Я вздохнула. Если ему хочется глумиться надо мной – пусть глумится: я готова была терпеть даже его издёвки – вовсе не хотелось оставаться одной в этой белой пустыне без края.
– Я мыслю образно, а что касается тех слов – это был душевный порыв, о котором вообще-то должны были знать только я и дневник.
Я метнула в сторону Ветра укоризненный взгляд и вырвала из его рук свою тетрадь, но как только она оказалась у меня, из неё посыпался снег, а затем я обнаружила, что держу в руках лишь несколько обледенелых веток, какие можно увидеть на деревьях после зимнего дождя.
– Только ты и дневник – так не бывает, – серьёзно сказал Ветер. – Если бы это правило действовало, то мне бы на голову не сыпался всякий вздор.
– О чём ты? – не поняла я.
В этот момент перед ним плавно опустился небольшой листок, исписанный торопливым мелким подчерком. Ветер подобрал его, сложил и сунул в задний карман штанов, нахмурив чёрные брови. Что всё это значило? Мне было понятно лишь одно – он связан с моим реальным миром, но теперь это было не так уж важно – теперь мне некого было там тревожить, некого спасать.
– Расскажи мне, как умер Саша? Я видела его сегодня. Где он сейчас? – спросила я, чувствуя, как холодная вода с тающих веток течёт по моим ладоням, просачивается сквозь пальцы, словно хочет, чтобы её согрело тепло моей руки.
– Твой друг очень упрямый, – сказал Ветер, присев рядом со мной.
– В смысле?
– Он уже не первый раз пытался встретиться с тобой. Только там, в больнице, ты не признала его, помнишь?
Мне не очень в это верилось. Неужели я бы не смогла узнать Сашу?
– Не правда, это был труп какого-то незнакомца! – настойчиво сказала я, отбросив ветки.
Ветер посмотрела на меня, хитро прищурившись, а затем закурил, запрокинув голову и пустив дым вверх. Вскоре нас стал обволакивать белый густой туман, в котором проступали неясные, размытые картины, а потом я чётко увидела комнату Саши, в которой мне не раз приходилось гостить, – он спал в своей кровати, вздрагивая всем телом и что-то бормоча, словно ему снился кошмар. Я с недоумением взглянула на Ветра.
– Твой друг пока ещё не стал им, – произнёс он, – однако, если чужаки долго слоняются здесь, то однажды теряют выход.
– Он жив? Он может проникать сюда через сон? – спросила я, протянув руку и попытавшись дотронуться до разгорячённого напряженного лица Саши, покрытого капельками пота.
Но мне не удалось это – облако тумана рассеялось, а вместе с ним пропал и Ветер. Какое-то время я сидела на месте, обдумывая услышанное и увиденное. Во всём этот разговоре было только одно радостное пятно – Саша был жив, всё остальное – мутная вода, упрямо не желающая показывать, что таится в её глубинах. Мне надоело сидеть, и я снова двинулась вперёд. Я шла так около получаса, а потом почувствовала невыносимую скуку. Чтобы как-то развлечь себя, я попыталась вспомнить кого-нибудь из мифов или истории, кто так же бессмысленно и безнадёжно блуждал по миру или пустыне. На ум приходили библейские притчи, какие-то старые легенды…Потом я подумала о том, как долго искала кого-то, способного помочь мне справиться со своей болью, – тогда Саша ещё жил в чужой стране, и я не торопилась полностью раскрываться ему. Поэтому бродила по социальным сетям, разочаровываясь, ещё более запутываясь; я стучалась в незнакомые двери с криками: “Ищу прекрасную живую душу, способную мыслить!”, подобно Диогену, этому древнегреческому философу, который ходил средь бела дня по городу с зажжённым фонарём, отвечая на любопытные вопросы горожан одной короткой фразой: “Ищу человека”. Мне изредка встречались такие души; они даже помогали мне какое-то время, но потом либо неожиданно исчезали, либо в нашем общении возникала какая-то непримиримая деталь, либо (что было чаще) они оказывались вовсе не такими, какими хотели казаться.
