— не понимают красоты. О красоте у них пошлые
мысли, такие пошлые, что становится стыдно,
что родилась на этой земле. Не хочется жить здесь.
Фёдор Сологуб
За дверью никого не было, но в неё продолжали стучать, всё яростней и неистовей. Что-то рвалось ко мне и хотело попасть внутрь во что бы то ни стало. Я отпрянула от двери, и через несколько минут всё прекратилось. Одновременно с этим я уловила в себе какие-то изменения. Я сползла по стене в угол прихожей, и попыталась собраться с мыслями, осознать непонятную перемену. Вскоре ко мне пришло осмысление – я больше ничего не чувствую. Думая о том, что мне недавно пришлось испытать и увидеть, я вдруг ясно поняла, что в душе у меня больше не осталось ни боли, ни раскаянья, ни жалости. Это ужаснуло меня, но никаких угрызений совести, которых я ожидала, не последовало. Напрасно я надеялась, что угроза сумасшествия осталась позади. Всё только начиналось.
Моё сердце замерло, когда дверь неожиданно распахнулась. Но это была лишь Радуга. Она весело махнула мне рукой, и стянула с себя парик.
– Ты тоже только пришла? Я, кстати, видела тебя на кладбище, – сказала она, – вернее, как ты уходила оттуда.
– Даже не буду спрашивать, что ты там делала, – ответила я, не сильно удивившись её словам.
– Да, тебе это совсем не понравится, – засмеялась она, а потом добавила серьёзным задумчивым голосом, – Им, наверно, там грустно. Только представь себе, всё время лежать и лежать, не имея возможности хоть как-то развлечься, хоть с кем-нибудь поговорить...
– Это ведь только тела. Или ты веришь в какую-то ерунду?
Она посмотрела на меня непонимающим взглядом, и ушла на кухню, не сказав больше ни слова. А я так и осталась сидеть в прихожей, думая о её словах, о своих собственных исканиях и заблуждениях, о том вечере, когда мы с Сашей в очередной раз отправились навестить Андрея. Прошло уже почти больше года со дня его смерти, но я регулярно навещала его. Родители считали это ненормальным, мама даже пыталась заставить меня пройти лечение в какой-то известной психической клинике.
В тот день непрерывно лил дождь, но даже такая погода не могла изменить моё решение. Помню, я очень разозлилась, когда Саша предложил мне съездить к нему в другой раз. В этом мне виделось какое-то предательство. Я всегда говорила брату, когда приду снова, и не могла нарушить своего обещания. Что-то во мне верило – его душа всё слышит, всякий раз ждёт меня и спускается на землю в условленный день. Конечно, я отдавала себе отчёт в том, что это просто моя слабая защита, от которой мне сложно избавиться. Но это всё-таки произошло. Мы стояли с Сашей под общим зонтом возле могилы брата. Андрей радовался нашему приходу и счастливо улыбался с залитого дождём камня, когда я, прервав наше молчание, сказала своему продрогшему другу:
– Хочу, чтобы меня кремировали. Пообещай мне, что когда я уйду, ты проследишь за тем, чтобы так и случилось.
– Ты никуда не уйдёшь. Я тебя не отпущу, поняла? Скажи, ты ведь несерьёзно говоришь всё это? – спросил меня Саша, наверно, уже порядком уставший от подобных разговоров.
– Нет, мне действительно противна сама мысль о том, что я буду лежать и гнить в этой холодной грязи. Лучше пусть меня сожгут и положат в какую-нибудь уютную чистую вазу, а ещё лучше пусть развеют по ветру!
– А может лучше сделать из тебя чучело? – пошутил он.
– Ты совсем не слушаешь меня...
– Ошибаешься, я как раз внимательно тебя слушаю. И не я один.
– О чём ты? – спросила я, повернувшись к нему.
– Тихо! – воскликнул Саша. – Прислушайся, и ты тоже услышишь их негодующие возгласы из-под земли. Они вопят во всю глотку, что есть мочи, напрягая свои маленькие голодные тельца: “Эгоистка!”
Я улыбнулась, поняв, что он говорит о червях, но в ту же секунду перед глазами возникла отвратительная сцена – я представила тело Андрея, как он лежит там, придавленный тяжёлой землей, полуразложившийся, а из глазниц его выползают, одержимые хищной жадностью, жирные мерзкие черви. Я закрыла глаза руками, Саша стал что-то быстро говорить, должно быть, пытаясь меня успокоить или отвлечь, но я оттолкнула его, и пошла вперёд, целиком погружённая в дикий ужас и осознание собственной ничтожности. Как на простой кусок мяса смотрят работники скотобойни на ещё дышащее оглушённое животное, точно так же в тот тёмный сырой день смотрел на меня весь мир.
