– Что это значит? Они ведь не умерли. Умоляю, скажи, что это не так!
Я опустилась на землю и, зажмурившись, стала потирать виски, пытаясь заставить себя поверить, что мне это только привиделось.
– Они мертвы здесь, – тихо ответил он.
– Это из-за меня? – мой голос дрогнул.
– Можно сказать и так. Но в твоём мире они все по-прежнему живы. Это кладбище не для местных жителей – оно для их близких, с которыми им уже вряд ли удастся встретиться, – он протянул мне руку, помогая подняться.
Когда спустя несколько секунд я осознала, что с родными всё хорошо, то обнаружила странную вещь: Ветер по-прежнему держал мою руку. Я вопросительно посмотрела на него, и только в этот момент поняла, что именно в нём изменилось – в его глазах появился какой-то мягкий глубокий свет, который раньше был ему совершенно чужд.
Неожиданно у меня за спиной заиграла музыка, и под серебряными деревьями, недалеко от себя, я увидела мерцающую женскую фигурку, склонившуюся над старым, потёртым роялем, который я отчего-то не заметила раньше. Девушка играла, едва касаясь клавиш тонкими полупрозрачными пальцами, и по дремлющему кладбищу разливалась тихая и печальная мелодия “Лунной сонаты” Бетховена. Чёрные кружевные рукава её платья блестели, как шёлковые крылья. Она играла, а с дерева медленно сыпались янтарные листья, падая на рояль, сверкая своим последним теплом, опускаясь на её волнистые рыжеватые волосы. Глаза девушки были закрыты, а губы её замерли в странной полуулыбке, целиком обращённой к музыке. Конечно, я слышала эту мелодию и раньше, но не догадывалась, что она может звучать так красиво. Меня охватила невероятная лёгкость, казалось, ничего теперь не имеет значения – только эта льющаяся прямо в душу успокаивающая музыка, только падающее с деревьев тленное золото, только моя тонкая рука в холодной руке Ветра. В голове, затуманивая рассудок, звучали непонятные мысли и желания: “если бы он сейчас поцеловал меня, я бы не стала возражать, и даже ответила ему порывистым и горячим поцелуем”. Но, как только я сама потянулась к нему, музыка внезапно оборвалась. Он резко отстранился и взглянул на меня с колючей усмешкой. Его тёмные глаза снова выражали знакомое равнодушие, смешанное с презрением.
Ругая себя за свои непонятные действия, я отвернулась от него и пошла к девушке, которая с интересом наблюдала за нами, стоя возле чёрного рояля, чья краска давно облупилась. Она была похожа на сказочную фею, сошедшую с иллюстраций книг, которыми была забита комната Радуги.
– Здравствуйте, Иллюзия, – ласково сказала она. – Вам понравилась моя игра?
– Это было волшебно!
Я пробежала пальцами по клавишам, и удивилась, поняв, что инструмент совсем расстроен.
– Вы пришли сюда ночью, чтобы играть? – спросила я девушку, которая переключила своё внимание на моего ночного спутника, стоявшего недалеко от нас.
Какое-то время она ещё изучала его, прежде чем ответить мне.
– Да. Я всегда прихожу сюда в этот час.
– Вы смелая девушка, – сказала я, улыбнувшись ей.
– Я ничего не боюсь, кроме забвения. Когда-то я была известной пианисткой, а теперь меня никто не приходит слушать. Это так грустно, вы не находите?
В этот миг её ноты подхватил сильный порыв ветра и унёс их на дно оврага, бросив лежать среди грязных бутылок и прочего мусора. Она молча подошла к краю и долго смотрела вниз, как свергнутая, но хранящая в себе остатки былой гордости, принцесса, которая спустя много лет вернулась в родные края, забралась на высокий мыс и устремила взгляд на развалины своего некогда величественного замка, чьи камни давно смешались с камнями прибрежных скал.
– Я помогу вам собрать их, – сказала я, приблизившись.
– Не надо, – покачала головой девушка и вернулась к своему инструменту.
– Почему? – не поняла я.
– Потому что я больше не буду играть, – ответила она, захлопнув крышку рояля.
Однажды я похожим образом заявила маме о своём нежелании ходить в музыкальную школу. У меня были способности, мне нравилась музыка, нравилось играть на пианино, но неуравновешенные учителя и навязчивая идея мамы сделать из меня нового Моцарта постепенно отбили у меня всякое желание заниматься. Это не было детским капризом, но мама не могла воспринять моё решение по-другому. Она даже не представляла, как больно было всё время чувствовать, что я не оправдала её надежд.
– Мне нужно уходить, – сказала девушка, стряхнув с волос маленький листик.
– Вы больше не придёте сюда?