Я уже собиралась остановиться, но вдруг споткнулась обо что-то невидимое. Всё произошло так быстро, что я даже не поняла, как упала на шершавый бетон и оказалась посреди дорожной трассы. Я снова вернулась в Город Дождя. Кто бы мог подумать, что я буду рада вновь оказаться здесь. Мимо, громко сигналя, пролетела машина, едва не сбив меня. Я встала и быстро перебежала на тротуар, где остановилась под фонарём, чтобы перевести дыхание. Здесь ещё был дремучий вечер, поздние прохожие текли по сырой мостовой, преследуемые чернильными тенями, пахло гарью: вдали полыхало какое-то здание, но это не вызывало ни у кого интерес, ведь эти люди шли по заданному маршруту, который заложил в них город. Меня клонило в сон, и, пнув жестяную банку, которую прикатил к моим ногам порыв ветра, я отправилась в общежитие.
Когда я зашла в квартиру, то машинально посмотрела на дверь, ведущую в комнату Радуги – она была широко распахнута. Там стояла лишь кровать, лампа и небольшой прикроватный столик. Все книги и вещи моей соседки исчезли. Должно быть, вскоре ко мне подселится ещё кто-то. Я заглянула в свою комнату, проверила туалет и ванную – котёнка нигде не было. За окнами хлестал сильный ливень, сверкала молния и раздавались громкие раскаты грома. Я сделала себе кофе и села на кровать, укутавшись в одеяло.
– Вот я и одна…
Не знаю, зачем я сказала это. Но чувство, которое я при этом испытывала, было мне хорошо знакомо. В тот год, когда умер Андрей, я приходила со школы, запирала дверь, отключала телефон, ложилась на кровать и просто смотрела в потолок, желая поскорее похоронить этот день, хотела, чтобы поскорее наступила ночь, где я буду всецело предоставлена самой себе, где буду лишь я наедине со своими воспоминаниями, со своими скомканными мыслями. И вот он – мой идеальный мир. Я сама этого хотела, Ветер был прав. Только я всё представляла иначе. Всё должно было быть по-другому. Но желала бы я всё исправить, вернуть назад? Не знаю… Да и какой это имеет смысл?
– Когда же ты кончишься! – сказала я, подойдя к залитому дождём окну.
Но струи дождя неустанно продолжали плясать по лужам, машинам, листьям деревьев, и как будто не понимали, почему от них бегут, скрываются под капюшонами, капотами автомобилей, зонтами ночные странники; они пытались догнать их, стереть с их лица серую усталость и разделить с ними свою любовь к этим прохладным проникновенным танцам, чтобы затем растворить их в себе без остатка, пролив на их мёртвые тела свои лживые слёзы. Этот дождь был убийцей и прирождённым лицедеем, который больше всего на свете любил скользкие дороги. Когда-то я любила дождь. Любила протягивать ему руки, чувствовать его влажные поцелуи на губах, кружится с ним в танце, но это было давно. В то лето, когда не стало Андрея, бесконечно шли равнодушные дожди, они вымачивали одежду до нитки, проникали под кожу, остужали сердце, топили веру, пробирались до самых костей. Я чувствовала себя маленькой цветочной грядкой, которую поливают из лейки эфемерные руки какого-то невидимого существа, которое, впрочем, не сильно огорчится, если грядка завянет и сгниёт, ведь на её месте вырастут новые красивые цветы и будут также зачем-то радовать его невидимые слепые глаза.
Я провела рукой по холодному стеклу – прямо передо мной возникло бледное лицо. Это была Радуга. Она смотрела на меня своими печальными глазами, в которых читались бесконечное одиночество и мольба; её детская рука беспомощно прижалась к стеклу напротив моей, но я тут же убрала свою руку и задёрнула шторы. Я не могла её впустить, и она это знала, но всё равно ещё какое-то время продолжала слабо стучаться в окно, с каждым разом всё тише и тише, подобно утихающему плачу. Когда всё прекратилось, я упала на кровать и уставилась в потолок, а вскоре позволила кошмарным снам просочиться в своё сознание.
