Едва произнеся эти слова, она неожиданно распахнула дверцу вертолёта, и прежде чем моё сознание успело переварить случившееся, я оказалась в воздухе, стремительно приближаясь к далёким крышам домов…
Пальцы коснулись мокрой листвы – холодное и отрезвляющее прикосновение. Я медленно, стараясь как можно дольше продлить время, приоткрыла глаза. На ресницах дрожали тяжёлые капли. “Кажется, я жива” – пронеслось у меня в голове. Не вставая, я протёрла лицо. Надо мной, как надгробный памятник, возвышался молчаливый телеграфный столб, а серое небо нависло так низко, словно хотело влиться мне в глаза. Я села на влажную землю и огляделась. Окраина города. В нескольких метрах от меня проходила дорога, которая, миновав громадную свалку, спускалась к лесу; его хорошо было видно – тёмный, выжидающий и коварный. Однажды я чуть не заблудилась там, исследуя пределы своей безвыходной темницы.
Прокрутив в памяти недавние события, я внимательно осмотрела себя – на теле не было даже царапинки. Неужели у меня появились какие-то сверхспособности? Это предположение меня отнюдь не обрадовало, ведь, если всё обстояло именно так, то это, наверняка, означало одно – я уже во что-то превратилась. Прислушавшись к своему разуму и чувствам, я немного успокоилась: убивать мне не хотелось.
Вечерний туман оседал на траву, пропитанную бесконечным дождём и автомобильными выхлопами, навевая какие-то нехорошие предчувствия. Я поднялась и, с трудом застегнув озябшими пальцами свою короткую джинсовую куртку, пошла вверх по дороге. Недалеко, всего в нескольких метрах от обочины, находился зоологический музей. Вся его коллекция включает в себя лишь небольшое количество чучел различных животных (в основном, лесных птиц, белок, диких зайцев), а также несколько собраний засушенных жуков и бабочек. Я решила заглянуть туда, но вовсе не потому что мне нравится созерцать стеклянные взгляды убитых животных – у меня был там один интересный знакомый, с которым я давно не виделась. Огонь был сторожем музея и, кажется, никогда не покидал свой пост.
Я нашла его на скамейке перед зданием, он читал какую-то газету, порой отстраняя её от себя и возмущённо глядя на бумагу, бормотал себе что-то под нос. Его длинный жёлтый шарф размотался и яркой змейкой лежал на земле, попадая ему под ноги, но он ничего не замечал, в том числе и меня. Только когда я присела рядом с ним и поздоровалась, Огонь медленно поднял голову.
– Иллюзия, ты подкралась, как кошка, – сказал он и снова вернулся к чтению, окинув меня лишь беглым взглядом.
Трудно было сказать, сколько ему лет: на лице его практически не было морщин, хотя его тёмные волосы и густая борода уже серебрились. Я знала, что Огонь не отличался общительностью, но его можно было разговорить. Мне было это необходимо – слушать собственные мысли становилось всё сложней.
– Вы просто слишком увлеклись чтением, – ответила я. – Что хорошего пишут газеты?
Огонь насмешливо ухмыльнулся мне.
– Разве ты не знаешь, что пресса не любит хорошие истории, конечно, не считая тех, где кто-то вдруг сказочно обогатился. Деньги и насилие их кумиры, и они сделают всё, чтобы заставить тебя есть всякую гниль! – сказал Огонь, отшвырнув от себя газету.
Он говорил разгорячённо, эмоционально выделяя почти каждое слово. Меня это немного удивило – до этого наши беседы, как правило, протекали в довольно тихих и отрешённых тонах.
– Понимаю, но, с другой стороны, если произошло что-то нехорошее, разве об этом нужно молчать?
– Только не смакуя трупы за бездушной трапезой, – ответил он уже более спокойно. – Вчера здесь на свалке нашли изглоданное тело моего хорошего друга, а эти газетчики с таким наслаждением и ажиотажем рассказывают о кошмарных обстоятельствах его смерти, что меня просто трясёт от злости.
– Сочувствую, – сказала я и замолкла.
Что я ещё могла ему сказать? Интересно, осталась ли на свете хоть одна святая и неприкосновенная вещь, которую бы люди не использовали в своих корыстных целях? Глядя на переживания моего собеседника, я испытывала чувство вины. Не смотря на свои идеалы и принципы, я была ребёнком своего времени, выросшем на огромном чёрном рынке, похожем на грязную, до рези в глазах вонючую свалку, где научилась цинично смотреть на многие вещи.
– Хочешь чаю? – предложил Огонь.
Я посмотрела на него. На его лице снова возродилась знакомая мне отрешённость, хотя в его потухших глазах ещё можно было разглядеть сверкание маленьких искр.