Эта девушка ничего не значила для меня, но я чувствовала в ней что-то родное, мне хотелось увидеть её снова, хотелось вновь услышать, как она играет, как нежно и тихо звучит её голос.
– Возможно, когда-нибудь я ещё приду. Это зависит не от меня, – печально ответила она.
К нам подошёл Ветер, и по взглядам, которыми они обменялись, я поняла, что они знакомы.
– Мне не нравятся твои шутки, – сказала она ему, сердито нахмурив тёмно-медные брови.
– Не понимаю, о чём ты, Мелодия. Кстати, как поживает твоя сестра?
Девушка скрестила руки и отступила на шаг, явно желая поскорее уйти отсюда.
– Она тяжело больна. У неё украли душу.
– Лишилась разума, – заключил Ветер.
Девушка помрачнела и сказала, повернувшись ко мне:
– Мне нельзя здесь больше оставаться. Я ухожу. До свидания, Иллюзия.
Она быстро скрылась в неосвещённой части кладбища. Её легкие шаги ещё слышались в ночной тишине, когда я спросила Ветра:
– Кто она? Почему она кажется мне знакомой?
– Это Мелодия. Она здесь уже давно, – ответил он, достав из плаща несколько листков, которые стал внимательно просматривать.
– Ты привёл меня сюда ради встречи с ней? Если так, то это никак не помогло мне.
– Прискорбно, – он поднял голову, оторвавшись от своего занятия. – У меня для тебя письмо. Возможно, оно развлечёт тебя.
Он протянул мне бумажный лист, исписанный неторопливым аккуратным почерком. Этот почерк я бы ни за что не спутала ни с чьим другим: легкий наклон, заглавные буквы с красивыми завитушками шептали мне о том вечере, когда я, вернувшись с дополнительных занятий, увидела у брата на столе чужую тетрадь, чей интригующий хозяин так интересно писал о “Страшной мести” Гоголя. Не любовь Андрея к литературе и его склонность к списыванию чужих сочинений способствовала моему знакомству с Сашей. Его мысли и рассуждения поразили меня настолько, что я попросила брата как можно быстрее познакомить меня с ним. Саша учился в нашей школе, но был на класс старше, поэтому я почти не знала его. Иногда я видела его на переменах в компании Андрея, но не интересовалась этим серьёзным парнем в строгом костюме, считая его скучным и правильным отличником. Наш первый разговор развеял все мои предубеждения. Его внешняя сдержанность была лишь прикрытием – внутри у него бушевал сумасбродный вихрь настоящих эмоций. И всё же я, находясь в плену романтических идеалов, ждала от него нечто большего. Потом, несмотря на то, что Саша стал часто бывать у нас в гостях, мы практически не общались. Странно, но он был единственным человеком, с которым я желала поддерживать отношения после смерти брата. Возможно, причина была в его особенной манере смеяться – искренне и звонко, запрокинув голову назад, как это делал Андрей.
В верхнем углу листа была указана дата – сентябрь прошлого года. Это было похоже на страницу из дневника. Я знала, что Саша ведёт его. Иногда во время наших прогулок, или сидя у меня дома, он внезапно доставал толстый красный блокнот и начинал писать. Кое-что он зачитывал мне оттуда, но я не всегда была внимательной слушательницей. То, что я прочла ниже, не открыло мне ничего нового, но сдёрнуло тяжёлый саван с болезненного раскаянья: “Сегодня она позвала меня покататься на пароходе, но я сильно задержался – начальник разводится с женой, и рад сорвать злость на подчинённых. Как же я люблю наблюдать за её маленькой тёмной фигуркой, когда она уверенно шагает среди толпы впереди меня, люблю её глаза, когда она оборачивается, недовольно хмурясь, твердит, что мы опаздываем, берёт меня за руку, тянет за собой. Люблю смотреть на то, как её длинные волосы треплет речной ветер, как она по-детски упрямо борется со стихией, пытаясь убрать их с замёрзшего лица и глубже заглянуть в непокорные воды. Люблю умолять её уйти с верхней палубы, чтобы отогреться в уютном ресторане, где приятно пахнет горячим кофе и клубничным мороженым, люблю провожать с ней солнце, слушать её голос, как она твердит, раскинув руки: “Я, как та девушка в “Титанике”, помнишь?” Но боюсь напомнить ей, что в той сцене их было двое”.
– Откуда у тебя это? – спросила я Ветра, глотая душащие слёзы.
Пока я читала, он успел переместиться за рояль и поднять крышку. Ветер умело наиграл начало “Похоронного марша” Шопена, а затем повернулся ко мне и равнодушно произнёс:
–Я виделся с ним.
Глава 8
“Брат, эта грусть – как кинжал остра,
Отчего ты словно далёко?”
“Прости, о прости, моя сестра,
Ты будешь всегда одинока”.