Моё утро началось с грохота под окном – шумный мусоровоз забирал отходы. Я знала: он отвозил их на огромную свалку, где можно было найти всё, что угодно – начиная от женских чулок и заканчивая человеческими останками.
Только налив в фарфоровую чашку крапивного чая и сделав несколько глотков, я позволила себе обдумать недавние события и решить, что делать дальше. С того момента, как я встретила Ветра, подсказки так и сыпались на меня; мне не раз казалось, что я, наконец, добралась до правды, и мне осталось лишь протянуть руку, взять последнюю карту, чтобы сложить пасьянс, но всё неожиданно рушилось. Я ходила по замкнутому кругу, всё больше и больше запутываясь. Неужели это тоже игра? Неужели мне не хотят оставить даже крошечного шанса? Я тяжело вздохнула. Эти игры скоро сведут меня с ума, причём в буквальном смысле. Разум требовал перерыва, поэтому я, наспех умывшись и натянув на себя дешёвую серую водолазку с подранными джинсами, которые купила на местной распродаже на случай неудачного превращения (иногда городу нравилось измываться надо мной, наряжая в нелепую или откровенную одежду), отправилась на работу. Когда я проходила мимо комнатки вахтёрши, которая никогда не покидала свой пост в нашем подъезде, то, взглянув в приоткрытое окно, увидела, что она смотрит телевизор. Это было её обычное занятие, но кое-что меня заинтересовало. Как правило, по всем каналам тут идут шипящие чёрно-белые помехи, которые иногда прерываются местными новостями, причём горожане проявляют интерес не только к последнему: они могут часами развлекать себя у пустых экранов, хотя если спросить у них, что они смотрят, то сложно получить вразумительный ответ. Однако на этот раз на экране её телевизора я увидела свою комнату. Не знала, что в общежитии есть замаскированные камеры видеонаблюдения. Заметив, что я стою у окна, вахтёрша сразу выключила телевизор и бросила на меня недовольный нервный взгляд. Я вышла из подъезда.
– Слышала, у тебя умерла подруга. Сочувствую. Мы не ждали тебя сегодня, но хорошо, что ты здесь – у нас столько работы! – с такими словами меня встретила Дымка, когда я вошла на кухню закусочной с чёрного входа. – Как только переоденешься, смени пепельницы с последних столиков.
Я познакомилась с Дымкой в первый день моего пребывания в этом городе, когда меня привёз сюда Гром, чтобы устроить на работу. Тогда я всё ещё надеялась, что это какой-то безумный сон, но позволяла себе плыть по течению. Она подошла ко мне и произнесла: “Иллюзия, мне сказали, что на тебя напали, и после этого ты ничего не помнишь”, а я спросила у неё, почему они все зовут меня так, ведь у меня есть собственное имя, и, кажется, назвала его. Так странно, что я не могу его теперь вспомнить. Дымка, как и Радуга, считала меня сумасшедшей, безобидной сумасшедшей, с которой можно спокойно работать, остальное её не заботило и ни капельки не интересовало.
Рабочий день подходил к концу, когда к нам зашёл пожилой мужчина с причудливо разукрашенным лицом в яркой белой рубашке и красных штанах, на руках у него также были красные перчатки. Заказ у него принимала Дымка. Вернувшись, она подошла ко мне. Её серые глаза оживленно сияли, чего я никогда прежде не замечала у неё.
– Это балаганщик. На берегу реки сейчас будут давать представление! – воскликнула Дымка. – Нас пригласили! Ты ведь пойдёшь со мной?
Я ещё не решила, по какому следу двигаться дальше, поэтому не видела причин отказываться.
– Хорошо, – согласилась я. – А этот балаганщик сказал откуда он?
