Я тороплюсь,
В горло вцеплюсь —
Вырву ответ!
Владимир Высоцкий
Я решила не задавать ей напрямую этих вопросов, позволив непринуждённой беседе самой расставить всё на места.
– Вижу, ты тоже узнала меня, сестрёнка, – сказала она, когда я подошла к ней. – Как тебе моё настоящее лицо?
Она заметно изменилась, но я не сомневалась, что передо мной именно она: тот же спокойный тягучий голос, те же тонкие черты безупречного фарфорово-чистового лица, плавные жесты, прямые густые волосы, которые, однако, теперь были совершенно белые, глаза её тоже поменяли свой цвет – их красноватые радужки волновали меня больше всего.
– Что случилось с твоими волосами?
Услышав мой вопрос, Лекса насмешливо посмотрела на меня.
– Разве ты не видишь? Я альбинос, – сказала она, – и всегда была такой, просто искусно это скрывала. Правильный крем, тёмная краска и линзы верно служили мне на маскараде моей жизни.
– Ты умерла?
– Умерла? – удивилась она. – Ну, в каком-то смысле да. От той Лексы, которую ты знала, мало что осталось. А что ты тут делаешь?
Этот вопрос мне самой не терпелось ей задать, но она опередила меня.
– Помнишь, я рассказывала тебе о своём брате?
Она кивнула.
– Можно сказать, я ищу его здесь.
– Но он умер.
– Как и я.
– Глупости! С кем я тогда разговариваю?
– Возможно с призраком прошлого, который явился к тебе во сне.
Она улыбнулась и, немного поддавшись вперёд, медленно поцеловала меня в лоб.
– Мне всегда нравилось твоё воображение. Своим размером оно может соперничать с Галактикой. Но всё же это тебе пора просыпаться, – вдруг сказала она. – Ты должна его отпустить. Не забывать, но отпустить. Понимаешь?
Я вспыхнула. Её слова напомнили мне о моих беседах с психологом, той назойливой женщиной, уверенной, что ей всё обо мне известно и неустанно твердившей что-то о посттравматическом стрессе.
Что она может смыслить в этом? Такое нельзя просто вычитать из книг. Это нужно испытывать. Нужно знать, какого это – в первый раз протирать пыль в осиротевшей комнате, ещё хранящей в себе энергию жизни того, кто был частью тебя. Внутри всё противиться, словно ты совершаешь какое-то предательство, словно стирая пыль, ты пытаешься уничтожить память, и хотя ты хорошо знаешь, что всё вовсе не так, тебе необходимо доказать это. Поэтому я сделала татуировку – букет незабудок на моей ступне, перевязанный железной цепочкой, говорил о том, что пока я жива и хожу по своей фертильной земле – я всегда буду помнить его и те чувства, которые я испытала, когда он умер.
– Нет, не понимаю, – ответила я. – Отпустить – значит отвыкнуть, убить в себе любовь к нему и всё только потому, что тебе больно. Андрею было в тысячу раз больнее, когда он умирал! Я должна помнить эту боль, нельзя предавать его, ведь я единственная, кому он был действительно важен! – я посмотрела на Лексу и вздохнула. – Наши взгляды во многом близки, однако в этом ты вряд ли поймёшь меня.
– Напротив, – возразила Лекса, – думаю, я хорошо понимаю тебя. Это как второй ритуал прощания. И всё-таки мне кажется ты больше боишься потерять не его, а себя.
– Хм, – я задумчиво посмотрела на неё, – по-твоему, я не должна этого бояться?
Лекса намекнула на то, что я так сильно переживаю утрату Андрея, поскольку моё смирение с его смертью означало бы, что я послушно склоняю голову перед теми Силами, тем Законом, которые управляли моим миром, которые забрали его у меня. Отчасти она была права. Я бы изменила себе, поступив так… Тогда мой поступок в какой-то мере казался мне вызовом устройству мироздания. Однако теперь я всё чаще думаю о том, что произвольный уход из жизни вовсе не выходит за рамки дозволенности, которые отмерила живущим природа. Она безразлично пожимает плечами, когда так трагически обрывается чья-то жизнь и говорит о естественном отборе, совершенно не задумываясь о том, как жестоко было наделить человека таким развитым и хрупким сознанием. Но мстит ли смерть потом тем, кто ушёл, не дождавшись её? Возможно так, потому что этот город сложно назвать прекрасным местом. Но это всё догадки, измождённые мысли – я по-прежнему ничего не знаю.
– В этом нет необходимости, – ответила Лекса. – Уверена, твой брат хотел бы видеть тебя счастливой.
– Так странно это слышать от тебя. Ты действительно изменилась. Помню, раньше ты учила меня другому. Надеюсь, ты не вставишь сейчас какую-нибудь одухотворённую цитату вроде: “Смирись, гордый человек”?
Я пристально смотрела на неё, чувствуя, что начинаю раздражаться.
– Разумеется, нет. Никакой дидактики! – затрясла головой Лекса и тут же сменила тему. – Как я люблю кальян…Он так прекрасен, так гармоничен, в нём есть все элементы природы, а это не может не вызывать восхищения. Попробуй, – она протянула мне деревянный мундштук.
Я равнодушно взглянула на тлеющие угли кальяна.
– Меня не привлекает эта экзотика, и курение само по себе мне противно. Кстати, я отлично помню твои слова: “Держись подальше от всего, что вызывает привычку”.
Лекса вздохнула, но оставила меня в покое.
– Знаешь, – сказала она после некоторого молчания, – я скоро уезжаю.
Эти слова заинтересовали меня.
– Куда и зачем?
– В Африку в качестве волонтёра, буду искать своё озеро Чад, – ответила она и слегка прикрыла глаза. – Он тоже поедет со мной. Я ещё не встречала таких, как он.
– И какой же он?
– Красивый, как Модильяни, гениальный, как Бунин, благородный, как…
– Ирландский сеттер, – прервала я её высокопарную речь.
Её лицо осветилось мягкой улыбкой.
– Я люблю его…– произнесла она. – Мы уже назначили день свадьбы.
Услышав эти слова, я встала с дивана. И это она, выслушивая мои рассказы о проблемах в семье, говорила, что брак – искусственное изобретение человека, что он не нужен никому, даже самой природе, которая не зря сделала мужчин такими полигамными. Всё это было очень не похоже на неё, как и её завуалированный призыв к безропотной покорности.
– Это не ты. Не знаю, кто сейчас передо мной, но это не ты.
Лекса взглянула на меня с удивлённым испугом.
– Сестрёнка, милая, о чём ты говоришь? Пожалуйста, не уходи. Останься!
Я вцепилась глазами в её лицо – оно и вправду стало казаться мне чужим, незнакомым…В голову пришла мысль: что если это не Лекса, а одна из тех, кто затеял со мной эту игру? Но я постаралась быстро отогнать от себя такую догадку – это казалось слишком алогичным и невероятным.