Абсурд больше не душит меня. Я смирилась с ним, хотя мне тяжело вспоминать свою отчаянную борьбу с миром, когда я впервые почувствовала его дыханье. Я бунтовала, боялась собственной свободы и одновременно несвободы, старалась примириться, но не смогла этого сделать. Однажды ночью он подкрался к моей постели, наклонился и прошептал на ухо свой приговор. Это была расплата за то, что я осмелилась смотреть на него в упор. Только избранные храбрецы могут делать это, могут говорить с ним на равных, не испытывая страха и тоски.
Я медленно поднялась и направилась на кухню, где Радуга уже приготовила нам свежий крапивный чай. Она всегда заваривала его, когда возвращалась утром.
– А мне уже нравится его вкус, – сказала я, сделав несколько глотков травяной жидкости.
– Я слышала, что раньше наши предки отпугивали крапивой русалок и ведьм, – сказала Радуга, отклеивая накладные ресницы.
– Значит, на современную нечисть она не действует, – сказала я, отстранённо улыбнувшись, резко ощутив нереальность всего происходящего.
Со мной нередко случаются подобные приступы. Они проходят так же быстро, как и возникают, поэтому я уже почти не обращаю на них внимания.
– Лучше бы твоя крапива отпугивала вампиров, – произнесла я, вспомнив о ночной встрече в клубе.
– Кто-то из них устроил на тебя охоту? – с любопытством спросила Радуга, и глаза её жадно заблестели.
– Надеюсь, нет. Но я уже не раз сталкивалась с одним вампиром...
– Он красив? – перебила меня она.
– Тебе бы понравился. Но какое это имеет значение?
– Просто так спросила. Не выношу уродства, – сказала она и подошла к небольшому зеркалу, висевшему над кухонной раковиной.
Я удивлённо посмотрела на Радугу. Мне было странно слышать это от неё, от этой милой девушки, продававшей свою красоту моральным и физическим уродам. Наверно, у неё были свои представления о прекрасном.
Однажды родители попросили меня присмотреть за дочерью их состоятельных знакомых. Ей было всего шесть лет, и я надеялась, что мы здорово проведём время. Но я ошибалась – девочка была совершенно непослушной и капризной. Стараясь её как-то заинтересовать, я стала обсуждать с ней диснеевские мультики, но быстро оставила эту тему. Про первый же мультик “Красавица и чудовище” она сказала так:
– Он такой страшный. Как он мог ей понравиться!
– Она полюбила его из-за характера – на самом деле он был добрый и храбрый, – объяснила я.
– Нет, она влюбилась в него, потому что сначала он был красивым принцем!
Спорить не стоило... Конечно, внешняя красота – это вещь относительная и субъективная. Эталоны физической красоты существовали и менялись на протяжении веков, каждый народ имел свой канон “прекрасного” на какой-то период времени. Иногда в погоне за этими эфемерными канонами люди совершали и совершают глупые вещи – раньше китайским девочкам в раннем возрасте туго перетягивали ступни, чтобы добиться “идеальных” маленьких ножек, в некоторых африканских племенах, чтобы стать красавицами, девушки увеличивают себе длину шеи, нося специальные металлические кольца, современные жители цивилизованных стран меняют свои тела пластикой, добавляя в них силикон, отрезая ненужные куски плоти, делают различные инъекции, умирают от анорексии. Для чего всё это? Чтобы соответствовать принятым стандартам, чтобы нравится противоположному полу, чтобы сделать успешную карьеру? Смешно, грустно, нелепо. Такие люди всецело зависят от мнения окружающих, в своей естественности видят уродство и ослеплены ограниченным понятием красоты. Помню, я читала в газете о том, как молодая девушка покончила с собой из-за неудачной пластической операции. Когда Эрна из рассказа Куприна нашла зеркало и поняла, что она уродлива, девушка, разумеется, огорчилась, но это не стало для неё страшным ударом, потому что она знала – в мире есть вещи намного важнее этого. Однако эта героиня с самого начала казалась мне прекрасной, и дело было в её характере и поступках. Именно это я считаю настоящей красотой. Безусловно, у меня есть своё собственное эстетическое чувство прекрасного, но я заметила в себе одну особенность: после знакомства с красивым человеком, иногда после короткого разговора с ним, у меня может резко поменяться мнение о его внешности. Если человек мне не понравится, он уже не будет казаться мне красивым. Я стану смотреть на него новыми глазами, которые, в отличие от прежних, не увидят в нём ничего притягательного, хотя “внешняя оболочка” этого человека не изменится. Со мной случаются и обратные ситуации – человек, чья внешность вначале покажется мне серой и даже отталкивающей, через несколько секунд может превратиться в самое прекрасное существо на земле. Так произошло, когда я познакомилась с Ясей. Он уже не кажется мне таким красивым. Сказать по правде, я почти не помню его лица. Иногда мне хочется думать, что я на самом деле любила его. Но я хорошо понимаю, что это не так. Я даже была влюблена не в него, а в своё представление о нём. Теперь мне кажется это очевидным. В то время я уже не могла никого любить, в то время я уже была трупом.
Радуге надоело любоваться на себя в зеркало, и она решила вывести меня из моей задумчивости:
– Ты такая бледная, Иллюзия. Хочешь, я дам тебе свои румяна?