В тесной каморке, его служебном помещении, из старой ржавой посуды, отдалённо напоминающей заварочный чайник с изображением полустёртой жар-птицы, он налил мне изумительно вкусный терпкий чай. Этот небольшой диссонанс позабавил меня, и хотя я никак этого не показала и не произнесла ни слова, Огонь почувствовал это.
– В какой бы убогой обстановке ты не находился, из какой бы посуды тебе не пришлось пить – чай должен быть хорошим. Это моё кредо. То, что ты принимаешь внутрь, важнее осязаемого блеска, и всегда имеет последствия.
Насколько я успела изучить его, он любил выражаться таким образом, иногда довольно туманно и запутанно, но в этот раз я всё поняла, его слова для меня прозвучали просто и ясно. Я ничего не ответила ему, и, погрузившись в свои мысли, мы оба молча сидели за крохотным шатким столом, согревая себя теплом ароматного напитка.
Мне совсем не хотелось уходить: отрешённость моего собеседника заражала меня и, проникая в мою кровь, расслабляла, успокаивала… Я готова была сидеть так до глубокой ночи, но громкий стук и резкий мужской голос за входной дверью, рассеял наступившее состояние.
– Разве вы не закрыты? – спросила я, вставая из-за стола.
Огонь произнёс что-то невнятное и, махнув рукой, пошёл открывать дверь. Через минуту, допив чай, я последовала за ним, с некоторым сожалением покинув своё временное прибежище.
Моё сердце сжалось на несколько секунд, когда я увидела развернувшуюся передо мной картину; потом оно снова обрело свой привычный ритм, и на место испуга пришёл холодный разум, который стал детально просчитывать и анализировать, угрожает ли моей жизни какая-то опасность и что, в самом деле, происходит.
– Она мертва? – спросила я, глядя на неподвижное тело женщины, распростёртое у входа.
Оно было всё покрыто многочисленными ожогами.
Огонь стоял ко мне спиной, обращённый к входному проёму, где застыл высокий бледный мужчина, который, судя по всему, и принёс сюда эту женщину.
– Моя жена погибла в сегодняшнем пожаре, – сказал незнакомец, посмотрев на меня. – Я пришёл сюда, потому что мне нужна ваша помощь.
Кажется, он был не в себе – его затуманенный взгляд и дрожащие руки говорили об этом.
– Я уже сказал вам, – спокойно и медленно произнёс Огонь, – это невозможно.
Мужчина выругался и со всей силы ударил рукой о косяк двери.
– Разве я прошу чего-то нереального? Разве я прошу вернуть её к жизни? – спросил он почти сдержано, хотя было видно, что это даётся ему нелегко. – Она была для меня всем: я смотрел на мир её глазами, мы дышали с ней одними лёгкими, я был привязан к её сердцу кровеносными сосудами! Она была моей Вселенной, моей правдой, моим воздухом!
Он уже кричал, его всего трясло. Потом мужчина опустился на пол и замолк, крепко обхватив тело своей жены. Я слабо понимала ситуацию, но на всякий случай приготовилась обороняться, немного отступив назад и взяв в руки громоздкую деревянную швабру, оставленную кем-то у чучела совы.
– Это музей, а не мастерская, – Огонь продолжал отвечать ему спокойным тоном. – Однако можете мне поверить, наши таксидермисты никогда не возьмутся за это. Примите мои соболезнования.
Только после этих слов я, наконец, поняла, зачем сюда пришёл этот мужчина. Убитый горем, он хотел, чтобы из его любимой женщины, которой больше нет, сделали чучело. Конечно, безумие, но я понимала его состояние: даже расставаясь надолго с любимым человеком, так трудно, наконец, попрощаться с ним, а как это сделать навсегда? У меня не получилось.
Я смотрела, как незнакомец обнимает израненный труп своей жены, как испуганно и жадно целует её бледную прозрачную кожу, а из темноты сознания медленно проступала картина Уотерхауcа “Изабелла и горшок с базиликом”: на ней молодая девушка, как восковая фигура с обескровленным лицом, застыла, обнимая горшок с цветами; в нём хранилась горькая, оплаканная несметными слезами тайна, там была погребена голова её возлюбленного – последний гниющий след бессмертной любви. Сюжет этой картины возник из трагичной новеллы Боккаччо, которую я прочла будучи ещё совсем юной школьницей. Тогда меня тронула жуткая история Изабеллы и Лоренцо, чей финал показался мне черней, надрывней и печальней “Ромео и Джульетты”. Я очень сочувствовала этой несчастной девушке, вынужденной жить с убийцами своего любимого, хранящей голову покойника в цветочном горшке (которую ей пришлось отрезать собственными руками), каждый день вдыхающей сладковато-пряный аромат базилика, страстно целующей безжизненный сосуд, постепенно теряющей рассудок и увядающей на глазах…Однако теперь у меня совершенно нет этих чувств, и я не могу их вызвать, вернуть обратно, как бы мне этого не хотелось. “Ты так сентиментальна, потому что молода, – говорила мама. – С возрастом это проходит”. Моя излишняя чувствительность всегда казалась ей недостатком. Мне говорили, что я думаю и чувствую так, потому что молода, словно, научившись владеть собой и сдерживать эмоции, сразу стану значительно старше и умней. Я была не согласна с этим и, конечно, противилась этому как могла. Мой школьный психолог, который работал со мной после смерти Андрея, утверждала, что я боюсь взрослеть. Но это было не так. Я не боялась взрослеть – я лишь боялась принять то, что не являлось моим. И всё же мама оказалась права: с течением времени во мне осталось гораздо меньше сентиментальности, наивности и романтизма, только я не вижу в этом чего-то положительного, не чувствую себя мудрей. Когда Вадим подмечал у меня эти “детские” черты, то непременно высмеивал их. “Наивность – это беззубость, – как-то сказал он. – Ели хочешь достичь успеха, надо уметь кусаться”. Я слушала этих людей, окружавших и наставлявших меня, иногда даже пыталась жить по их советам, но в глубине души всегда понимала – я другая, и свой путь должна пройти по-своему, даже если он приведёт в никуда.