Вопрос я задала практически непроизвольно, поскольку это было первое, что интересовало меня, когда я встречала здесь незнакомцев.
– Я не спрашивала, – ответила она, но, думаю, откуда-то издалека. Ты не поверишь, они приехали на лошадях!
Это заинтриговало меня. Вскоре мы сменились и направились вниз по дороге, усеянной осенними листьями, мусором, рекламными листовками, а кое-где и свежими кучками экскрементов. Последнее подтверждало слова Дымки.
– А что это будет за представление? – спросила я, когда мы уже почти дошли до места.
– Не знаю, – отозвалась моя собеседница.
Дымка не очень отличалась болтливостью.
Вот, что нам предстояло увидеть через несколько минут: на берегу реки стоял широкий деревянный балаган, на сцене которого плясали шуты в звенящих красочных колпаках, рыцари, чьи доспехи были из дерева и картона, дамы, украшенные ожерельями и браслетами из фольги; чуть в стороне торговали сладостями и безалкогольными напитками – шипучкой, различными леденцами, карамельными петушками на палочках, мармеладными мишками, марципанами; далее шло огненное представление – факиры, одетые в чёрно-красные одеяния, под арабскую музыку и бурные аплодисменты собравшихся зрителей извергали пламя изо рта, прыгали и крутили в руках зажжённые шесты, искрящиеся веера, рисуя огненные круги, заставляя огонь летать вокруг себя рыжей пламенной птицей, извиваться в танце шипящих саламандр; по всему берегу бродили арлекины и другие узнаваемые маски, кто-то из них играл на лютне, кто-то показывал фокусы; весь берег был наполнен людьми и шумом музыки.
– Это действительно можно назвать настоящим балаганом, – громко сказала Дымка.
Она говорила ещё что-то, но я почти не слышала её. Потом она вообще растворилась в толпе. Я решила взглянуть на пьесу, которая шла на сцене балагана, но, приблизившись и услышав несколько реплик актёров, подумала, что это была плохая идея. Там происходило настоящее безумие.
– Он убил меня! Убил этим деревянным мечом! Я умираю! – корчился на полу какой-то мужчина в жёлтой маске, прижимая руку к невидимой ране. – Как только закроются кулисы, я больше никогда не увижу своей прекрасной Лучинды. А она так хороша, и по-настоящему любит меня, и это несмотря на то, что вся она из картона. О где ты, моя воздушная любовь? Неужели тебя унёс ветер?
Мне надоел весь этот гам, и я спустилась к самой реке: там было спокойнее, хотя людей по-прежнему было не мало. Смеркалось. Прислонившись к берёзе, я долго наблюдала за тем, как с неё, трепеща каждой прожилкой, срываются и падают тонкие вечерние листья, плавно ложась на воду. Одни были подобны заплутавшим кораблям, севшим на мель, другие, которых несло теченье, на выживших в кораблекрушенье, борющихся со стихией и полных надежд, не желающих верить в то, что они все вскоре утонут в холодных водах.
– В том шатре гадают! – услышала я голос Дымки.
Я обернулась, чтобы увидеть, куда она указывает. Недалеко от меня, чуть выше реки, стоял небольшой тёмный шатёр, вокруг него столпилась приличная очередь.
– И что тебе предсказали? – спросила я, подойдя к ней.
Её глаза радостно блестели.
– Судьбоносную встречу с таинственным незнакомцем, – сказала Дымка, немного смутившись. – Тебе непременно нужно сходить туда.
Я не успела ответить ей – перед нами неожиданно возник Мир. На нём было чёрное длинное пальто с металлическими застёжками и знакомые мне тёмные очки.
– Милые дамы, прошу прощения, что вмешиваюсь, но я бы не советовал вам ходить к этим шарлатанам: всё, что они умеют – это искусно лгать и опустошать карманы, – произнёс он заботливым тоном. – Только избранным дано обладать настоящей магией.