– Нет, спасибо. Мне просто нужно немного поспать, – ответила я, – У меня сегодня вечером важные дела.
Радуга с любопытством взглянула на меня, но ничего не спросила. Сегодня ей всё-таки удалось удивить меня.
– Недавно кто-то приходил к тебе. Теперь ты работаешь прямо на дому? – спросила я, решив задать волнующий меня вопрос.
Я не смогла понять, что отразилось на её лице – смятение, страх, или радость. Возможно, все эти чувства живо промелькнули на нём, через секунду скрывшись за непроницаемой стеной взгляда.
– Нет, – ответила она и, не пожелав больше ничего говорить, ушла в свою комнату.
Я не придала большого значения её необычному поведению и, допив чай, отправилась восстанавливать силы для грядущей встречи с тем человеком, или существом, обещавшим открыть мне важные тайны. Перед тем, как покинуть кухню, я тоже задержалась у зеркала. И долго стояла так, напряжённо всматриваясь, постепенно приближаясь к своему отражению, как зачарованная, не в силах отвести взгляда с гладкой поверхности, где на меня пытливо смотрело моё alter ego. Я почувствовала, как во мне нарастает тревога, но только ещё ближе придвинулась к своему двойнику. Это было похоже на любопытный страх ребёнка, который начертил на зеркале мыльную лестницу, и ждёт, когда на ней появится чёрная фигура Пиковой Дамы. В какой-то момент мне привиделось, что на меня, жестоко ухмыляясь, смотрит незнакомый человек – я видела своё тело, но оно казалось мне совершенно чужым. Очень странное чувство. Я вздрогнула. Что это было: очередной знак превращения, или просто усталость? В любом случае, это уже ничего не меняет. С такими мыслями я вышла из кухни. Спустя несколько минут я уже крепко спала.
Когда я открыла глаза, то сразу ощутила беспокойство. Я долго смотрела на часы и не могла понять, о чём они говорят мне; лишь через некоторое время мне стало ясно, что я проспала до глубокого вечера, и теперь опаздываю на свою, возможно, во многом решающую встречу. Я быстро собралась, обрушивая страшные проклятья на не прозвеневший будильник. Только открывая входную дверь, я услышала плач, доносившийся из комнаты Радуги. Неожиданное удивление быстро сменилось лёгким сочувствием, которое, впрочем, так же быстро превратилось в мысль, что такое сочувствие, которое будило во мне порыв утешить её, может стоить мне дорого. Поэтому я решительно захлопнула за собой дверь, оставив за ней чужую боль. Внимание всегда стоит дорого. Оно всегда требует какой-то платы, а иногда хочет жертв. Меня часто мучит вопрос – а не была ли болезнь Андрея такой жертвой? В детстве он всегда радовался, когда заболевал, но не по той причине, что не надо было идти в детский сад или школу: тогда родители возвращались домой пораньше, отпрашивались с работы, дарили своему ребёнку ту заботу и любовь, которые ему были так необходимы, и что, конечно, не могла дать нам ни одна няня. Эти чужие тёти ненадолго входили в нашу жизнь и быстро покидали её, оставляя после себя чувство предательства, разочарования и нелогичной детской обиды. Однако время шло, мы росли, и обычная ангина уже почти перестала волновать родителей. Может быть, поэтому у Андрея появилась эта тяга к экстремальным прыжкам и другим опасным трюкам? Может быть, поэтому он, в конечном итоге, заболел раком? Бредовая мысль, но она навечно поселилась в моей голове. Мне кажется, если бы родители сильнее показывали свою любовь, чаще говорили нам о том, как мы им дороги, находили время, чтобы выслушать наши наивные, смешные мысли – он бы никогда не стремился к тем вещам, которые могли как-то покалечить его, чтобы заслужить их внимание, он бы никогда не хотел заболеть и не ушёл бы так рано. При жизни, когда я думала об этом, мне становилось трудно находиться в обществе родителей, которые после смерти Андрея вдруг стали до тошноты внимательны ко мне. Отец, правда, недолго мучил меня этим, но мама, деловая женщина с сильным характером, даже уволилась с работы и стала домохозяйкой. Однако это уже было не нужно. Это было несправедливо. Они были нужны мне, но не так сильно, как брату. Поэтому это было несправедливо, поэтому дома я запиралась в своей комнате, не хотела возвращаться домой с учёбы, садилась в метро на Кольцевую линию и часами каталась по бесконечному подземному кругу. А потом, когда всё стало совсем бессмысленным, сделала свой выбор. Если хочешь догнать белого кролика, готовься упасть. Я уже не так уверена в этом, ведь до сих пор хожу лишь по его запутанным следам.
Сначала я никого не заметила на площадке, но вскоре моё внимание привлекли качели, которые сперва раскачивались совсем легко, словно от ветра, но постепенно стали набирать скорость – что-то незримое сидело на них и, по-видимому, знало о моём присутствии.