– Может, всё-таки поможешь освободиться? – наконец, спросила я, потерев занемевшую руку. – Или в твои планы входит оставить меня на растерзание этому маньяку?
– Иногда нужно поднимать глаза вверх, – неожиданно сказал Ветер, – но нет большой тайны в том, что необходимый предмет зачастую оказывается под носом.
Я быстро опустила глаза и увидела у себя на шее небольшой ключик. Странно, что я не заметила его раньше. Сняв его, я отстегнула наручники и посмотрела на парня, чьё тело безжизненно распласталось на полу.
– Он мёртв? – спросила я Ветра.
– Мне определённо нравится с тобой общаться, – сказал он, поднявшись с пола, – твои вопросы бывают такими забавными.
Я не знала, как поступить, поэтому просто отстегнула его холодную руку от трубы и отошла в замешательстве. Не могла же я тащить его на себе?
– Я сообщу о нём Грому. А сейчас я больше всего на свете хочу уйти отсюда.
– Неужели?
Я обернулась к Ветру. Он курил, прислонившись к шкафу.
– А ты думал, у меня есть желание сидеть в темноте с мертвецом в ожидании непонятно чего?
– Именно. О чём ещё мечтать молодой девушке? – улыбнулся он, хотя глаза его остались серьёзными. – Осмелюсь добавить - мёртвой молодой девушке.
Я проигнорировала его слова и вышла из комнаты. Ветер последовал за мной и, внимательно глядя на меня, словно он чего-то ждал, плавно и не спеша закрыл за собой скрипучую дверь.
Я шла по коридору и вновь погружалась в картины прошлого, в сцены старого фильма, которые иногда приходят на ум, крадут покой, будят разочарование, надежду, радость и неумирающую боль.
После того, как Андрея не стало я творила разные глупости. У брата была своя рок-группа, но я почти не общалась с её составом, поскольку в ней были парни гораздо старше меня. Но когда Андрей умер, а Саша ещё был далеко, я стала часто бывать на репетициях его группы. Напивалась до чёртиков, зависала на незнакомых квартирах с малознакомыми людьми, растворялась под музыку гитар, чьё-то пение, смотрела на молодых девчонок, должно быть, моих ровесниц, которые целовались друг с другом – конечно, с одной единственной целью: привлечь внимание парней постарше, показать им какие они взрослые и раскованные девушки. Мне нравилось ловить на себе взгляды, в которых читалось: “очередная глупая малолетка, с которой можно неплохо провести время”, нравилось чувствовать себя такой – глупой, пустой, беззаботной, а поэтому счастливой. Мне нравилось играть такую роль, но всегда наступали минуты прозрения. Тогда я освобождалась от чьих-то разгоряченных рук и, промурлыкав чужаку: “Я сейчас вернусь”, оказывалась в коридоре, где наспех обувшись и схватив куртку, исчезала за дверью. А чуть позже, бредя по ночному городу, в не зашнурованных ботинках, в надежде на то, что ещё успею до закрытия метро, задавалась вопросами: “Что я искала там? Зачем был нужен этот спектакль? Зачем я так рискую?” Конечно, опасные ситуации возникали, но кончались они благополучно. Только на следующий день, проснувшись и подумав о том, как всё могло повернуться, если бы не какая-то мелочь, мне становилось страшно. Теперь мне ясно – это был мой неосознанный путь к саморазрушению, а также абсурдная попытка уловить призрачные следы, найти родного человека там, где его когда-то можно было застать, но который уже никогда туда не придёт. Однажды, вернувшись домой с одной из своих ночных прогулок, в подранных на коленях колготках и в забрызганной грязью юбке, я застала отца. Он сидел за своим рабочим столом при свете настольной лампы и читал какие-то деловые бумаги. В последнее время дела его фирмы шли плохо. Услышав, что я вошла, он поднял голову, и что-то непонятное отразилось в его глазах. Потом он улыбнулся и произнёс:
– Хоть кому-то сейчас хорошо.
Мне стало больно. Но не только из-за того, что я вновь оказалась перед пропастью непонимания – к этому я уже давно привыкла. Мне стало плохо от осознания того, что я смотрю на своего родного отца так, словно он чужой человек. Я не знала его, не понимала и не могла ничего ему рассказать. Он совсем не чувствовал меня. Мы были чужие друг для друга. Вот что было по-настоящему жутко. Пустота и одиночество истерично подсмеивались из углов комнаты, когда я тихо отозвалась:
– Ты прав, папа. Мне хорошо.
