг...
Он вернулся через три дня, когда и на работе, и дома начали бить тревогу. Свою отлучку он объяснил малозначащими причинами, вполне, впрочем, убедительными.
Ничего не изменилось в его жизни: так же он ходит на службу в Институт геофизики, так же выезжает по выходным за город с женой и сынишкой. Вот только лекций о неопознанных летающих объектах он больше не читает. И вообще уклоняется от разговоров о «летающих тарелках». Те, кто знал об этом его хобби, поудивлялись и перестали.
Лишь однажды, на вечеринке, когда гости уже крепко выпили и мужчины удалились на кухню покурить, приятель — тот самый, что исследовал необычные фотоснимки, — спросил его:
— Так где же ты был тогда, Володя?
И Петров что-то долго ему вполголоса рассказывал, и они оба забыли о догоревших и превратившихся в столбики пепла сигаретах.
А через день Владимир Георгиевич позвонил приятелю домой и без удивления выслушал недовольный ответ его жены, что он куда-то уехал и его нет вот уже второй день.
Вернулся он только на четвертые сутки и объяснил свое отсутствие убедительно, и его не особенно расспрашивали.
И у Петрова больше никто не спрашивает:
— Где ты был, Петров?
Никому не приходит в голову спросить. Да он и не ответит, даже если спросят.