– Иллюзия, – чуть слышно сказал мне Огонь, приблизившись. – Тебе нужно уходить отсюда. За той дверью запасной выход. Как только доберёшься до заправки, вызывай полицию.
– Думаешь, он опасен? – тихо спросила я, глядя на то, как мужчина монотонно раскачивается из стороны в сторону, вцепившись в тело мёртвой супруги.
– Я видел у него в кармане оружие, – ответил Огонь. – Кто знает, что от него ожидать. Ты иди, а я пока отвлеку его.
– Хорошо, – кивнула я, вернув швабру на место. – Береги себя. Я скоро!
Уже через минуту, кое-как укрывшись от нарастающего дождя под капюшоном своей тоненькой куртки, я бежала по тёмной ночной трассе. Холодный воздух проникал в лёгкие, наполняя тело бодрящей дрожью, силами и туманной надеждой. Дорога была пустынна, лишь один раз мимо меня промчался спортивный автомобиль, но его водитель и не подумал притормозить. Как оказалось, это было к лучшему. Я обнаружила эту машину спустя десять минут – она лежала посреди трассы, перевернувшись на бок; её передние и задние дверцы были открыты, но людей внутри не было. Возможно, они не сильно пострадали и отправились за помощью на заправку, до которой отсюда было не более двести метров; её радужные огни отчётливо виднелись впереди сквозь пелену дождя.
Ещё издалека, приближаясь к заправочной станции, я заподозрила что-то неладное. Тут было слишком тихо, даже для этого времени суток. Пройдя мимо длинного ряда бензоколонок, я остановилась напротив придорожного бара, у его входа было припарковано несколько мотоциклов. Однако, несмотря на то, что в помещении горел свет, а на столиках стояла неубранная посуда, никого из рабочего персонала или посетителей не было видно. Тишину нарушал только телефон за стойкой бара, который отчаянно трезвонил без передышки. Стараясь побороть возникшие страхи и подозрения, я вошла внутрь. Но мне не удалось сделать и трёх шагов – поскользнувшись на чём-то мокром, я рухнула на пол. Там перед моими глазами возникла отвратительная сцена: ещё не остывшая кровь покрывала мои ладони, впитывалась в мою одежду, текла ко мне красным ручейком от правой стены из ран зверски изрезанных человеческих тел, неспешно обходя деревянные ножки стульев. Тот, кто совершил эти убийства, был настоящим мясником. Разум испуганно кричал и приказывал мне немедленно бежать оттуда, и всё же я медлила. Мне вовсе не хотелось встречаться лицом к лицу с больным маньяком, который совершил всё это, но в тоже время я хотела ответить на звонок, попросить о помощи. Я так и не успела принять решение – в конце бара неожиданно скрипнула служебная дверь, а спустя несколько секунд до меня донеслись твёрдые приближающиеся шаги. Я быстро вскочила и кинулась бежать. За спиной раздался громкий мужской смех, заставив меня содрогнуться. К своему ужасу, я снова поскользнулась, больно ударившись об угол стола. Я знала, что от убийцы меня отделяет всего несколько метров, но мне не хотелось оглядываться и встречаться с его безжалостным садистским взглядом, однако я не могла этого не сделать.
– Ты? – вырвалось у меня, когда я, наконец, увидела, кто это.
У стойки бара в чёрном плаще стоял Ветер, на губах его застыла усмешка, а в руках он небрежно вращал окровавленный нож.
16 глава
Знаешь, я хотел уйти с тобою сквозь лес,
Но что-то держит меня в этом городе, на этом проспекте.
Я хотел бы, чтобы тело твоё пело ещё,
И я буду искать тебя всюду до самой, до смерти…