– Тебе влетит от матери, а пока иди спать и закрой за собой дверь, чтобы не мешал свет.
Думаю, с той ночи я окончательно закрылась для родителей и не пыталась им уже что-либо объяснить.
Ветер молча шёл позади и, вероятно, забавлялся, глядя на то, как я опасливо и осторожно заглядывала во встречные комнаты. Быстро щелкнув выключателем и обежав комнату взглядом, я стремилась к следующей двери.
– Ищешь кого-то? – наконец, спросил он.
Я уже исследовала второй этаж, и мы спускались вниз.
– Да, – ответила я. – одну девочку, которая обещала помочь мне, если я найду её.
Ветер тихо рассмеялся.
– Она давно не играет по правилам. Думаю, это будет непросто.
Я не видела причин, чтобы ему верить, но близился рассвет, и мне не оставалось ничего другого, кроме того, как закончить свой поспешный поиск и сдаться.
– Она знала его, дружила с ним, а значит он не фантом, и так или иначе я узнаю правду!
Я сама удивилась своей решимости, которая прозвучала в моём голосе. Ветер лишь с полуулыбкой взглянул на меня, но ничего не сказал.
Когда мы вышли на улицу, я вопросительно посмотрела на него, надеясь на какие-то подсказки. Я уже стала кое-что понимать в его игре, и мне было ясно, что он разыскал меня не просто так.
– У меня есть для тебя подарок, дорогая клоунесса, – сказал он, заговорщицким тоном, хитро прищурив глаза. – Это любовная записка.
– Как неожиданно, – сказала я, с наигранной экспрессией приложив руки к груди. – Даже не знаю, что вам ответить.
Но всё моё настроение кривляться быстро улетучилось, как только он протянул мне записку. Это была очередная страница из дневника Саши. Я взяла её дрожащей рукой, внутренне молясь о том, чтобы она не была его предсмертной. И вот, что я прочла там: “Она пошла с Вадимом на свидание. Будь он проклят! Я ревную её, как безумный Отелло, хотя не имею на это никакого права. Вчера нагрубил ей по телефону. Она считает меня другом, и я не должен вести себя, как последний болван. Но, черт побери, как это сложно! Порой во мне скапливается столько яда и ненависти, что их становится невозможно держать в себе. Иногда я даже думаю – любовь ли это? Нет, конечно, это любовь – такая вот больная, невозможная, измученная любовь. Такая любовь никогда не даст поцеловать себя без славного подвига, но её можно добиться, её стоит ждать. И она будет у нас, я знаю”.
– Но разве так можно любить? – зачем-то спросила я подавленным голосом, вновь и вновь пробегая глазами по строкам.
Когда я подняла голову, Ветра уже не было.
По дороге в общежитие я решила заглянуть к Грому и рассказать ему о случае в больнице и том парне. Я не могу относиться к окружающим как к мёртвым, даже, если это и так.
Гром встретил меня озабоченным взглядом, трудно было не заметить напряжения на его лице.
– Ты ещё не знаешь, что случилось? – спросил он взволнованно.
Я покачала головой и уставилась на него в недоумении.
Гром знаком предложил мне присесть, затем взял со стола какие-то фотографии и грустно покачал головой.
– Бедная глупая девочка. Что же она натворила…
Глава 11
Мне всё кажется, что я перед ящиком с куклами;
гляжу, как движутся передо мною человечки и лошадки...
играю с ними, или, лучше сказать, мною играют,
как куклою; иногда, забывшись, схвачу соседа
за деревянную руку и тут опомнюсь с ужасом.
Иоганн Вольфганг Гёте
Иногда люди неожиданно уходят, осознанно отрезая себя от мира, зная, что уже никогда ничего не будет по-прежнему. У всех разные причины. Я не знаю, что случилось с ней. В этом мире объяснить подобное невозможно. Ещё вечером я слышала, как она плакала, но не нашла времени. Точнее не захотела. В этой реальности существовала только я: все остальные были для меня куклами – кроме Ветра, разумеется. Но сейчас, сидя в рабочем кабинете Грома, глядя на её мёртвое тело с протянутой фотографии, я чувствовала сожаление и утрату. Всё же Радуга была дорога мне, она была моим единственным другом здесь, а теперь её не стало.
– Ты знаешь, почему она сделала это? – спросил меня Гром.